Курсант Империи – 5 (страница 5)
В центре камеры, на бетонном полу, на четвереньках стоял человек. Его держали в этой позе насильно. Широкоплечий мужик лет сорока пяти, с бритой головой и татуировками на шее – звёзды, купола, перстни. Так называемая блатная масть, настоящая, видно было сразу. Лицо его было искажено яростью – не страхом, именно яростью, губы оскалены, в глазах горел огонь ненависти. Изо рта торчал кляп из грязной тряпки, скрученной жгутом, поэтому вся эта злоба выливалась только в глухое рычание. Руки скручены за спиной. Штаны спущены до колен.
Над ним нависли трое. Трое амбалов под два метра ростом каждый, с лицами, которые природа явно лепила без всякой фантазии – грубые черты, тупые глаза, шрамы и кривые, неоднократно сломанные носы. Внешне чем-то похожи на нашего старшего сержанта. Хотя нет, Папа в сравнении с ними казался подиумной моделью…
В общем двое держали несчастного за плечи и руки, не давая подняться или дёрнуться, при этом ухмыляясь. Третий со шрамом на лице стоял позади жертвы. Очень близко. Слишком близко. На его груди, видной сквозь расстёгнутую грязную рубашку, красовалась наколка – змея, обвивающая череп. Его руки лежали на поясе собственных штанов, явно готовясь их расстегнуть.
Намерения всей этой любвеобильной компании казались более чем очевидны. Этот сюр напомнил мне ту самую сцену, которую я видел в одном ретро фильме Тарантино, только в реальности она выглядела ещё мерзостнее.
Да, еще в углу, у нар, сидел пятый – щуплый парень лет двадцати, в затёртой футболке. Он смотрел в стену, обхватив колени руками, сжавшись в комок, пытаясь стать невидимым. Не участвовать, не отсвечивать и не быть частью этого.
Когда дверь открывалась и я только вошел, вся группа на секунду замерла. Трое громил повернули головы в мою сторону одновременно – оценивающие взгляды хищников, которых потревожили за трапезой. Жертва на полу тоже дёрнулась, попыталась что-то прорычать сквозь кляп – звук вышел глухой, полный ярости и бессильной злобы. Парень в углу поднял взгляд на мгновение, но тут же снова уткнулся лицом в колени.
Дверь захлопнулась за моей спиной. Электронный замок щёлкнул.
Эти трое переглянулись. Оценили меня и усмехнулись. Видимо, решили, что помеха незначительная. Поэтому вернулись к своему занятию, словно меня здесь вообще не было.
– Эй, малыш, – протянул тот, что со шрамом на щеке, не отрывая взгляда от своей жертвы. Голос его был хриплый, прокуренный, с характерной манерой говорить – каждое слово тянулось, будто ленивое. – Топай вон туда, на верхняк, и не шуми. Мы тут делами занимаемся. Твоя очередь позже подойдёт.
Он кивнул головой на верхние нары, даже не удостоив меня взглядом. Остальные двое хмыкнули – негромко, почти интимно, как будто делились внутренней шуткой.
Очередь? Моя очередь?
Мозг работал с запозданием, обрабатывая картину. Пресс-хата. Филин – сука из семейства совиных засунул меня в самую настоящую пресс-хату – место, где заключённых ломают, запугивают и выбивают показания. Методы могут быть разными, но суть одна – сломить волю, заставить подписать что угодно, признаться в чём угодно, лишь бы это прекратилось.
Сначала я подумал – розыгрыш. Театральная постановка, рассчитанная на эффект. Сейчас эти громилы меня напугают, я всё увижу, представлю, что будет со мной, если не буду сотрудничать, и приползу к Филину с готовностью подписать любые бумаги. Стандартный психологический приём – показать, не применяя пока к самому объекту.
Но человек на полу рычал слишком уж по-настоящему. В его глазах пылала ярость, смешанная с унижением – та самая смесь, которую невозможно наиграть. Он дёргался, пытался вырваться, но двое мордоворотов держали его очень крепко. И третий, тот что сзади, начал медленно спускать с себя штаны. Неторопливо, методично, с той отвратительной уверенностью человека, который делал это раньше и знал, что ему ничего не будет.
Это точно не было розыгрышем.
И внутри меня что-то переключилось. Щёлкнуло, как тумблер электрической цепи, перенаправляя ток в другое русло.
Знаете, каждый человек носит в себе некую границу. Черту, за которой заканчивается цивилизованное поведение и начинается нечто иное – древнее и животное. У большинства людей эта черта проходит далеко, часто они никогда не доходят до неё за всю жизнь. Моя черта была не там, где у обычных людей. И сейчас я через неё легко переступил.
– Господа, – произнёс я, и собственный голос удивил меня своим спокойствием. Почти весёлым тоном, с лёгкой улыбкой, которую я научился натягивать на лицо в высшем обществе, несмотря на то, что внутри кипела ярость. – Мне кажется, или вы собираетесь совершить нечто, о чём в нормальном обществе не принято говорить?
Трое медленно повернулись в мою сторону. Синхронно, как один организм.
– Ты чё, оглох? – хмыкнул один из них. – Тебе же старшие сказали, что делать. Не понял с первого раза?
– Отлично понял, – я сделал шаг вперёд, держа руки свободно вдоль тела. – Но видите ли, у меня проблема с принятием старшинства. Особенно когда эти так называемые старшие занимаются… делами весьма сомнительного свойства.
– Чё? – громила наморщил лоб, явно пытаясь переварить услышанное. Мыслительный процесс явно давался ему с трудом.
– Малыш с понтами. Говорит, что ему не нравится уведенное и считает нас нехорошими людьми, – пояснил ему шрамовый, и в его голосе появились стальные нотки.
– Все правильно, – кивнул я, сохраняя холодную улыбку. – Для вашей идентификации я бы использовал более точный термин – мужеложцы. Но давайте не будем размениваться на определения. Вот этого человека, – я кивнул на несчастного, согнутого в три погибели мужика, вы сейчас отпустите. И на этом мое с вами общение закончится.
Повисла пауза. Долгая, тягучая пауза, в которой амбалы переваривали мои слова. Потом их главный рассмеялся. Громко, от живота, с той примитивной радостью человека, услышавшего хорошую шутку.
– Слышь, пацаны! – обратился он к своим товарищам, давясь от смеха. – А этот малыш не только смазливый, но и дерзкий! Будем называть его «Колючка»… Сейчас закончим с ним, – он кивнул на свою жертву, – а потом твоя очередь подойдёт.
Он говорил с абсолютной уверенностью. Спокойно, даже лениво, как человек, объясняющий очевидные вещи. Для него это была работа. Отработанная схема, проверенная на десятках таких же заключённых.
– Интересное прозвище, – я сделал ещё шаг вперёд. Между нами оставалось метра три. – Но видите ли, есть проблема.
– Какая?
– Я не люблю кличек, – просто сказал я.
Сейчас страха не было. Совсем. Вместо него – холодная ярость, острая как лезвие, чистая как лёд. Что-то, что проснулось еще на Новгороде, когда я впервые убивал и перебарывал себя, чтобы выжить. Что-то, что в дополнение усилилось от препаратов, изменивших моё тело. Что-то, что ждало выхода.
Старший перестал улыбаться. В его глазах появилась настороженность – животный инстинкт, подсказывающий, что что-то идёт не так.
– Похоже, он не боится? – хмыкнул он, подтягивая штаны и явно решив, что сначала надо разобраться со мной. – Щас научим.
Он двинулся первым.
Я видел его удар так, будто время замедлилось. Правая рука замахивается – широкий размашистый удар с дальней дистанции, телеграфируемый за километр. Вес переносится на левую ногу. Кулак идёт по дуге, целясь в мою челюсть. Удар явно тяжёлый, убойный – если попадёт. Но попасть ему было не суждено.