Николай Сергиевский: Гишпанская затея, или История «Юноны и Авось»

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Глава 1
«Монах» лейб-гвардии Измайловского полка

В начале июля 1794 года вся губернская знать Иркутска, во главе с генерал-губернатором и гражданским губернатором, и все именитое купечество собрались в соборе, где сам владыка в пышном окружении собирался приступить к совершению венчания. Свадьба была из ряду вон: Григорий Иванович Шелихов, один из богатейших сибиряков, основатель крупнейшей компании для добычи и продажи драгоценной пушнины в «Русской Америке», выдавал молоденькую падчерицу, любимицу красотку Аню, за молодого столичного чиновника Николая Петровича Резанова, быстро делавшего карьеру в Питере и не так давно приехавшего в Иркутск по особому поручению Екатерины.

Впрочем, вернее будет сказать, – по поручению Зубова. Потому что дело вышло так.

Примерно год тому назад, Григорий Иванович приезжал в Петербург хлопотать о даровании ему привилегий в Русской Америке с женой своей Натальей Алексеевной, женщиной, выдающейся по уму и деловитости. Эта Русская Америка состояла из новых островных владений в северной части Тихого океана, включая огромный остров у Аляски и самую Аляску, открытых за последние 50 лет русскими промышленниками, ринувшимися в эту новую часть света с ее сказочными пушными богатствами после открытий Витуса Беринга в царствование Анны Иоанновны. Одним из таких был Григорий Иванович Шелихов, человек очень предприимчивый и бесстрашный, по происхождению сын разорившегося мелкого торговца, рыльского мещанина Ивана Шелихова. Быстро разбогатев в Сибири, Григорий Иванович уже с 1776 года стал отправлять в северные воды Тихого океана свои суда, построенные на собственных верфях в Охотске, вывозя оттуда грузы ценнейших мехов – бобра, котика, голубого песца, также моржовых клыков и китового уса, открывая новые земли, объявляя их русскими и приводя диких туземцев в подданство Екатерины.

Чтобы побить конкурентов, русских и иностранных, хищно изводивших зверя в им же открытых землях, Григорий Иванович привлек к делу денежного земляка, курского купца Ивана Ивановича Голикова, жившего в Иркутске в ссылке по делу о злоупотреблениях по винному откупу на родине. Они образовали компанию, и дела Шелихова развернулись еще шире. Чтобы окончательно утвердиться в новом обширном краю, надо было добиться от правительства привилегий на исключительное право пушного промысла там и таким путем избавиться от всех соперников. Несколько лет назад хлопотать по этому делу ездил в Петербург Голиков, помилованный тогда по случаю открытия памятника Петру в Петербурге – знаменитой фальконетовой статуи у сената. Имел же Голиков к Петру близкое отношение. Еле научившись грамоте в юности, он прочел случайно рукописные записки некоего архимандрита Михаила, служившего священником в одном из петровых полков и бывшего свидетелем многих событий петрова царствования, увлекся деяниями великого преобразователя, стал собирать материалы о нем и, попав в ссылку, решил на досуге написать первую многотомную историю о Петре. Шелихов с Голиковым знали, что Екатерину Русская Америка не интересовала. Она думала, что России в Америке – «где-то там у шорта на кулишки» делать нечего, а пушной промысел полагала делом частным, на поддержку которого у нее средств не было: был полон рот своих хлопот, – на вороту висели новые войны с Турцией и Швецией. Но умнейшая жена Григория Ивановича придумала поднести их дело Екатерине под привлекательным культурным соусом, любезным сердцу августейшей приятельницы французских энциклопедистов. И, следуя инструкциям, полученным от Шелиховых, Голиков, сам в Русской Америке не бывавший, трогательно расписал императрице, как открыв огромный остров Кадьяк, компаньон его, в противоположность хищным соперникам, думавшим только о мамоне, первым делом по усмирении диких туземцев построил им школу, где сам проповедывал слово Божье, привив многим тысячам дикарей любовь к России и православной вере.

Учредив в 1781 году компанию с Григорием Ивановичем, – расписывал Голиков, – достигли мы в восемьдесят четвертом Алеутских островов, а засим покусились, с упованием на помощь Божию, отважиться на отыскание и других земель, никем еще не открытых, хотя по местоположению уже известных. Народы оных не пожелали иметь с нами мирного и дружелюбного обхождения; именуются же оные народы: агмохмюты, коряки, афогнаки, кенайцы, чугачи. Но разными оборонительными сражениями и ласковыми средствами склонили мы дикарей на содружество и подчинили их российской державе. И Господь вложил в сердца их не только к нам искреннюю любовь, но зря они в воскресные, праздничные и другие именитые дни богослужение наше, хотя оное и без священнического содействия происходило, наиусерднейше возжелали и они восприять веру христианскую и верными вашего величества подданными стать. Соизволь же, матушка государыня, к трудам нашим просветительным и подвигам нашим верноподданническим всемилостивейшее внимание поиметь.

Картина получалась грандиозная и умилительная. Образ бесстрашного мореплавателя Шелихова, открывающего новые земли и не мечом, а крестом и лаской насаждающего в них цивилизацию, выходил очень привлекательным. И выслушав долгие речи Голикова, Екатерине пришлось переменить «аттитюду» к Русской Америке и ее цивилизатору, и Шелихову милостиво было разрешено приехать в Петербург для личного доклада дела коллегиям. Дать государыне персональное заключение о деятельности Шелихова вызван был сибирский генерал-губернатор Якоби. Тот, взяточник отчаяннейший, – дело о его хищениях уже скоро готовилось приехать в Петербург «в трех кибитках» расписал Шелиховых в таких красках, что Екатерина сразу подумала, – сорвал и тут. Тем более, что у нее тогда были уже свои данные, чтобы судить, как шелиховские промышленники ласково обращаются с туземцами и насколько прозелитизм Григория Ивановича искренен: она получила от английского мореплавателя Биллингса, посланного ею обследовать Русскую Америку, первые общие сведения, порядочно расходившиеся с докладом Голикова. Но коллегии высказались в пользу Шелихова-Голикова, не посчитаться с их мнением и отзывом генерал-губернатора Екатерина не нашла удобным и, в результате, она в сентябре 1788 года подписала похвальную грамоту, которою, в воздаяние полезных трудов Шелихова и Голикова, им предоставлялось исключительное право пушного промысла в Русской Америке, но только в тех землях, которые Шелихов действительно открыл первым. Кроме того, за заслуги по заведению во вновь открытых землях торговли и промышленности коммерц-коллегия выдала им субсидию в размере двухсот тысяч рублей, а сенат пожаловал шпаги и золотые медали «за услуги, оказанные человечеству» их «доблестными подвигами», как гласили надписи на медалях. В ходатайстве же Шелихова о посылке в Русскую Америку флота, духовной миссии и ссыльнопоселенцев, ремесленников и пахарей, для колонизации ее, было пока отказано.

В этот приезд в Петербург Шелиховы познакомились с Николаем Петровичем Резановым, в то время 24-летним поручиком лейб-гв. Измайловского полка. Отца его, Петра Гавриловича, обер-секретаря гражданского департамента сената, они хорошо знали по прежней долгой и идеально бескорыстной службе его председателем иркутского совестного суда, и не преминули теперь навестить старика, память которого все сибиряки очень чтили. Это было шесть лет тому назад. С тех пор в жизни молодого Резанова произошли большие перемены. Человек он был незаурядный, образованием, старательно данным ему дома, стоял головой выше большинства товарищей, честолюбив был не в меру своих скромных средств, а поэтому удовлетворить честолюбие на военной службе не видел возможности. К тому же особенного призвания к ней не чувствовал, к шалой жизни гвардейцев склонности не питал и ресторациям предпочитал литературные салоны, поскольку они тогда водились в Петербурге. Тут он встретился с Державиным, быстро входившим тогда в силу, и, зная наизусть его оды, и сам чувствуя склонность к литературе, сумел тому понравиться этим даром нравиться, кому нужно было, молодой человек вообще обладал. И Державин его к себе приблизил. А у Державина был уже настоящий салон, где бывали почти все русские сочинители, включая Ивана Ивановича Дмитриева, молодого офицера лейб-гв. Семеновского полка, которому вскоре предстояла такая же блестящая гражданская карьера, как и самому Державину, недавно перешедшему в штатскую службу из военной. Удачный пример Державина подсказал честолюбивому измайловцу мысль тоже попробовать гражданскую карьеру и, заручившись обещанием Державина помочь ему своим влиянием, Резанов вышел в отставку с чином капитана.

Для начала Державин выхлопотал поклоннику своей музы место асессора в псковской палате гражданского суда. Оттуда через год с небольшим его перевели в петербургскую казенную палату, и тут Николай Петрович выдвинулся, исполнив две ответственные работы: составление устава о цехах и учреждение раскладки поземельного сбора в Петербурге и Москве. О нем в служебных кругах стали говорить: с головой человек, и перо есть, верно далеко пойдет. Вскоре потом Державин устроил его правителем дел у только что тогда назначенного вице-президента адмиралтейств-коллегии, т. е. товарища морского министра, графа И.Г. Чернышева. И отсюда Резанов довольно быстро начал восхождение по ступеням карьеры, продвигаясь все ближе к Екатерине, помнившей его по крымскому путешествию, во время которого молодой измайловец, недавно тогда перешедший в Измайловский полк из артиллерии, был одним из офицеров ее конвоя.

А запомниться императрице у Резанова данные были не малые. Он был высок ростом и строен. Синие глаза глядели из-под высокого лба холодно и немножко надменно, а характерные складки от носа к углам рта придавали улыбке несколько снисходительно ироническое выражение. Он отлично держался на коне, был хорошим танцором, на женщин мало обращал внимания и поэтому пользовался у них успехом, которым пренебрегал. За то, что он не пил и интрижками не занимался и с балтийскими немками, состоявшими для всяких услуг господ офицеров при ресторациях, не водился, товарищи прозвали его «монахом лейб-гвардии Измайловского полка». И кличка эта и пикантная репутация тоже запомнились Екатерине.

Они стали встречаться: по должности правителя дел у Чернышева, Резанов не раз получал самостоятельные доклады у императрицы по адмиралтейским делам. Затем, с назначением в 1791 году Державина статс-секретарем для доклада государыне по сенатским мемориям в разрешение прошений, на высочайшее имя приносимых, Державин сейчас же пригласил своего молодого честолюбивого друга в правители своей канцелярии, и это дало Резанову большие связи и знакомства. А когда, два года спустя, Державин ушел в сенат, надоев Екатерине своим служебным рвением и чрезмерным старанием заставлять ее вникать в такие дела, которых она вовсе знать не хотела, как, например, дело генерал-губернатора Якоби или еще более щекотливое дело английского банкира Суттерлянда, то Резанову некоторое время пришлось докладывать ей дела вместо своего ушедшего покровителя.

В это время, в апреле 1793 года, Шелихов возобновил в Петербурге ходатайства по двум пунктам: о присылке В Русскую Америку колонистов, землепашцев и ремесленников из сибирских ссыльных, и о назначении на Кадьяк духовной миссии, обещая принять на свой счет все расходы по перевозке и содержанию переселенцев и миссионеров, постройке церквей, школ и проч. Шелиховы, снова прикатившие в Питер вдвоем, опять навестили старика Резанова, жившего уже на покое, и попросили замолвить за них слово быстро пошедшему в гору сыну. И Николай Петрович, которому теперь это ничего не стоило сделать, быстро провел оба дела через синод и другие ведомства, доложил о них Екатерине в благоприятном для Шелиховых свете, и она тут же 4 мая подписала указ об удовлетворении обоих ходатайств.