Растущая близость между красивым докладчиком и стареющей «бабушкой», в глазах которой Зубов не раз подметил плотоядные огоньки, когда та шутя вспоминала о пикантной репутации «монаха», совсем не нравилась фавориту. Узнав об указе 4 мая, Зубов решил, что пора отделаться от возможного соперника. Он позвал Резанова к себе и сказал:

– Вот что, милейший. Вы сию шелиховскую кашу заварили, вы ее и расхлебайте. На обещания Шелихов с Голиковым тороваты, – как-то они их выполнят. Люди и монахи будут отданы на полную волю их. Прокатитесь-ка в Иркутск, посмотрите, какие они там припасы для попов и переселенцев заготовят, какие корабли для перевозки их построят, да проводите их на сии корабли в Охотск. За всем этим свой глаз нужен. Поедете полномочным государыни. Я сие устрою.

Резанов понял, в чем дело. Соперничать с Зубовым – идти в любовники к «бабушке» у «монаха» ни малейшего желания не было. Сделать же приятное фавориту было далеко не лишнее. К тому же поручение было лестное, и Сибирь его интересовала.

– Что ж, я с удовольствием, – покладисто согласился он.

– И не торопитесь возвращаться, милейший. Сибирский воздух для здоровья пользителен, говорят. И богатым невестам там вод. Возвращайтесь-ка женатым; разлюбезное будет дело. А я вас тут не забуду.

По приезде ревизора императрицы у Шелихова, надававшего щедрых обещаний правительству насчет забот о миссионерах и колонистах, сразу затылок зачесался: с первых же шагов Резанова по проверке доброкачественности продуктов, которые Григорий Иванович закупал для будущих гостей в Русской Америке по дешевке, ясно стало, что затея эта влетит ему в большую копейку. Резанов браковал продукты немилосердно, о взятке же нечего было и думать: Шелихов понял – сын в отца пошел. Тогда взялась за дело деловитая Наталья Алексеевна. Ей давно приходило в голову, что никак им не обойтись без своего влиятельного человека в столице для улаживания всяких компанейских дел. Таким вполне мог бы стать Резанов, если бы женить его на дочке ее от первого брака, красотке Ане, любимице Григория Ивановича. Сам то он всегда советовал выдать Аню в купеческую же богатую семью. Но взявшись теперь за дело, Наталья Алексеевна легко доказала ему, что Резанов, с несомненно предстоявшей ему большой карьерой, стоил любого богатейшего купца. Всегда будет своя сильная рука в столице, да и теперешнее дело пройдет, как по маслу. Григорий Иванович подумал-подумал и решил – ладно, так тому и быть: если самой Ане Резанов по сердцу пришелся бы, так и окрутить ее, недолго думая, пока Резанов в Иркутске. Неволить падчерицу, которую он любил, как родную дочь Катеньку, Григорий Иванович не стал бы. Он вообще считал себя человеком новых взглядов, коммерсантом заграничной складки. Богатый дом в Иркутске держал на дворянскую ногу, рассуждал, что в государстве купцы должны быть первыми гражданами, как в Англии, и мечтал поставить свое дело на манер ост-индских компаний или аглицкой Гудзонова залива, в которой, говорил он, сам король и первые лорды пайщиками состояли. Впрочем, это не мешало ему вести пока свои дела очень по старинке, к великому неудовольствию Натальи Алексеевны.

Сразу после Крещения Григорий Иванович собрался ехать в Маймачен на ежегодную январскую ярмарку. По старинному договору, заключенному с Кантонским правительством еще при правительнице Софье, русские допускались для сбыта своих товаров Китаю только в этот пограничный пункт и всего раз в год. Караваны компанейских мехов пошли туда медленным ходом уже на третий день Рождества. Чтобы ближе сойтись с Резановым, Григорий Иванович пригласил его разделить компанию. И запасшись мешком пельменей и горшком мороженых щей, закутавшись с головами в пушистые меха, бешено понеслись они на тройке с веселым визгом полозьев, остро резавших лед Ангары, Байкала и Селенги.

По дороге Шелихов посвящал Резанова в дела компании, жалуясь на тяжелые условия меховой торговли.

– Пушной промысел растет не по дням, а по часам. Сибирь в близких рынках неизреченно нуждается, а правительство за сто лет ничего для нас не сделало, – говорил он. – Маймачен единое место, куда Русская Америка свои меха сбывать может. В глухую дыру эту возить меха приходится нам за тысячи верст и водой, и сухопутьем, каких трудов и денег это нам стоит! – вместо того, чтобы прямым путем сбывать их с островов в китайские и японские порты в любое время года. Пока мы год цельный туда тащимся, американцы с востока Америки, англичане и прочие, бьющие нашего же зверя на наших же островах, быстро сбывают товар морем прямо в Кантон, цены нам сбивая.

– А почему же это китайцы нас к себе пускать не хотят? – спросил Резанов.

– Очень уж про русских недобрая молва пошла по милости первых вольных промышленников, путь сквозь Сибирь в Русскую Америку разбоем и кровью прокладывавших. Вот на нашей с Петром Гавриловичем памяти свеж еще случай, живой тому пример дающий, как есаул Пушкарев со товарищи, приехав впервой на один из Курильских островов для пушного промысла, мущин всех туземных переловили, в ряды поставили и перестреляли, а женщин с собой для утехи, было, на корабль забрали, да те не дались – в океан побросались. После свои же выдали, и дело Петром Гавриловичем в иркутском суде разбиралось. А сколько сотен таких дел до судов никогда не дошло! Ну, вот китайцы и не захотели с русскими головорезами очень то ведаться.

– А Япония отчего же нас к себе вовсе не пускает? – поинтересовался дальше Резанов. – Сбывать ей меха водою с островов вам бы особенно сподручно было. Та же причина?

– Ну, тут отчасти разве. Япония вообще никого к себе не пускает, кроме голландцев. Тут уж гишпанцы с португальцами виноваты. В те поры, как Япония к себе всех пускала, – тому больше полутораста лет теперь будет, – гишпанцы и португальцы озлили япошек издевками над их обычаями, а главное над их верой Шинто. Смеялись, что верят японцы будто сквозь дырку в небе люди, звери и прочее естество на землю просыпались, откуда и стал мир быть. Смешно им было, что по японским Кожикам, как ихнее священное писание зовется, все у них боги: и солнце, и луна, и гора, и река, куда ни посмотришь все боги, и что сам ихний император тоже бог, сын солнцевой жены и неба. Японцы смешки такие долго терпели. Только вот в конце концов предлагают им португальцы свою веру, христианскую. Вот, говорят, это вера настоящая, потому она на любви к ближнему стоит, а больше сей любви нет добродетели угоднее Богу. Ну, многим японцам понравилось, креститься захотели. Португалия обрадовалась, иезуитских патеров им своих поскорей послала. А те такую любовь привезли к япошкиному золоту, да серебру, да ко всякой корысти в власти, кроме любви христианской, что япошки подумали-подумали, да и принялись иезуитов резать, а заодно с ними и прочих иностранных христиан. Кто уцелел, вон от себя выгнали и с той поры вовсе перестали христиан иностранцев к себе пускать по строжайшему микадину указу. Одни только голландцы торговлю там сохранить ухитрились. Говорят, будто им для этого от христианской веры отречься пришлось, так ли, нет, – не знаю. Вот с тех пор ни в Японию никого не пускают, кроме голландских купцов, ни сами япошки никуда под страхом смерти ездить не смеют, чтобы с «позорным племенем христиан», как в указе микадином сказано было, не якшаться.

– Однако, помнится, не так давно в Петербург какие-то японцы приезжали, – вспомнил Резанов. – У нас с ними много возились и почетно в Японию обратно послали с каким-то финляндским шкипером. Толком не помню.

– Прелюбопытная история. Это Якоби затеял. Вышло дело так. Года два с половиной назад, бурей прибило четырех японских рыбаков к берегам сибирским. Корабль их разбился, домой им не попасть – нашим судам в Японию хода нет, и пришлось им в гостях у нас остаться. Старший их, – звали его Кодай, – парень оказался смышленый. Научившись лопотать по-нашему, расторговался мало-мало и достиг до самого Якоби в Иркутске. И расписал он Якоби, какое это великое дело вышло бы, ежели микаду ихнего уговорить удалось бы торговлю с Россией завести. Так красно Кодайка этот говорил, что Якоби в Питер его послал, чтобы сам он все это государыне доложил. Ей, говорят, япошки понравились. Велела столицу им хорошо показать, чтобы могли они всю эту красоту дома расписать, а после на родину их свезти. Корабль для сего соорудили под командой чухонского капитана Адама Лаксмана русскими товарами груженый, чтобы попытался он начало торговле с япошками положить. И письмо дали к микаде за подписью Якоби, в коем изъяснялось, что японцы те в Россию де не своей волей попали, чтобы наказанными им не быть. В конце же письма намек тонкий даден был, сколь для обеих стран полезно б было дружескую торговлю завести. Все это мне Якоби рассказывал. Что из сего вышло, еще не ведаем. О Лаксмане слухов нет пока. Скоро узнаем. Велено ему было корабль в Охотске оставить, а самому обратно сухопутьем поспешать. Иркутска не минует.

В Маймачен, расположенный напротив нашей Кяхты по ту сторону пограничной речки, приехали в темноту. По случаю ярмарки короткие улицы и площадь городка в тысячу человек с небольшим жителей, окруженного глинобитной стеной и носившего название крепости, были освещены разноцветными бумажными фонариками. Несмотря на поздний час, при свете их шла бойкая торговля на площади. Шелихов нашел приятеля китайца, с которым давно вел дела, и вместе с Резановым прошел за ним через лавку в его богато обставленное жилье. Китаец изъяснялся по-русски свободнее, чем Шелихов по-китайски.

Григорий Иванович начал торг.

– Товар мой видал, знаком?

– Товар видал, – лаконически ответил китаец.

– Мех то нонешний год подобротнее прошлогоднего.

– Мех хорош.

– Давай настоящую цену.

Китаец подумал и назначил цену, которая по словам ошеломленного Шелихова оказалась вдвое ниже прошлогодней.

– Да, что ты, знаком, с ума спятил! – закипятился Григорий Иванович. – За эдакий товар да такую цену. Ежели б я его в Кантон свез, мне б там за него втрое больше дали.

– Вези Кантон, невозмутимо ответил китаец. – Англичан Кантон много-много товар привез этот год. Такой, как твой. Англичан зверь бил там, где ты, а цена меньше спрашивал. Этот год Китай полон-полон английский товар. Ты мне знаком много лет, ну, беру товар. Не хочешь, не надо.

– Видите, что негодяи англичане с нами делают, – повернулся Шелихов к Резанову. – Торгуя прямо с Кантоном, они нашим же мехом наводняют Китай, нам цену сбивая. Прямой зарез. Запомните да в Питере расскажите.

Поторговавшись до поздней ночи, Шелихов все же набил немного цену, дал заказ на китайские товары и подвел с купцом счеты. Хлопнули по рукам. Неслышно ступая, проворные слуги внесли стол, весь заставленный вычурными китайскими блюдами. Подкрепились, и Шелихов с Резановым переехали обратно через речку в Кяхту, переночевали на постоялом дворе, а утром опять бешено полетели домой.