Милана Усманова: Брошенная. Развод с предателем

Глава 1

Клавиши моего старенького пианино «Беларусь», доставшегося по наследству, были прохладными и чуть желтоватыми от времени. Мои пальцы, несмотря на годы «простоя», все еще помнили их упругую гладкость. После консерватории я могла играть на «Стейнвеях» в лучших залах, но выбрала тихие вечера в нашей «двушке», играя для одного единственного слушателя. И вот, кажется, моя музыка ему больше не нужна…

Сегодня я ждала Антона по-особенному. В сорок два года новость о беременности – это не просто радость, это чудо, вымоленное у судьбы после пятнадцати лет диагнозов, анализов и тихих слез в подушку. Маленькая пластиковая палочка с двумя полосками, спрятанная в шкатулку с пуговицами, перечеркивала всё. Она придавала смысл всему: моему красному диплому, пылящемуся на антресолях, и карьере, которую я принесла в жертву на алтарь нашего семейного счастья, так толком её и не начав.

Щелкнул замок. Он.

Я заиграла снова, вкладывая в ноктюрн Шопена всю нежность и надежду, что переполняли меня. Я представляла, как он войдет, уставший после трудного рабочего дня, услышит, остановится. Улыбнется той своей редкой, мальчишеской улыбкой. Подойдет, поцелует в макушку, и я, закончив играть, повернусь и скажу: «У нас будет ребенок».

Антон вошел. Но не улыбнулся.Скинул туфли в прихожей и прошел на кухню, даже не взглянув в мою сторону. Я слышала, как хлопнула дверца холодильника.

Мои пальцы замерли. Я обернулась. Муж стоял в дверном проеме, ослабив узел галстука. В руке граненая стопка.

– Ань, может, не надо? Голова гудит после отчетов.

– Антон? Что-то случилось? Я ужин приготовила, твоё любимое блюдо…

– Ничего не случилось, – он залпом выпил беленькую, скривился и поставил стопку на комод. – То есть случилось. Нам надо поговорить.

Сердце ухнуло куда-то вниз, в самый живот. Я медленно опустила крышку пианино. В тишине квартиры этот звук прозвучал как удар.

– Я ухожу, – сказал он. Просто и буднично, глядя куда-то мимо меня, на узор на ковре. – Я ухожу от тебя. К другой женщине.

Четыре слова. Всего четыре слова, произнесенные моим мужем в нашей гостиной, пока на кухне остывал его любимый ужин. Они не были сказаны на крике. Антон произнес их так, как будто сообщил, что в магазине не было хлеба. И от этого было еще страшнее. Ещё горше.

Мир сузился до его лица и граненой стопки с водкой в его руке. Я чувствовала, как кровь отхлынула от щек, а в ушах зазвенела оглушительная тишина, в которой потонула только что отзвучавшая мелодия Шопена. Мои пальцы, застывшие над клавишами старенького пианино, похолодели. Одна рука сама собой, инстинктивно, легла на живот. Туда, где уже три месяца жила моя тайна.

Боже, я ведь даже не успела сказать ему, что он станет отцом.

– Что?! – я не узнала свой голос. Он стал тонким и чужим.

– К Еве, – произнес он имя, как будто это что-то объясняло. – Моя помощница. Она… с ней всё по-другому. Мы в одном ритме живем, понимаешь? Я устал от этой тишины, от одного и того же дня. Я жить хочу.

«В одном ритме». Фраза, как ножом по живому. Ева. Я вспомнила, кто она – это его молоденькая помощница, он иногда упоминал её в разговорах о работе.

Я вцепилась в край стула. Одно это имя объяснило всё: его задержки на «совещаниях», вечный телефон экраном вниз, внезапную отчужденность в постели. Все то, что я так старательно оправдывала его усталостью и стрессом начальника отдела. Моя тишина, которую я считала фундаментом его успеха, для него оказалась могилой.

– Но… как же… мы? Я ведь ради тебя…

– Вот не надо, Ань, – оборвал он меня. – Тебя никто не просил бросать музыку. Это было твое решение. Я благодарен тебе за все, правда. За уют в доме, за заботу. Но я так больше не могу. Я вещи соберу.

Он развернулся и ушел в спальню. Без скандала, без упреков. Просто пришел с работы, выпил водки и сообщил, что нашей семьи больше нет. Я слышала, как он открыл шкаф, как бросает вещи в спортивную сумку. Каждый звук, как удар молотка по гвоздю, вбиваемому в крышку моего гроба.

А я сидела, замороженная. Моя рука сама собой погладила всё ещё плоский живот. Во мне тайна, которая пять минут назад была абсолютным счастьем, а теперь стала абсолютной катастрофой. Слова «Я беременна» комом застряли в горле. Разве можно рассказать о новой жизни тому, кто только что твою собственную стёр в порошок? Да и нужен ли Антону этот ребёнок, если он разлюбил его мать?

Через десять минут муж вышел со спортивной сумкой через плечо. Задержался на пороге.

– Не звони пока. Я сам наберу, когда надо будет про развод говорить. Давай без истерик, а?

Дверь захлопнулась.

Я осталась одна. В оглушительной тишине своей квартиры. Передо мной стояли выцветшие ноты Шопена. А внутри меня билось второе сердце, о котором мой муж так и не узнал. Воможно, когда-нибудь он узнает, но точно не сейчас.

Глава 2

Я, будто замороженная, продолжала сидеть на стуле перед пианино. На мне было то же самое платье, та же самая прическа, что и час назад. Вот только душа моя претерпела изменения, а в сердце поселилась тупая боль.

Вселенная, где я была любимой женой и будущей матерью, схлопнулась до размеров этой комнаты, а потом и вовсе испарилась, оставив после себя разреженный, ядовитый воздух.

Я сидела неподвижно. Время остановилось. Казалось, если я пошевелюсь, хрупкое равновесие нарушится, и я разлечусь на миллионы осколков. В ушах все еще звенело от его слов, от его «давай без истерик», брошенного через плечо. Я смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Они не дрожали. Они просто омертвели, как и все внутри.

На кухне на плите остывала жареная картошка с золотистой корочкой, его любимая. В холодильнике ждал своего часа торт, купленный по такому случаю. Случай не наступил. Я представила, как Антон сейчас едет по ночным улицам к ней, к Еве. К той, что живет с ним «в одном ритме». Интересно, какой у них ритм? Быстрый, рваный, как в современной музыке, которую я с трудом понимала? Точнее принимала, как неизбежное. А наш был адажио. Медленный, плавный, надежный. По крайней мере, мне так казалось. Оказывается, для него он был похоронным маршем.

В кармане завибрировал телефон. Мама. Господи, только не это. Каждый вечер в девять тридцать, как по расписанию.

– Алло, доченька, – её бодрый голос ворвался в мою замороженную реальность. – Что делаете? Не отвлекаю?

– Нет, мам, что ты, – я заставила себя говорить ровно, спокойно. Голос прозвучал хрипло, будто не мой. Я откашлялась. – Все хорошо.

– А что Антоша? Рядом? Передай ему привет от нас с отцом.

Я посмотрела на пустое кресло, где он обычно сидел после ужина.

– Антон… в душе, мам. Немного устал сегодня.

Ложь. Первая ложь из тех, что мне теперь, видимо, придется говорить постоянно. Она легла на язык противным, скользким комком.

– Понятно. Ну пусть отдыхает, работа у него нервная. Ты сама как? Голос у тебя какой-то… севший. Не простудилась?

– Нет, все в порядке. Просто… тоже устала немного. День был суматошный.

– Ну так ложитесь отдыхать. Я просто узнать, как дела. Целую, дочка.

– И я тебя, мам. Пока.

Я нажала отбой и уронила телефон на банкетку. Как рассказать ей завтра? Послезавтра? Как объяснить, что в сорок два года я осталась одна, без работы, без дома, без мужа? И с ребёнком. Слезы, которых я ждала и боялась, так и не пришли. Вместо них была лишь тупая, всепоглощающая пустота.

Встала, ноги были ватными, и пошла на кухню. Механически, как робот, стала убирать еду в холодильник. Картошку, салат. Закрыла дверцу и прислонилась к ней лбом. Холодная поверхность приятно холодила кожу.

Сколько я так простояла? Минуту? Час? Я не знала. Я просто смотрела на магнитики на холодильнике – дурацкие сувениры из наших редких отпусков. Вот мы вдвоем на фоне моря, щуримся от солнца. Вот я одна, Антон фотографировал. Он всегда умел поймать момент. Теперь он поймал другой момент. Момент, чтобы уйти.

И тут я услышала звук, от которого моё сердце сжалось в ледяной комок. Звук ключа в замочной скважине.

Он вернулся!

На одно безумное, иррациональное мгновение меня затопила волна облегчения. Вернулся! Понял, какую глупость совершил! Сейчас войдет, обнимет, скажет, что это было какое-то помутнение, что он любит только меня…

Дверь открылась. На пороге стоял Антон. Но он был не один.

Рядом с ним, чуть позади, замерла она. Ева. А кто же ещё? Молодая, лет двадцати пяти. Высокая, тонкая, с резкими, хищными чертами лица и гладкими темными волосами. На ней было облегающее черное платье и остроносые туфли на шпильке. Она смотрела на меня безо всякого выражения, просто как на предмет интерьера, который здесь явно лишний. Потом ее взгляд скользнул по комнате, оценивающе, как у покупателя, осматривающего товар.

– Аня, – голос Антона был твердым, деловым. Никакой неловкости, никакого сожаления.

Ева прошла мимо него в гостиную, ее каблуки цокали по паркету, как метроном. Она остановилась у окна, оглядывая квартиру с видом будущей хозяйки.

– Тони, ну что ты тянешь? – сказала она, не оборачиваясь. – Я же говорила, чем быстрее, тем лучше. Зачем эти сантименты?

Антон бросил на меня виноватый взгляд, но тут же отвел глаза.

– Неплохо, – сказала она, обращаясь к Антону. – Ремонт, правда, устарел. Но в целом можно жить.

Ее голос был молодым, звонким. Слова падали на меня, как градины.

Я молчала, не в силах произнести ни слова. Я смотрела на эту женщину, обсуждающую мой дом как свою будущую собственность. Ева слегка улыбнулась уголками губ, поймав мой взгляд, и эта улыбка была хуже пощечины.

– В общем, так, – продолжил Антон, видя, что я не реагирую. – Давай не будем усложнять. Эта квартира, как ты знаешь, моих родителей. Она моя. К тебе она не имеет никакого отношения. Так что это не мне надо отсюда съезжать, а тебе.

Я моргнула. Наверное, ослышалась и это всё ещё дурной сон.

– Что?

– Съехать, Аня. Освободить квартиру. Желательно прямо сейчас.

Прямо сейчас. Он сказал это так, будто просил передать ему соль.

– Куда… куда я пойду? – прошептала я. Мой голос был едва слышен.

– Ты взрослая женщина, Аня. У тебя есть родители, подруги, наверное. Это уже не моя проблема. Мы разводимся. И я хочу, чтобы все было быстро и чисто. Делить нам нечего. А теперь, будь добра, собери свои вещи.

У меня на языке вертелись слова «я беременна». Прямо сейчас, в эту секунду, я могла бы их произнести. Посмотреть, как изменится его лицо. Как испарится эта деловая уверенность. Но я посмотрела на Еву, стоящую рядом с ним, такую молодую, такую торжествующую, и поняла – даже если он узнает, это ничего не изменит. Ребенок станет лишь обузой, еще одной проблемой, от которой он захочет избавиться.

Ева молча наблюдала за этой сценой, прислонившись к дверному косяку. В ее позе была скучающая надменность победительницы. Она не просто заняла мое место в постели мужа, она пришла вышвырнуть меня из моего же дома.

– У тебя есть час, – добавил Антон, посмотрев на часы. – Мы подождем на улице.

Он развернулся и пошел к выходу. Ева бросила на меня последний взгляд, презрительно задержавшись на моем выцветшем домашнем платье, и последовала за ним. Дверь снова захлопнулась.

Час. Мне дали час, чтобы стереть пятнадцать лет своей жизни.

Я стояла посреди гостиной, как громом пораженная. Этого не могло быть. Это была какая-то запредельная, сюрреалистическая жестокость, в которую отказывался верить мозг. Но холод, разливающийся по венам, был настоящим. И тиканье часов на стене, отсчитывающее мой последний час в этом доме, тоже было настоящим.