Я пошла в спальню. Открыла шкаф. Вот его рубашки, висящие рядом с моими платьями. Вот полка с его свитерами. А вот моя. Что брать? Что можно унести с собой из утонувшего корабля? Я вытащила спортивную сумку, ту самую, с которой мы ездили на дачу. И начала без разбора бросать в нее вещи. Белье, пара джинсов, свитер, домашний халат. Косметичка.

Документы. Я открыла ящик комода. Паспорт, свидетельство о браке – это еще пригодится для развода. Диплом консерватории. Трудовая книжка, практически пустая за все эти годы домашней жизни. Банковская карта, там немного денег и несколько тысяч рублей наличными.

Я действовала как автомат, не думая, не чувствуя. Мозг включил какой-то защитный механизм, блокирующий эмоции.

Мой взгляд упал на прикроватную тумбочку. Там, под стопкой книг, лежал маленький конверт. Я открыла его дрожащими пальцами. Внутри был снимок. Первый снимок УЗИ. Маленькое темное пятнышко на сером фоне. Мой ребенок. Наш ребенок. Я быстро сунула снимок в карман сумочки, туда, где лежали паспорт и кошелек. Это единственное, что было по-настоящему моим. То, что он не мог у меня отнять.

Я сняла с пальца обручальное кольцо. Оно соскользнуло легко. Положила его на комод, рядом с его ключами. Пусть остается здесь, в этом чужом теперь доме.

Обвела квартиру прощальным взглядом. Вот диван, на котором мы смотрели фильмы по вечерам. Вот обеденный стол, за которым собирались редкие гости. Вот моё пианино, нелепое и громоздкое в этой новой, враждебной реальности. На пюпитре все еще стояли ноты Шопена. Я закрыла их. Спектакль окончен.

Сумка получилась нетяжелой. Вся моя жизнь за пятнадцать лет уместилась в одну спортивную сумку.

Я вышла на лестничную клетку и закрыла за собой дверь. Ключи остались в замке. Мне они больше не понадобятся. Я спустилась по лестнице, не став дожидаться лифта. Во дворе, у подъезда, стояла его машина. Я видела темные силуэты внутри. Они ждали. Наверное, обсуждали планы на завтра, на новую жизнь. Я прошла мимо, не оборачиваясь, и нырнула в темноту дворов.

Ночь окутала меня своей холодной, безразличной тишиной. Я шла, сама не зная куда. Ноги несли меня мимо спящих домов, мимо редких фонарей. Я оказалась в небольшом сквере и опустилась на первую попавшуюся скамейку. Она была ледяной и мокрой от вечерней сырости.

Вот и все. Конец. Мне сорок два года. Я разведена, бездомна, безработна и беременна. В кармане несколько тысяч рублей. И телефон.

Я достала его. Пальцы сами пролистали список контактов. Мама… нет, ни в коем случае. Она этого не переживет. К родителям я поехать не могу, они живут в однокомнатной, и сердце отца не выдержит такого стресса. Другие знакомые… что я им скажу? «Привет, меня муж выгнал на улицу, можно у тебя переночевать?»

Тут пальцы сами замерли на имени «Дарья».

Мы не так часто общались в последнее время. У неё своя жизнь, свой бизнес, свои заботы. И как бы я ни хотела её обременять, выбора у меня не было.

Нажала на вызов. Длинные гудки казались вечностью.

– Алло? – голос подруги был сонным и немного раздражённым. Я явно разбудила её. – Даш… – мой голос сорвался. – Даш, это я, Аня.

На том конце провода наступила тишина. Потом её голос мгновенно стал бодрым и встревоженным.

– Анька? Что случилось? Что с голосом? Ты где?

– Даш, прости, что так поздно. Умоляю, прости. Можно я к тебе приеду? Мне… мне некуда идти.

Я заплакала. Впервые за этот бесконечный вечер. Беззвучно, горько, сотрясаясь всем телом на этой холодной скамейке посреди враждебного города.

– Так, без паники, – строго приструнила она меня. – Ничего не объясняй сейчас. Адрес мой помнишь?

– Да… Кажется, да.

– Вот и отлично. Вызывай такси и дуй ко мне. Слышишь меня, Ань? Я жду. И не смей отключаться. Говори со мной, пока едешь.

Я кивнула, хотя она не могла этого видеть:

– Хорошо, – прошептала непослушными, дрожащими губами.

С трудом встала со скамьи. Впереди мерцали огни проспекта. Там была жизнь, там были машины. И там, на другом конце города, меня ждал единственный человек, к которому я решилась обратиться. Я побрела в сторону огней, прижимая к себе сумку с остатками прошлой жизни и единственную тайну, которая теперь была моим единственным будущим, ради малыша я буду жить.

Глава 3

Таксист, мужчина неопределенного возраста с усталыми глазами, молчал всю дорогу. Из динамиков его старенькой «Нексии» лилась какая-то безликая поп-музыка про неземную любовь и разбитые сердца. Ирония была настолько злой и очевидной, что хотелось рассмеяться. Или завыть. Но я не сделала ни того, ни другого. Я просто сидела на заднем сиденье, вцепившись одной рукой в свою сумку, другой в смартфон, и смотрела на проносящиеся мимо огни города. Моего города, который вдруг стал абсолютно чужим.

– Говори со мной, – приказал голос Дарьи в телефоне.

– Что говорить? – прохрипела я.

– Что видишь. Просто описывай. Не молчи.

– Вижу… проспект. Витрины. Реклама кредита… «Живи сейчас». – Я криво усмехнулась. – Смешно.

– Не смешно. Дыши. Ты проезжаешь мост?

– Да.

– Отлично. Скоро будешь у меня. Я сделала тебе чай. С бергамотом, твой любимый.

Чай с бергамотом. В прошлой жизни, которая закончилась пару часов назад, я пила его каждое утро. Эта простая деталь, эта ниточка, протянутая из моего прошлого в туманное будущее, заставила горло снова сжаться от спазма. Дарья помнила. За всеми своими делами, за своей бурной, успешной жизнью, она помнила, какой чай я люблю.

Я смотрела на свое отражение в темном стекле. Бледное пятно с огромными, испуганными глазами. Это была не я. Это была какая-то посторонняя, раздавленная горем женщина. А я, настоящая я, осталась там, на полу в гостиной, у ножек пианино.

Я чувствовала, как внутри меня, в самом центре моего существа, затаился мой маленький секрет. Мой ребенок. Он был единственным светом в этом кошмаре. Я положила ладонь на живот поверх тонкой ткани платья. «Я здесь, – подумала я. – Я с тобой. Что бы ни случилось, я здесь».

Таксист свернул в незнакомый мне район новостроек. Высокие, безликие башни из стекла и бетона, похожие друг на друга, как близнецы. Дарья переехала сюда год назад, продав свою старую квартиру в центре. «Больше воздуха, меньше ностальгии», – сказала она тогда. Я еще подумала, как можно добровольно променять уют старого города на эти каменные джунгли. Теперь я поняла. Иногда, чтобы выжить, нужно сжечь за собой все мосты и начать с чистого листа.

– Я приехала, – сказала я в трубку, когда машина остановилась у ярко освещенного подъезда.

– Вижу тебя. Поднимайся, двенадцатый этаж, дверь открыта.

Я расплатилась с таксистом, потратив почти все свои наличные, и вышла из машины. Ноги подкашивались. Войдя в подъезд, увидела просторный холл с консьержем и зеркалами во всю стену. Все было новым, блестящим и абсолютно бездушным. Как декорации к спектаклю о будущем.

Дверь квартиры с номером 128 действительно была приоткрыта. Я толкнула ее и шагнула внутрь.

Подруга стояла посреди коридора. На ней был простой серый халат, волосы собраны в небрежный пучок на затылке, на лице ни грамма косметики. Она выглядела уставшей, но глаза ее были ясными и очень серьезными. Дарья, которая всегда все контролировала, которая строила карьеру, пока я играла в домохозяйку. Которая предупреждала меня об Антоне еще до свадьбы: «Ань, он эгоист. Ты для него красивая вещица, не больше». Я тогда не слушала. Думала, она завидует.

Она молча шагнула ко мне, забрала из моих рук сумку, поставила ее у стены, а потом просто обняла меня.

Ее объятия были крепкими, уверенными. От нее пахло дорогим кремом и чем-то еще, неуловимым, вероятно независимостью? И в этих объятиях плотина, которую я так отчаянно строила внутри себя весь вечер, рухнула. Я затряслась пуще прежнего, вцепившись в ее халат, и из моей груди вырвался сухой, судорожный всхлип. Он был похож на предсмертный хрип загнанного зверя.

– Тише, – сказала она, гладя меня по волосам. – Всё, Анька. Ты доехала. Ты в безопасности.

Она отвела меня на кухню. Ее квартира была полной противоположностью той, из которой меня выгнали. Никаких милых безделушек, никаких фотографий в рамках, никаких воспоминаний. Огромные окна без штор, белые стены, строгая мебель из металла и дерева. Идеальный порядок, почти стерильный. Это была квартира женщины, привыкшей всё контролировать, не позволявшей себе сентиментальности.

Она усадила меня на жесткий стул и поставила передо мной большую чашку с дымящимся чаем:

– Пей.

Я послушно сделала глоток. Горячая, ароматная жидкость обожгла горло и потекла вниз, унося с собой часть ледяного оцепенения. Я сделала еще глоток, потом еще. Мои руки дрожали так, что чашка стучала о зубы.

– А теперь в душ, – приказала Дарья. – Вон та дверь. Там уже лежат полотенце и моя футболка. Твои вещи я потом заброшу в стирку.

– Я… я не могу… – прошептала я.

– Можешь. Иди. Вода смоет с тебя этот день.

И я, чуть поколебавшись, подчинилась. Горячие струи воды били по телу, и я стояла под ними, закрыв глаза. Вода смешивалась с моими слезами, которые теперь текли без остановки. Я плакала беззвучно, горько, оплакивая свои пятнадцать лет, свою любовь, свою веру в то, что я была защищена. Я смывала с себя запах своей прошлой квартиры, запах Антона, запах предательства.

Выйдя из душа, нашла на стуле огромное чистое полотенце и длинную черную футболку. Натянула её на себя. Она пахла свежестью и легким парфюмом. Я почувствовала себя маленькой девочкой, которую одели и обогрели.

Дарья ждала меня в гостиной. Она застелила диван свежим бельем.

– Ложись. Разговоры отложим до утра. Утро вечера мудренее, как говорила моя бабушка. Хотя в нашем случае это просто фигура речи. Но тебе нужно поспать.

Я легла. Тело было свинцовым от усталости, но мозг продолжал работать, прокручивая снова и снова события этого вечера. Лицо Евы. Ее презрительную улыбку. Слова Антона: «Это уже не моя проблема. Мы разводимся. И я хочу, чтобы все было быстро и чисто. Делить нам нечего. А теперь, будь добра, собери свои вещи».

Дарья накрыла меня пледом и выключила свет.

– Я в соседней комнате. Если что – кричи.

Она ушла, тихо прикрыв дверь. Я лежала в темноте, в чужом доме, в чужой одежде. Одна. Нет, не одна. Я снова положила руку на живот. Мы были вдвоем. И это давало мне силы не сойти с ума окончательно.

Я проснулась от знакомого, тошнотворного спазма, подкатившего к горлу. Утренний токсикоз не интересовали мои жизненные драмы, он приходил по своему расписанию. Я рывком села на диване, озираясь в поисках ванной. Полумрак незнакомой комнаты, серое осеннее небо за огромным окном… Вчерашний день обрушился на меня с новой силой. Это был не сон.

Я успела добежать до туалета в последний момент.

Меня мучительно долго выворачивало наизнанку. Пустой желудок сводило от спазмов. Когда все закончилось, я обессиленно села на холодный плиточный пол, и, прислонившись щекой к стене, тупо смотрела перед собой.

Дверь тихонько открылась. Вошла Дарья. Она протянула мне стакан с водой и куда ласковее, чем вчера вечером, сказала:

– Милая, прополощи-ка рот, полегчает.

Я послушно взяла стакан. Лицо подруги было серьезным, изучающим.

– Это не отравление, да? – спросила она спокойно, но ее взгляд был острым, проницательным.

Она смотрела не на мое бледное лицо, а чуть ниже, на мой живот. Дашка всегда была умной и умеющей быстро анализировать информацию. Пятнадцать лет назад она одна из всех моих подруг сказала мне правду об Антоне в лицо. Теперь она видела и эту правду тоже.

Я поняла, что скрывать от нее бессмысленно и глупо. Мне нужна была ее помощь.

Мы сидели в её стильной, минималистичной кухне. Пахло свежесваренным кофе – запахом энергии и бодрости, которых у меня не было. Передо мной стояла чашка с ромашковым чаем.

– Рассказывай, – сказала Даша, сделав глоток из своей огромной кружки. – Все. С самого начала. Без слез и истерик. Просто факты.