– Может быть, полчаса. – Я поворачиваю запястье, чтобы посмотреть на часы.

Странно, минутная и часовая стрелки все еще показывают двенадцать. Я стучу по стеклу, затем подношу часы к уху. Они тикают, секундная стрелка продолжает свой прилежный марш по циферблату. Но по-прежнему ровно полночь.

Сон был прекрасен, но, кажется, что-то пошло не так и я хочу проснуться.

Положив ладони на лицо, я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание. Это верный способ превратить сон в удушающий подводный кошмар, а именно из-за таких я всегда просыпаюсь.

Секунды пролетают незаметно. Кровь приливает к моему лицу, а воздух в легких начинает проситься наружу.

– Э-э-э… что ты делаешь? – Голос парня прозвучал рядом со мной. Я не обращаю на него внимания.

Я сжимаю губы в попытке сдержать дыхание, но больше не могу терпеть. Воздух вырывается из меня.

Я вижу, что он стоит передо мной, приподняв одну бровь:

– Что это было?

– Если тебе так надо знать, я пыталась разбудить себя. Это ведь сон.

Улыбка, появившаяся на его лице, вызывает у меня желание что-нибудь в него кинуть.

– Меня и раньше называли парнем из снов, – говорит он, – но ты первая, кто выразил это буквально.

Он хихикает, затем возвращается к роялю. Секунду он колеблется, затем садится на скамью и расправляет плечи. Я изо всех сил стараюсь не замечать, как напрягаются сухожилия на его предплечьях, он касается пальцами клавиш и видно, что он знает, как с ними обращаться. Его большой палец нажимает на ту же клавишу, что и я минуту назад – среднее «до», – но на этот раз по лесу раздается холодная, ясная нота.

Разочарованно вздохнув, я разворачиваюсь. У меня есть целый лес, не обязательно оставаться на этой поляне. Я могу найти другую, без рояля и без парня, который пытается помешать мне сбежать. Я уже на полпути к деревьям, когда по воздуху расплывается мелодия.

Мои шаги замедляются. Она сложная и безукоризненно выстроенная. Классическая. Должно быть, сочинение одного из старых композиторов, потому что оно смутно знакомо даже мне. Туман, окутывающий деревья, кажется… реагирует. Он как будто оживает и подбирается ближе к источнику музыки.

Я ничего не могу с собой поделать – я должна вернуться. Я должна увидеть, как он извлекает из рояля этот неземной звук.

Его глаза закрыты, а руки… завораживают. У него длинные и изящные пальцы, плавно скользящие по клавишам.

И тогда я чувствую это. Всплеск эмоций, неожиданный и сильный. Необъяснимая… привязанность к нему?

Должно быть, все дело в музыке, в мастерстве, с которым он играет. Что бы это ни было, я не могу отвести взгляд. Я смотрю, как он играет, словно в трансе, пока произведение наконец не иссякает.

Парень ждет, когда затихнет последний аккорд, и убирает пальцы с клавиш.

Он открывает глаза и смотрит вверх. Прямо на меня, как будто все это время точно знал, где я стою.

Наши взгляды встречаются.

Он приподнимает бровь и словно призывает меня что-то сказать.

Мои губы приоткрываются.

И затем, вот так просто, все кончено.

Лес, парень и полночь исчезают.

Глава вторая

Алгебра седьмым уроком еще более невыносима, чем обычно.

Я не могу перестать думать о вчерашнем сне. Если все было так, то так и должно было быть, верно? Но обычно сны растворяются, когда ты просыпаешься, детали рассеиваются, словно дым, как только пытаешься ухватить их. А этот сон… Я помню каждую деталь. Каждое слово.

Я закрываю глаза и вспоминаю, как туман клубился вокруг моих лодыжек, как лунный свет заливал рояль.

Как он смотрел на меня перед тем, как я проснулась.

Я вздрагиваю, когда мисс Рутковски выключает смарт-панель, возвращая меня в класс. Она начинает перечислять номера страниц для домашнего задания, и класс наполняется энергией последних двух минут учебы. В ответ мой желудок сжимается. Я боюсь этого звонка, потому что он означает, что мне нужно возвращаться в больницу. Я закрываю уши руками, как будто, если не услышу звонка, занятия в школе не закончатся.

Конечно, это не работает. Звонок беспощаден; как по команде все мои одноклассники встают и захлопывают учебники. Я заставляю себя двигаться. Ради кого-то другого я бы не пошла. Но там Кади.

Ради нее я выхожу в коридор и толкаю двойные двери, ведущие на парковку. Сорок пять минут спустя я стою у постели сестры, наблюдая за ее сердцебиением на мониторах, а за окном солнце садится в бескрайнем калифорнийском небе.

На прошлой неделе я случайно услышала, как медсестра говорила, что ей неприятно было видеть копию пациентки, бодрствующей у своей же постели, словно дух, отделившийся от тела. Но в этом нет ничего сверхъестественного: мы с Кади однояйцевые близнецы. Конечно, я похожа на девушку в постели.

– Привет, Спящая Красавица, – шепчу я. Я протягиваю руку, чтобы убрать волосы с ее висков, но мои пальцы на мгновение сгибаются. К ней трудно прикоснуться. Это делает все более реальным. Я знаю, какой будет на ощупь ее кожа – холодной и липкой от трехмесячного мытья губкой и сухим шампунем.

Я бросаю взгляд на белую доску у нее над головой, где невролог нацарапал зеленым маркером ее имя и основную информацию: Каденс Ленделл – Кади – 17 лет – любит волейбол – ЦАМ головного мозга.

Три месяца назад я понятия не имела, что означает ЦАМ. Церебральная артериовенозная мальформация. Дефект кровеносных сосудов в головном мозге. Когда я загуглила фото в сети, результаты были ужасающими: большинство вен, окутывающих наш мозг, тонкие и изящно изогнутые, но в случае с ЦАМ они похожи на слипшийся комок переваренных спагетти, который лежит на поверхности, набухая в ожидании момента, чтобы прорваться. Врачи Кади сказали, что этот дефект был у нее с рождения и что невозможно было предсказать, что он есть, пока узел не лопнул. Что и случилось. А когда происходит кровоизлияние в мозг, это влияет на такие важные показатели, как внутричерепное давление и уровень кислорода, и клетки мозга начинают отмирать. Хирурги оперировали ее несколько часов, а затем пять дней продержали в отделении интенсивной терапии. Когда они попытались вывести ее из медикаментозной комы, она не проснулась.

Хотя должна была.

Когда я протягиваю руку, чтобы накинуть одеяло Кади на плечо, кожа на моем левом боку туго натягивается. Я не могу полностью выпрямиться из-за широкой полосы рубцовой ткани, которая так и не выросла вместе с моим телом.

До рождения нас с Кади связывало нечто большее, чем ДНК: у нас были общие кровь и плоть. С медицинской точки зрения мы не были сиамскими близнецами, но наша кожа срослась под моей левой грудной клеткой и под ее правой.

Врачи сказали, что раньше не видели ничего подобного.

Только кожа. Ни органов, ни вен, ни нервов.

Это означало, что нас мягко подняли в этот мир, вместо того чтобы, как обычно, с визгом и силой вытолкнуть наружу. Десять минут спустя доктор разорвал кожную перемычку, прижигая то место, где мы были соединены. Оторвав сестру от меня.

Первые тринадцать лет, несмотря на то что мы больше не были связаны физически, мы с Кади оставались близнецами, которых люди постоянно хотели разлучить, просто чтобы посмотреть, начнет ли одна из нас панически хватать ртом воздух, когда расстояние между нами увеличится.

Мы спали в одной постели до девяти лет, шрам к шраму. В то время наши родители мягко намекнули, что людям это может показаться странным. Посыпались приглашения на вечеринки с ночевкой, и нам купили два отдельных спальных мешка – с изображениями из «Холодного сердца» и «Рапунцель». Хотя с нашими темно-каштановыми волосами мы были больше похожи на Белль, у которой не задалось утро. Сначала мы сопротивлялись, но картина, которую мир о тебе составляет, рано или поздно отражается на каждом.

Иногда кажется, что нас с Кади пытались разлучить всю нашу жизнь, но ничто не было таким болезненным, как это расставание. Впервые она куда-то ушла, а я не смогла уследить за ней.

Меня охватывает страх. Чем скорее я подтащу свой стул к окну и надену наушники с функцией шумоподавления, тем лучше. Я закрою дверь в палату и представлю, что мы где-то в другом месте. Представлю, что Кади просто спит.

Сон о лесе с секвойями снова всплывает в моем сознании. Разве не было бы здорово, если бы я могла снова погрузиться в него, чтобы мне не пришлось находиться здесь, среди этих отвратительных запахов, звуков и аппаратуры?

При этой мысли что-то во мне расслабляется. Я плыву по воздуху.

Я убегаю.

Но в этот же миг я чувствую себя ужасной сестрой. Я не заслуживаю того, чтобы уноситься в страну грез, когда самый важный для меня человек в мире едва держится за жизнь.

Я нащупываю в кармане двойную монету, ощущая себя предательницей из-за мимолетного, но сильного желания бросить ее.

Она бы никогда так не поступила, если бы в этой постели лежала я.

В комнату врывается медсестра, а за ней моя мама, которая говорит о неисправности выключателя. На самом деле это не работа медсестры, мам, – думаю я; но она подружилась со всеми, кто работает на этом этаже, и, вероятно, к утру все исправят.

При маме я должна хотя бы притвориться, что делаю домашнее задание. Я достаю из сумки стопку модных журналов и образцы тканей, затем планшет. Мой последний фотошоп-проект укоризненно смотрит на меня пустым слайдом. Я поднимаю образец кружева. Когда-то этого бы хватило, чтобы подчеркнуть декольте или силуэт, но теперь нет. Я уже несколько недель не рисовала новое платье. Что не очень хорошо, потому что я должна работать над финальным проектом. Технически в нашей школе нет курса дизайна одежды, но мой учитель рисования разрешает мне адаптировать задания к моим интересам, потому что это именно то, чем я хочу заниматься после окончания школы.

Нет, это то, чем я хотела заниматься, напоминаю я себе. Прошедшее время.

Когда мы с Кади просматривали в интернете колледжи, я случайно наткнулась на веб-сайт Академии моды и дизайна Скьярра в Милане. Как только загрузились изображения, у меня было абсолютно ясное ощущение, что я смотрю в свое будущее. Это одна из немногих школ, которые открыты для нестандартных, чудаковатых проектов, таких как сказочные эскизы, которые я создаю на своем планшете, и платья, которые я по ним шью. Меня не интересует высокая мода, поэтому, когда я увидела, что могу выбрать курс «Создание нестандартных моделей свадебных платьев» в качестве основного, я влюбилась.

Я бросаю взгляд на спящую сестру, и чувство вины переполняет меня. Она не хотела, чтобы я подавала заявление.

Но я подала.

Это единственное, что я когда-либо делала, не сказав ей.

Письмо, которое определит мое будущее, должно прийти со дня на день. Но все это не будет иметь значения, если я не смогу сдать экзамены последнего семестра в старшей школе, а в настоящее время я пропускаю все занятия. Рисование я должна была сдать легко, но у меня появляется тяжелое, кошмарное чувство, что я не справлюсь даже с этим предметом.

Звонит мамин телефон, и по натянутому выражению ее лица я понимаю, что это папа. Она отвечает бодро, продолжая разыгрывать спектакль для всех нас.

– Скажи «привет», Ари, – щебечет мама, протягивая мне телефон.

Это тонкое предупреждение, чтобы он не затевал спор в моем присутствии.

– Привет, пап, – эхом отзываюсь я.

Я пытаюсь не обращать на них внимания, но до меня доносятся обрывки разговора.

– Ты знаешь, что я думаю по этому поводу, Майкл, – говорит мама ледяным голосом.

На другом конце провода раздается шепот. У меня в груди скручивается знакомый узел, как каждый раз, когда родители находятся в одной комнате.

– Послушай, ты же знаешь, я не могу сейчас говорить об этом, – тараторит мама, бросив на меня быстрый взгляд.