Мирон несколько раз взмахнул руками, присел, стряхнул с волос стекающую воду. Неспешно, будто ему тепло, направился к крыльцу, заглянул за дверь, достал пакет с кормом, подозвал кошку, вывалил содержимое в её миску и сразу же скрылся в доме, оставляя влажные следы на дереве.

Я ещё долго смотрела на закрытую дверь, ожидая появления хозяина дома. Зачем мне это было нужно – не знаю. Но единственное существо, которое попадала в зону моего взгляда – кошка Мара, которая слопала всё, чем угостил её хозяин. С подозрение обнюхала следы на крыльце, развалилась на нижней ступеньке, ровно посредине солнечного луча, и уснула, вальяжно вытянувшись.

Постепенно и я уснула, чувствуя, как тепло растекается по каждой клетке организма, придавливая между матрасом и тяжёлым одеялом.

Проваливаюсь в небытие. До бесконечности. Снова и снова.

Ветер буквально сбивает с ног, не падаю только благодаря твёрдым, мужским рукам.

Пахнет лесом, хвоей, грибами, рекой – оглушающий аромат, чуждый мне, противоестественный.

Я на другой планете?

Где я?

Кто?..

Пытаюсь повернуть голову, увидеть того, кто держит меня, и не могу.

Лицо расплывается неясным пятном, поднимается тошнота, голова кружится с утроенной силой.

Перед глазами пелена густого тумана.

В голове шелест и запах петитгрейна…

Петитгрейна?

Откуда я знаю, как пахнет петитгрейн? – мысль, которая вынырнула в моём сознании, ударив колокольным звоном в памяти.

– Схожу за фельдшером, – услышала я голос Антонины над своей головой, открывая глаза, на которые что-то давило со всей силы, вызывая жгучую боль.

– Простыла она в лесу-то, – прошелестела рядом бабушка Груша. – Ты где её нашёл, Мирон?

Значит сосед рядом.

– В лесу и нашёл, близ Синенького болота, – протяжно ответил он, будто ему смертельно лень говорить и вообще, надоели все. – Говорил же участковому.

– Далеко зашла, – вздохнула бабушка Груша. – Ты, Антонина, за врачом-то сходи. Простуда простудой, только бог знает, как на её голове скажется, а ну как последнюю память отобьёт. Намаешься… помнишь, может, у Василенко младший дурачок дурачком был, ветром холодным надуло, менингитом заболел, совсем никудышным стал.

– Менингитом от ветра заболеть нельзя, – усмехнулся Мирон, я вздохнула, сразу же громко чихнула.

– Тебе откуда знать, чалдон бестолковый?! – заворчала баба Груша. – Ты врач? Нет. Вот и молчи! Иди Антонина, присмотрим мы за Марфой.

Почти сразу хлопнула входная дверь, я недовольно заворчала нечто невнятное. Попыталась открыть глаза, свет резанул по слизистой, зажмурилась, отвернулась к стене, попробовала снова уснуть.

Было не по себе от присутствия Мирона. Наверняка я выглядела, как чучело, а он как германо-скандинавский бог, только в застиранной, дешёвой одежде, но слабость одерживала победу. Спать хотелось сильнее, чем предстать перед соседом с фамилией Куча в образе прекрасной Фрейи.

Пришедшая фельдшер опасения бабы Груши не подтвердила. Никакого менингита ветром мне не надуло, даже лёгкого воспаления лёгких или никудышного бронхита у не нашлось. Банальная простуда.

– Можно, конечно, в больницу отправить для надёжности, – предложила фельдшер Марина Максимовна – женщина лет пятидесяти, пышных форм с такой же пышной причёской, будто мультипликационную овечку косплеила.

– Не надо в больницу, – прокашлявшись, пискнула я. – Простая простуда. Попью лекарства – всё пройдёт.

– Ну, – вставил Мирон, зайдя в комнату.

Когда Марина Максимовна попросила меня раздеться для осмотра, он деликатно удалился.

– Говорю же, у Синенького нашёл, там ветрюганы какие… продуло маленько. Выздоровеет, – продолжил он.

Я покосилась на Мирона.

Интересно, почему он не говорит, что нашёл меня в охотничьей заимке? Участковому не рассказал, ограничился пространным «тама», и МЧСнику ответил: «Почём я координаты знаю? Шёл, шёл, да и нашёл»…

Я тоже промолчала. Если молчит, значит, есть причина.

Правильно?

Хотя меня не особо пытали, чего меня спрашивать, головой ударенную.

– Ой, что делать-то?.. – квохотала Антонина. – Как ты себя чувствуешь? – уставилась в упор на меня. – Помнишь, как тебя зовут?

– Марфа Семёновна Петрова, уроженка села Сапчигур. Ты – троюродная тётя, это – бабушка Груша, соседка. А это – сосед Мирон Куча, – отчиталась я.

– Ну вот, а говорят: «Амнезия, амнезия», всё помнит она! – победно колыхнулась Антонина. – Дом-то чей? – обвела рукой пространство, глядя испытывающее на меня.

– Деда Петра дом, – вздохнула я. – Не поеду в больницу, – перевела взгляд на фельдшера.

Здесь я знаю хотя бы то, что мне рассказали, а в районной больнице – что?

И потом, головой я ударенная, но не до такой степени, чтобы из-за банальной простуды в больничной палате валяться.

– Вот это будешь пить, если температура поднимется выше тридцати восьми, раньше не пей. Горло полоскать, нос промывать при необходимости, сухое тепло, питьевой режим, сон, – проговорила Марина Максимовна, встала, оставляя бумажку с рекомендациями на столе. – Если что – звоните.

– Спасибо! – поблагодарила я, снова намереваясь спать.

Неизвестно, что меня свалило сильнее, простуда или истощение после злоключения в лесу, но спать хотелось несмотря на то, что каждый сон превращался в тягучий, бесконечно повторяющийся кошмар, от которого никак не получалось избавиться.

– Не волнуйся, Тоня, ступай домой, а утром на смену езжай спокойно. Мы за Марфой присмотрим с Мироном, – сквозь сон услышала я бодрый голос бабы Груши. – Ежели что, телефон есть, медпункт рядом.

– Я в долгу не останусь, – выдохнула Антонина.

– Иди, иди, в долгу она не останется, – заворчала баба Груша. – Куче подкинешь копейку-другую, а мне не надо. Пенсии за глаза и за уши хватает, дети помогают, будто своих нужд нет у них.

После обеда я вынырнула из повторяющегося кошмара. Казалось, я запомнила каждую деталь происходящего там, за гранью реальности, в мельчайших деталях.

Открыла глаза, посмотрела вокруг, упёрла взгляд в бабушку Грушу, которая сидела на стуле у окна и сосредоточенно читала газету.

Мирон стоял у кухонного стола, нарезал зелень, из кастрюли на плите доносился запах куриного бульона с приправами. Аппетит медленно начал появляться, давая о себе знать.

– О, проснулась, – объявил сосед, глядя на меня оценивающе, нагнув голову вбок.

Быстро подошёл, бесцеремонно положил прохладную руку мне на лоб, надавил на пару секунд, вынес вердикт:

– Тридцати восьми нет. Как себя чувствуешь? – поинтересовался, прищурившись, будто примерялся к чему-то, вернее к кому-то – ко мне. На меня ведь глядел.

– Голова болит, – промычала я.

– Говорят, голова не попа – завяжи и лежи, – усмехнулся Мирон. – Есть будешь?

– Буду, – кивнула я.

Встала, успела сдёрнуть халат с металлической спинки кровати, закуталась до того, как отходящий от меня сосед обернулся. Вот, ничего не успел увидеть, если под этой ночной сорочкой, а-ля прощай молодость, возможно что-то разглядеть.

Интересно, о чём я думала, когда покупала это «неглиже» трикотажной фабрики? Собиралась очаровывать паралитика в маразме или отправиться жить в монастырь?

Ничем другим выбор в пользу балахона в маленький цветочек объяснить не получалось…

Да ты затейница, Марфа.

В ванной комнате, вернее, помещении, выполняющем функцию ванной комнаты, попыталась привести себя в порядок. Лицо, покусанное мошкарой, торчащие волосы, мозоли на пальцах ног, на руке царапина, которую я не помнила, где заработала, синяк на бедре – здоровенный, растекающийся сине-зелёным.

Красавица…

Вышла, за столом уже сидела баба Груша, деловито прихлёбывала бульон, макала куском белого хлеба в тарелку.

– Приятного аппетита, – пожелала я, усаживаясь на стул.

– Ты ешь, ешь, – кивнула бабулька, хитро улыбнувшись. – Не гляди, что Мирон – мужик, готовить умеет. А как не уметь-то? Сколько годков, а всё в бобылях ходит. Не думал жену в дом привести? – растянула губы, хитро покосилась на меня.

О, не-е-ет!

Можно мне немного пожить наедине со своей ударенной головой? Вдруг у меня уже есть муж и семеро детей?

– Не думал, – спокойно ответил Мирон. – У меня Мара есть.

– Тьфу ты, кошку за бабу считает! – недовольно фыркнула бабушка Груша. – Совсем от одиночества с глузду съехал!

Мирон в ответ глухо засмеялся, ничуть не обидевшись на старушку, которая бесцеремонно нарушала его – да и мои – личные границы. Я тоже промолчала, решив, что не заметить непрошенной инициативы – меньшее из зол.

После бульона я осоловела, побрела в кровать. Правда, сначала попыталась убрать со стола, помыть посуду, была бесцеремонно остановлена Мироном.

– Лежи, – буркнул он, поворачивая меня в сторону постели. – К ночи баню затоплю, подышишь травами, попаришься, завтра как новенькая будешь. А мучить тарелки ни к чему, – усмехнулся он. – Они у деда Петра видишь какие? Винтажные, – показал на знак качества СССР, оскалился, будто его действительно волнует судьба фаянса.

Дед у меня был на редкость рачительный, эти тарелки старше меня раза в три, как и почти всё в доме.

– Липовый цвет сейчас принесу и ещё кой-какой сбор, вмиг на ноги поставит, – засобиралась бабушка Груша, скользнув по мне оценивающим взглядом. – Ты пока чая с малиновым вареньем выпей. Сделай ей, Мирон.

– Принял, – ответил Мирон.

Когда след бабы Груши простыл, Мирон направился к двери.

– Пойду, с баней разберусь… – буркнул он, глянув в окно на тёмное, небольшое строение, которое точно было старше тарелок, из которых мы ели.

Я однажды опробовала баню деда Петра, сказать, что мне понравилось, не выходило. Душно, из щелей под дверью дует, пахнет дымом, пар обжигает, а мыться в тазу ещё более неудобно, чем в «ванной» в доме.

В общем, в лечебных свойствах русской парной я сильно сомневалась, даже если съесть липовый цвет – или что с ним делают? – и выпить всё малиновое варенье с чаем.

– В мою сходим, – в итоге заявил Мирон и шагнул за порог.

Мою?.. Сходим?..

Глава 7

Я сидела в бане Мирона и изо всех сил старалась думать, что ничего особенного не происходит.

Просто баня…

Просто парилка…

Просто с мужчиной…

Просто по-соседски, да.

Исключительно в терапевтических целях.

Вон, аромат липового цвета – к слову, вкусный запах, – разносится по помещению. Ингаляция выходит.

Баня разительно отличалась от той, что стояла у деда Петра. Новенький небольшой сруб на заднем дворе с видом на лесной массив – в Сапчигуре, куда не глянь – лес. Предбанник со столом на три-четыре человека у окна, массивная деревянная лавка. У противоположной стены тоже лавка и резные деревянные крючки для одежды.

Парную просторной не назвать, но всё необходимое есть. Не душно и не дует.

Три полока, на которых можно вытянуться во весь рост высокому мужчине, большая печь, скамья, где примостились пара тазов, один из которых с вениками. В углу, за перегородкой, отделанной под камень, душ – атрибут, который я почему-то не ожидала увидеть.

И устойчивый запах свежего дерева, который и липовый цвет не мог перебить.

– Захожу! – громко крикнул из-за двери Мирон и, выждав какое-то время, появился в проёме.

Пар мгновенно окутал зашедшего, через минуту отступил, выставляя на обозрение мужскую, спортивную фигуру в светлой простыне, сложенной в два раза и подвязанной ниже пояса, на манер юбки.

Невольно я пробежалась взглядом по дорожке волос, убегающей под ткань. Натянула простынь на своём теле выше, почти до ключиц, перевела взгляд на окошко, вдруг поняв, что продолжаю глазеть на обнажённый торс Мирона, вернее, ниже торса…

Господи, стыд-то какой!

– Ложись, попарю маленько, пропотеешь, – сказал Мирон, игнорируя мой взгляд.

Может, я только в своём воображении глазела, а на самом деле шлифовала взглядом собственные коленки, выглядывающие из-под простыни?