Ксения Корнилова: Это мог быть я

Пролог

Это мог быть я. Стоять у двери, слушая отдалённые крики чужого пьяного веселья, изливающегося во имя или вопреки. Сжимать пальцы в мертвенно-бледные кулаки и разжимать их через силу, слыша едва различимый хруст. Следить за тёмным силуэтом через узкую щелочку запечатанного закаленным мутным стеклом дверного проёма, и чувствовать – или только думать, что чувствую – как бьётся засахаренное неправильным питанием и абсолютным отсутствием движения сердце.

Я мог бы слизывать капельку пота, выступившую над верхней губой, солёную и прекрасно будоражащую лучше любого алкоголя или прыжка с парашютом. Эта капля – последний мостик между «можно» и «нельзя». Перекрёсток, на котором простые смертные подписывают договоры с дьяволом, вожделея лучшей жизни – как будто такое вообще возможно. Этот вкус хватал бы за растянутый воротник поношенного пиджака с чужого плеча и тянул назад. Бил бы по щекам, заставляя очнуться, развернуться, вдохнуть побольше воздуха – так, чтобы рёбра треснули и впились в лёгкие. Вдоль по коридору, придерживая качающиеся стены руками, и вниз по лестнице до самого ада…

Нет. Я не мог бы повернуть назад. Ни солёный вкус капельки пота над верхней губой, ни ядерный взрыв – ничего не могло бы поколебать неукротимое желание…

Ведь всё уже решено.

Жалобный скрип дверного замка потонул бы в очередном взрыве смеха. Бесшумные шаги скрыл бы расстеленный по всему этажу ковёр в тёмно-коричневых разводах. Но поток кондиционированного воздуха, смешанного с парами той единственной рюмки коньяка, выдал бы меня.

А там, в кресле, мог бы быть ты. Или могла. Любой или любая из вас. Гендерные предубеждения не играют никакой роли в такие моменты. И становится совершенно всё равно, сколько и каких букв в местоимении, которым ты себя определяешь.

Ты мог бы быть любого возраста. С залысинами до затылка или копной кудрявых, отливающих рыжиной волос. Высокого роста или едва доставать до дверного звонка. Твоё тело может быть худым или полным – я на любое сказал бы «аппетитное», не иначе.

Испугаешься меня? Удивишься? Насколько твои глаза способны расшириться от предвкушения и внезапного осознания того, что вот-вот произойдёт? Побегут ли по твоей коже мурашки, или правую лодыжку сведёт судорогой? Где-то в районе солнечного сплетения кто-то включит паяльную лампу – принюхайся, и учуешь запах собственной палёной кожи.

А ведь я ещё даже не касался тебя. Твоего лица. Твоих пересохших, чуть приоткрытых губ. Не проводил пальцем по щеке, чуть дрогнувшей от прикосновения в тщетной надежде улыбнуться или скривиться от отвращения. Не отгибал ворот рубашки, чтобы нащупать пульсацию сонной артерии на твоей шее. Не наклонялся ближе, чтобы уловить запах пота или сигарет, или дорогих духов со «вкусом» пьяной вишни, или секса, о котором любой пожалел бы на утро…

Но только не ты. Ты не будешь жалеть ни о чём – ведь уже так некстати мёртв…

А я… Я мог бы быть тем, кто убил тебя.

Глава 1

Тучи висели низко, заслоняя верхние этажи высотки с зеркальным фасадом, тысячи раз отражающим опустившуюся на город непогоду и свет фонарей. Дороги омылись после ночного ливня, создавшего незабываемую атмосферу половине населения небольшого города: кто-то маялся от бессонницы и слушал клацанье капель по крыше, кто-то сочинял письма, вдохновлённый потоками воды – почти точно так же бежит по венам перенасыщенная любовью кровь, – кто-то глушил одиночество в стакане с односолодовым виски, кто-то с жаром стискивал бёдра любовницы, стараясь перекричать разбушевавшуюся стихию.

С утра тоже обещали дождь, но до этого самого «утра» было ещё пара часов, когда Эрик Хартман припарковался на парковочном месте, отмеченном цифрой триста двенадцать, и пошёл к лифту, оставляя гул шагов висеть в воздухе, прежде чем раствориться в молчании. Двери разъехались сразу же – кто-то ещё со вчерашнего вечера заботливо оставил лифт внизу, торопясь домой, а значит, Эрик будет первым, кто поднимется в свой офис и, ничего не видящими ото сна глазами, уставится через панорамное окно на силуэт города, скрытый плотными тучами.

Всё как всегда.

Он любил приезжать первым. Вставать пораньше, сбегать из супружеской кровати, даже не обернувшись на жену, умываться на первом этаже – чтобы не разбудить ни её, ни сына, – надевать спортивный костюм, оставленный специально в кабинете, и стоптанные километрами кроссовки, и выбегать из дома, чтобы уехать чуть дальше на окраину. Туда, где начинались поля с едва виднеющейся полосой деревьев. Когда удавалось добежать и коснуться шершавой коры растущей у реки ивы, он останавливался, тяжело дыша, и на несколько секунд замирал, чтобы почувствовать ту невообразимо прекрасную пустоту внутри, какую практически невозможно обрести в шуме водостоков, шин, голосов, шагов, звоне стекла, бокалов, колоколов, хлопанье дверей, окон, рук… А потом плёлся назад, едва переставляя ноги, вязнущие в запутанной траве.

Первый стакан кофе – крепкого, густого – Эрик, или, как его называло абсолютное большинство, мистер Хартман, выпивал уже по приезде в офис. Там же принимал душ, переодевался в один из десятка костюмов и заказывал завтрак. Всегда в одной и той же кофейне, всегда один и тот же: яичницу из двух яиц, поджаренный до хруста бекон, пару тостов из белого хлеба, обязательно черничный джем.

На столе уже ждала стопка бумаг. Что-то нужно было подписать, что-то просто просмотреть. Зелёные папки обычно можно было отложить, а красные – просмотреть в первую очередь.

День набирал обороты.

К семи приходили уборщицы, к половине девятого подтягивались ассистенты руководителей, готовые при первом же появлении босса всучить ему кружку горячего кофе и папку с бумагами. В девять рабочий день начинался для всех остальных.

До Эрика Хартмана иногда долетали голоса, шелест бумаг, тарахтение шредера, иногда, если оставить дверь приоткрытой, можно было услышать шелест неторопливого лифта в шахте и его же назойливый писк, возвещающий о прибытии на нужный этаж. Но чаще звуки ограничивались шагами ассистентки – молодой, смазливой блондинки с короткими волнистыми волосами, с неправдоподобно красивой грудью и широкими бёдрами, длинными ногами, от колен и выше спрятанными под слишком узкой, чтобы в ней было возможно дышать, юбкой. Каждый, кто видел её впервые, недвусмысленно ухмылялся и, конечно, представлял, как мистер Хартман задирает эту самую юбку где-то в перерыве между вторым стаканом кофе и переговорами по видеосвязи.

Но Изабелла Ли была не из тех, кто позволил бы хоть намёк на сексуальный подтекст рабочих отношений. Выпускница одного из университетов Лиги Плюща, она прекрасно знала себе цену, прекрасно справлялась с поставленными задачами, не раз участвовала в важных переговорах, лучше любого аналитика, входившего в штат, могла отслеживать тенденции, цифры и тренды, тем самым прокладывая себе дорогу вверх по служебной лестнице. И если бы Эрик Хартман решился наконец на поиски нового ассистента, то она непременно уже давно перекочевала бы в собственный кабинет этажом ниже, заняв достойное место среди членов совета директоров.

Но пока мисс Ли молчала и не заикалась о повышении, мистер Хартман предпочитал делать вид, что она абсолютно точно находится на своём месте.

В одиннадцать позвонила дочь. Он игнорировал её звонки вот уже неделю, понимая, что та снова попросит денег, и всё ждал, когда жена сдастся первой.

К обеду в дверном проёме показалась блондинистая голова. Тщательно накрашенные, в меру голубые глаза округлились в немом вопросе. Эрик вспомнил, что через пятнадцать минут должен быть на мероприятии по случаю открытия то ли больницы, то ли нового отделения общества по защите женщин, оказавшихся в трудной ситуации, то ли детской площадки. Что бы это ни было, он обязан присутствовать.

Коротко кивнув, мистер Хартман подхватил пиджак, вот уже пару часов висящий на спинке стула и слегка помятый, поморщился, предчувствуя, как потеет и изнывает от духоты: погода смилостивилась, и после обильных дождей выглянуло нещадно палящее солнце, превратив улицы города в приватные кабинки сауны.

Ехать недолго, обеденные пробки начнутся минут через двадцать. Остановившись у новенького здания, Эрик наклонился к приборной панели и, прищурившись, сумел разглядеть надпись «Белый лотос». Всё-таки отделение для женщин.

На крыльце его уже ждали. Симпатичная блондинка лет сорока с уставшими, но выразительными глазами ушла, как только увидела его выходящим из машины, – поспешила предупредить всех, что дорогой (и в прямом, и в переносном смысле) гость явился. И мадам, справившая лет двадцать назад своё двадцатилетие и всё никак не решавшаяся выйти из того возраста, была одета в джинсы и прозрачную рубашку, едва прикрывающую её громоздкую, вскормившую, очевидно, не одного потомка, грудь. Жидкий хвост волос, густо намазанные ресницы, дешевая розовая помада, скомкавшаяся в уголках губ. Эрик улыбнулся, задержал нервную, потную ладонь между пальцев, едва коснувшись губами тыльной стороны, и проследовал внутрь под возбужденный монолог, суть которого можно было выразить одним словом: «Спасибо». Но без должной порции ахов и охов никого не удалось бы впечатлить достаточно, чтобы можно было рассчитывать на ещё один чек на довольно значительную сумму.

Мероприятие затянулось до трёх. На фуршете давали сэндвичи с осетриной, печёночным паштетом и ещё чем-то землисто-серым, слоёные корзинки с икрой и пожухлой веточкой петрушки, плохо вымытые фрукты, полусухое шампанское и почему-то приторно-сладкое вино. Присутствовали все значимые лица города, только и ждавшие момента, чтобы покрасоваться перед камерами и рассказать, какой неоценимый вклад внесёт новое отделение в жизнь их города.

Мистер Хартман старался держаться в стороне – он отлично знал, что его скромность вкупе с откровенно красивой для пятидесяти лет внешностью, правильными чертами лица, подтянутым телом и загорелой кожей сделают своё дело, и на всех первых полосах будет именно он, а не одутловатый мэр со своей взлохмаченной женой.

На работу удалось вернуться только к пяти – мелкие дела в городе и неожиданно рано начавшиеся пробки отняли у мистера Хартмана как минимум час.

Изабелла хмурилась, смотря в монитор, и покусывала губы – чертовка. Бросив, что будет у себя, Эрик плотно прикрыл дверь, снял надоевший пиджак, опустился в кресло, пожалел, что не успел до пяти выпить ещё одну чашку кофе – он старался не злоупотреблять кофеином, чтобы нормально уснуть и завтра… И тут же подскочил и подошёл к кофеварке: сегодня вечером в офисе будет корпоратив по случаю годовщины компании, который по традиции отмечался именно на рабочих местах, да и вряд ли хоть одно заведение города могло вместить в себя весь штат, который в последний год раздули почти до тысячи человек, а значит, нечего и думать, что удастся вовремя вернуться домой. Можно и вообще не возвращаться. Позвать какую-нибудь подвыпившую дурёху с собой в один из придорожных мотелей, где никто никогда о нём не слышал и не читал газет о сильных мира сего, – не тащить же её в номер люкс гостиницы в пяти минутах езды, который всегда держали для него наготове, если вдруг мистеру Хартману взбредёт в голову остаться ночевать в городе.

Нет, такие дела нужно держать в тайне, а ещё лучше – сдерживаться, довольствуясь редким сексом с женой, которая давно потеряла к нему интерес, увлекаясь молоденькими мальчиками за его спиной. И коротким перепихоном с любовницей прямо здесь, в его кабинете на двадцать четвёртом этаже, где никто и никогда не осмелился бы установить камеры – даже из соображений безопасности.

В этом случае Эрик был готов рискнуть своей жизнью, защищая репутацию. Ведь, потеряв её, вряд ли смог бы найти хотя бы один приличный повод продолжать жить. Только не так, только не довольствуясь жизнью управленца средней руки.

Нет. Эрик Хартман метил выше, стремясь однажды занять давно облюбованное кресло мэра этого города.