Клэр Чемберс: Робкие создания

Посвящается Питеру

Clare Chambers

Shy Creatures

Перевод с английского

Анастасии Куприной

Copyright © Clare Chambers 2024

© А. Куприна, перевод на русский язык, 2026

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2026

© ООО “Издательство Аст”, 2026

Издательство CORPUS ®

1

1964 год

Во всех несостоявшихся отношениях есть момент, на который сперва никто не обращает внимания, но задним числом становится ясно, что именно с него начался разлад. Для Хелен таким моментом стали те выходные, когда в Уэстбери-Парке появился Неизвестный.

Это была пятница. Она готовила кабинет арт-терапии для своей любимой группы – мужчин-алкоголиков, – как вдруг в дверном проеме показалось лицо Гила. Убедившись, что Хелен одна, он вошел, сел на край стола и принялся наблюдать за тем, как она раскладывает бумагу, карандаши, угольные карандаши и краски. Мольберты стояли полукругом перед натюрмортом: плетеное кресло, задрапированное бархатной тканью, рядом столик, на нем – ваза с тюльпанами, кувшин молока и миска с яйцами. Двери в небольшие боковые комнаты, где располагались пациенты, предпочитавшие уединение, были приоткрыты. Перед тем как заговорить, Гил бросил в их сторону вопросительный взгляд, и Хелен ободряюще кивнула.

– Кэт с детьми уезжают на выходные в Дил.

– Неужели? – Она привыкла не питать раньше времени ложных надежд к подобного рода оптимистичным заявлениям.

Гил кивнул:

– Ее крестница только что родила, и завтра она поедет к ней, чтобы… Ну, знаешь, чем обычно занимаются женщины в таких случаях. Так что…

Он смотрел на нее тем прожигающим взглядом, каким бессознательно одаривал не только женщин всех возрастов, в том числе своих пациенток, но зачастую и пациентов. Работая с Гилом, Хелен давно заметила эту особенность, но ей нравилось думать, что его взгляд становится более интенсивным, когда направлен на нее.

– Можешь переночевать у меня, – предложила она. Несмотря на то, что они уже три года были любовниками и он подыскал ей квартирку и даже оплачивал аренду, имея в виду как раз такую возможность, воспользоваться ею им удалось всего-то с полдюжины раз.

– Только если ты не против.

– Пожалуй, нет. Если пообещаешь не слишком мне досаждать.

Их голоса разносились по всему кабинету, но Хелен продолжала спокойно раскладывать материалы для предстоящего занятия. Войди сейчас кто-нибудь в комнату, он не смог бы уличить их в нарушении профессиональной этики. На заре отношений, когда из-за страсти они вели себя более безрассудно, художественная мастерская и прилегающие к ней помещения часто использовались не по назначению. Сейчас они проявляли гораздо больше осторожности, а может быть, страсть притупилась. Никто из коллег, от главврача до санитаров, даже не подозревал об их связи, и даже если Хелен случалось в присутствии Гила покраснеть или улыбнуться не как обычно, никто не удивлялся – все знали, как его обаяние действует на женщин.

– Тогда я приеду завтра после обеда. Машину берет Кэт, так что мне, полагаю, придется идти пешком.

Это были мысли вслух, а не просьба подвезти. У Хелен не было машины – только подержанный скутер, на котором она каждый день преодолевала четыре мили от дома в Южном Кройдоне, где снимала квартиру, до Уэстбери-Парка.

– Хорошо, тогда я приготовлю что-нибудь вкусненькое. А сейчас тебе лучше уйти – через пару минут появятся пациенты.

Гил кивнул и провел рукой по густым и темным, лишь слегка тронутым сединой волосам. Благодаря то ли игре природы, то ли привычке регулярно посещать парикмахерскую, они всегда были одной и той же небрежной длины – чуть ниже воротника, – но никогда не длиннее или неожиданно короче.

– Люблю тебя, – шепнул он и вышел. Звук шагов гулко отдавался по длинному коридору.

Хелен настроила радио на третью программу Би-би-си. Тихая классическая музыка, умиротворяющая, а не будоражащая, идеально годилась для создания атмосферы спокойствия и сосредоточенности.

Кабинет арт-терапии был самым уютным во всей клинике из-за приятных мелочей, добавленных Хелен. Под потолком слегка покачивались пестрые декоративные подвески; стены, помимо репродукций с полотен великих художников, украшали картины бывших и нынешних пациентов Уэстбери-Парка, повсюду были расставлены вазы с сухоцветами, на диванах лежали подушки с разноцветными принтами. Здесь царили гармония и порядок, и в том была ее заслуга.

Хелен надела белый халат, такой же как у других врачей, разве что запачканный краской и угольной пылью. Алкоголики вошли в кабинет стайкой – как всегда, – чтобы не сталкиваться с искусством в одиночку. Ее пациенты совершенно не умели рисовать, ни карандашом, ни красками, и что-то подсказывало Хелен, что изначально они записывались на занятия в надежде поглазеть на голую натурщицу. Кувшин молока и яйца, конечно, служили тому плохой заменой, зато позволяли хоть на время отвлечься от коварного омута собственных мыслей. Это была чуть ли не единственная отдушина в многочасовой групповой психотерапии, что наряду с инъекциями дисульфирама составляло основу лечения. В художественной мастерской не заставляли размышлять о природе зависимости и рассказывать обо всех невзгодах, приведших их на дно. Вместо этого пациенты, не скупясь на похвалу, добродушно смеялись над неуклюжими потугами – как других, так и собственными, – изобразить нечто похожее на предложенную натуру.

Задача Хелен, как ей четко объяснили на собеседовании, заключалась в том, чтобы предоставить пациентам материалы и пространство для творчества, поощряя в них свободу самовыражения. Поучать, ставить диагнозы, заниматься психоанализом и вторгаться в работу профессионалов с медицинским образованием, таких как Гил, строго запрещалось. Но в этот день ей с трудом удавалось сосредоточиться на своих обязанностях, даже таких простых, – из головы не шли предстоящие выходные. Хелен не сказала Гилу об одном обстоятельстве, которое могло поставить под вопрос их совместные планы.

Три недели назад Клайв, брат Хелен, и его жена пригласили ее на субботний семейный ужин, и она согласилась. Их дочери исполнялось 16 лет, и Хелен отметила эту важную дату в своем ежедневнике, хотя помнила ее и так. Она обожала Лорейн, свою племянницу, – нескладную и неуверенную в себе девочку-подростка – да и Клайва в принципе тоже. Правда, его жену Джун она скорее терпела. Клайв позвонил ей в начале недели, проявив не свойственную ему заботу, и предложил добраться вместе с родителями, которые могли бы забрать ее по дороге. Хелен отказалась – отец отвратительно водил машину и постоянно злился за рулем (и не только), – но пообещала приехать. Теперь ей предстояло как-то выкручиваться. Вот так всегда: Гил сообщает о своих планах в последнюю минуту, а она якобы всегда свободна! Придется сказаться больной, причем очень серьезно, – какие еще могут быть оправдания?

От одной мысли о неизбежном вранье у нее закрутило в животе и к горлу подступила тошнота – эти неприятные ощущения постоянно сопровождали ее в размышлениях о моральных дилеммах. Может быть, когда она доберется до телефона и сделает необходимый звонок, ей уже будет так плохо, что и врать не придется. Второй вариант – следовать первоначальной договоренности и отказаться от возможности приятно провести время с Гилом – даже не приходил ей в голову.

Хелен отвлеклась от беспокойных мыслей, когда Роланд, один из самых старательных пациентов, жестом подозвал ее к себе. Он приступил к наброску, забыв обдумать композицию: вазу, кувшин и миску нужно было расположить на разных планах, как они стояли на столе, а на его рисунке те же объекты, изображенные строго в ряд на одинаковом расстоянии друг от друга, как будто повисли в воздухе. Яйца, крошечные сплющенные камешки, свободно парили над перевернутым полукругом – двухмерной миской. Так мог нарисовать шестилетний ребенок, вот только Роланд резал в мастерской металл на токарном станке, умел починить любой двигатель и с легкостью выстукивал на пианино в пабе любую мелодию.

– Ни капли не похоже! – воскликнул он, качая головой. – Почему у меня ничего не выходит?

– По-моему, у вас отлично получается, – заверила его Хелен. – В искусстве нет понятий “правильно” и “неправильно”.

– Но я хочу с этим разобраться! Иначе зачем я здесь?

На секунду Хелен показалось, будто речь идет не о рисунке, а о зависимости. Если бы Роланд вылечился, вряд ли его волновало бы, справляется ли он с рисованием тюльпанов и кувшинов молока.

– Если вам трудно дается композиция, попробуйте сосредоточиться на изображении одного объекта.

– Можно мне начать сначала?

– Конечно! – ответила она, быстро сняв рисунок с мольберта, прежде чем Роланд успел его скомкать. – Только давайте и этот оставим, я положу его в вашу папку.

Хелен скрупулезно собирала работы своих пациентов и хранила их даже после выписки. Таким образом она не только выказывала уважение к их стараниям, но и имела при себе доказательства ценности терапии. Наставник в клинике, где она работала на добровольных началах, часто повторял: “Пациенты не обязаны создавать произведения искусства, не надо делать из них художников. Им нужно сосредоточиться на выздоровлении. В этом им помогает сам творческий процесс – живопись или лепка. Из чего не следует, что результаты их труда не достойны уважения”. К слову сказать, Гил впервые обратил внимание на Хелен, когда три года назад она, только недавно получившая место в Уэстбери-Парке, с жаром отстаивала эту позицию в споре. Хелен была в таком восторге от новой работы, что подолгу задерживалась после смены: отмывала кисти и палитры, точила карандаши, протирала столы, приводила в порядок кабинет, готовя его к следующему дню. Однажды вечером она сполоснула кружку от остатков кофе и решила отнести ее в комнату, расположенную в дальнем крыле, где сотрудники могли между сменами приготовить себе чашку кофе или чая или сыграть в карты. Открыв дверь, она увидела трех санитарок, занятых плетением коврика.

Они пришли до начала вечерней смены и наслаждались последними драгоценными минутами отдыха, перед тем как разойтись по палатам. Когда Хелен вошла, санитарки мельком взглянули на нее, по внешнему виду определили, что она не врач, а значит, не стоит и секунды потраченного на приветствие времени, молча отвернулись и продолжили болтать между собой.

Хелен на мгновение улыбнулась: ее позабавил тот факт, что персонал клиники выбрал для расслабления один из самых популярных видов трудотерапии. Как это трогательно, все-таки все мы люди… Умиление вмиг улетучилось, когда она вдруг поняла, что санитарки не плетут, а наоборот, расплетают ковер, выдергивая пряди шерсти металлическими крючками и бросая их в пакет на полу.

– Что вы делаете? – спросила Хелен, не скрывая в голосе негодования.

Троица синхронно вздернула головы. Крепкого телосложения женщина с туго завитыми кудрями ответила за всех:

– Расплетаем этот дурацкий коврик, чтобы завтра его заново сплели.

Две другие беззлобно рассмеялись, но Хелен все равно покоробило:

– Но почему?!

Хелен обещала себе не высовываться. Ей, новенькой, было важно вписаться в коллектив, завести друзей и всеми силами избегать конфликтов. И вот она сама его создает.

– На них шерсти не напасешься! И потом – куда нам все эти поделки девать? Бросьте, им все равно.

Хелен не нужно было уточнять, кому это “им”.

– Кто вам дал такое распоряжение?

– Да мы всегда так делаем, – ответила вторая санитарка, но уже не так уверенно. – Только шерсть зря переводят.

– Ясно. – Хелен вздохнула. В неписаной, но неизменной больничной иерархии санитарки стояли ниже ее, поэтому глупо было ругать их за то, что они делают свою работу. Этот вопрос нужно решать на уровне выше. – Можно, я заберу? – спросила она, указав на пакет с клочками шерсти. – Верну, обещаю.