Троица кивнула, насмешливо улыбаясь. Хелен знала, что, стоит ей выйти, и санитарки тут же начнут перемывать ей кости.

Бродя по коридорам и раздумывая, с кем бы поделиться своим разочарованием, Хелен набрела на кабинет доктора Раддена. На тот момент их еще не представили друг другу официально, но она видела его на собрании персонала – вместе с главврачом, психотерапевтами, соцработниками, медсестрами, трудо- и физиотерапевтами. Доктор Радден привлек ее внимание, потому что оказался самым симпатичным мужчиной в комнате – не то чтобы в области медицины существовала в этом отношении острая конкуренция, – хотя большую часть времени он сидел с опущенной головой, записывая что-то в блокноте или рисуя на полях.

Хелен собрала волю в кулак и постучалась: робеть уже поздно, нужно довести дело до конца. За дверью раздался голос: “Войдите”.

Доктор Радден сидел за столом в углу кабинета спиной к стене и вполоборота к высоким окнам, за которыми виднелись зеленые лужайки и бродившие по ним в лучах закатного солнца пациенты. В переполненной пепельнице тлела сигарета; струйка дыма вилась вверх и вливалась в целое облако под потолком. На стене висела репродукция “Спящей Титании” Ричарда Дадда – Хелен сразу узнала эту картину и в других обстоятельствах не упустила бы возможности высказаться по этому поводу.

Доктор снял ногу с подоконника и встал.

– Здравствуйте? – слегка удивленно сказал он и радушно улыбнулся.

– Меня зовут Хелен Хансфорд.

– Рад знакомству, Хелен Хансфорд. Вы новый арт-терапевт, верно? Чем я могу вам помочь?

Приятный, успокаивающий голос – но Хелен не хотела успокаиваться, по крайней мере пока.

– Честно признаться, я немного в ярости, – сказала она, демонстрируя пакет с шерстью. – Я увидела, как санитарки расплетают ковер, сделанный пациентами на трудотерапии, чтобы завтра они заново его сплели. Вам что-нибудь об этом известно? – спросила она и положила пакет на середину обитого кожей стола, не обремененного никакими рабочими документами.

– Вас это оскорбило? – поинтересовался доктор вместо ответа на вопрос.

– Вы знаете, да, меня оскорбляет проявление неуважения к пациентам. Это открытое пренебрежение к их усилиям и очень вредная практика.

Он задумчиво покачал головой:

– Но ведь терапевтический эффект дает процесс, а не лицезрение результата…

– Пациенты все равно должны иметь возможность видеть плоды своего труда и наслаждаться ими!

Движением руки доктор пригласил Хелен присесть, но она отказалась – стоя возмущаться гораздо легче.

– Положим, вы собираете пазл или строите карточный домик. Вы ведь получаете удовлетворение не от того, что создаете нечто долговременное…

– Это разные вещи! – Хелен заметила, что говорит все громче. – Плетение ковров – ремесло, к тому же в результате получается утилитарная и вполне симпатичная вещь, которую можно, например, постелить в палате.

Доктор смотрел на нее, слегка прищурившись, будто пытался вникнуть в смысл ее слов. Тишина становилась все более тягостной – Хелен не выдержала и продолжила:

– Вы бы видели, с каким наслаждением они раздирали этот несчастный ковер! Ну и кто здесь в здравом уме, а кто сумасшедший, позвольте поинтересоваться!

– Что ж, очень здравая позиция, – заключил доктор Радден. – Впрочем, мы больше не употребляем слово “сумасшедший”, по крайней мере в отношении пациентов. – Казалось, что он чрезвычайно доволен собой. – Раз уж мне не удалось усадить вас, разрешите мне присесть? Спина разболелась.

– Да, пожалуйста.

Доктор уселся в кресло, не отрывая от нее взгляда.

– Вы совершенно правы, я с вами полностью согласен.

– И вообще, – снова начала Хелен, не успев осознать, что ее собеседник сдался, и торопясь выдвинуть еще один аргумент: – Хоть кто-нибудь потрудился узнать мнение пациентов?

– Вы все правильно говорите, – повторил он. – Что от меня требуется? Полагаю, шерсти недостаточно?

– Да, санитарки так и сказали. Думаю, они хотели как лучше, – признала Хелен и окончательно потеряла боевой настрой.

– Как всегда, все упирается в деньги, – сказал доктор, вздохнув. – Что-нибудь придумаем. Позвольте, я оставлю это у себя.

– Спасибо… доктор Радден.

– Пожалуйста, зовите меня Гил.

Хелен вышла из кабинета: в ушах стучало, сердце от радости победы билось быстрее. Их уже соединила незримая нить, которая всегда возникает, когда двое впервые замечают друг друга.

Всего неделю спустя Хелен приехала на парковку и увидела, как грузчик вытаскивает из зеленого фургона здоровенные картонные коробки и складывает их возле заднего входа. Она поставила скутер на обычное место и, подойдя к машине, заметила в приоткрытой коробке пузатые пакеты с шерстяной пряжей. Чарли, помощник сторожа, как раз подоспел с тележкой.

– Доставка для доктора Раддена, – пыхтя объявил водитель, вытаскивая из кузова последнюю коробку.

– Ну, и куда тащить все это добро? – поинтересовался Чарли. – Кабинет-то у него небольшой.

– Отнесите в трудотерапию, – сказала Хелен. – Я сообщу доктору.

По утрам он проносился мимо нее на “Форде-Зефире” – по словам ее отца, на таком гоняют одни спекулянты. Не считая этого, после разговора в его кабинете они не виделись. Хелен направилась туда, чтобы сказать ему спасибо. Проходя мимо палаты, она посмотрелась, как в зеркало, в металлический косяк двери и поправила прическу. На стук никто не ответил, поэтому Хелен, расстроившись, побрела в художественную мастерскую.

Он уже стоял там перед “Меланхолией” Дюрера, которую Хелен повесила у себя над столом. Репродукция этой гравюры сначала украшала ее комнату в общежитии колледжа, потом квартиру в Хартфордшире и, наконец, нашла свое место здесь.

Доктор обернулся, услышав, как открылась дверь.

– Тут стало так красиво, с тех пор как вы к нам устроились. – Он признал, что кабинет преобразился исключительно благодаря ей.

– Если нужно проводить целый день в каком-то месте, то лучше, когда там приятно находиться, – ответила Хелен и, прежде чем разговор свернет не в то русло, добавила: – Я хотела зайти к вам, поблагодарить за шерсть. Ее только что привезли. Целую гору! Вы так быстро все организовали.

– Бросьте, – сказал он, пожав плечами, – я тут ни при чем. У меня в частной практике есть парочка клиентов с филантропическими наклонностями. Мне стоило лишь упомянуть о нашей проблеме. Это я должен вас благодарить за то, что вы обратили на нее внимание. Иногда нужен свежий взгляд.

Их глаза на мгновение встретились, однако нерешительный стук в дверь, возвещавший о приходе первой группы пациентов, прервал их уединение.

– То есть психушка? – спросила мать, когда Хелен позвонила и рассказала о новой работе в Уэстбери-Парке. – Боже, Хелен…

Она и не ждала поздравлений: родители были не из тех, кто радуется чужим успехам. Кроме того, мать испытывала отвращение, переходящее в фобию, к любым видам нездоровья. “Не смотри на него, он странный!” – шипела она и тащила Хелен на другую сторону улицы, чтобы не столкнуться лицом к лицу с бормочущим себе под нос старичком или мальчиком с растягивающими скобами на ногах. Она перестала ходить в церковь, потому что женщина в инвалидной коляске, сидевшая позади нее, порой стонала и трясла головой, беззвучно бормоча молитву.

– Мам, так уже никто не говорит.

– Да называйте как хотите, от этого психов меньше не станет!

Даже в телефонную трубку было слышно, как ее трясет. Примерно так же она протестовала против поступления Хелен в художественный колледж, где, как ей казалось, собрались одни коммунисты, богема и прочие дегенераты. Мать немного смягчилась, когда Хелен, вроде бы оставшись после его окончания такой же приличной и неиспорченной девушкой, пошла преподавать в гимназию для девочек в Хартфордшире. Эта работа казалась ей приемлемым вариантом – временным, до замужества. Но психушка! Это уже ни в какие ворота!

– Тебе разве не нравилось в школе? Я думала, ты счастлива!

– Так и есть, но сейчас мне хочется попробовать себя в чем-то другом.

– В чем в другом? – Возиться с мужчинами в смирительных рубашках, которые думают, что они Наполеоны!

– Мам, это представления из прошлого века, – ответила Хелен, не сумев сдержать смешок. – Люди болеют, мы стараемся их вылечить, как в любой другой больнице. Зато я перееду в Кройдон, поближе к тебе и Клайву. – Хелен говорила так, будто ей и правда не хотелось отдаляться от семьи, хотя дело обстояло с точностью до наоборот.

– Кройдон, говоришь? – протянула мать, напрягая память в попытке вспомнить разновидности ментальных расстройств, но ничего не приходило на ум. – Кажется, муж нашей Кэтлин работает в психушке где-то в тех краях. Интересно, ты туда же собралась?

– Кто это – “наша Кэтлин”? – спросила Хелен. У нее было множество родственников по материнской линии, разделенных расстояниями и имевших между собой мало общего. Она слышала раньше это имя, но оно ни о чем ей не говорило.

– Младшая дочь моей кузины Мэри. Да-да, по-моему, они живут недалеко от Клайва и Джун.

– Но вы же с ними не видитесь.

– Ну, она сильно моложе. Ближе к вам, чем к нам. И мы слегка повздорили с Мэри, когда отказались пригласить Кэтлин в подружки невесты.

– Но это же было лет сорок назад, – возразила Хелен. – Вряд ли они до сих пор в обиде.

– Да, конечно, с тех пор много воды утекло. Но мы все равно отправили им подарок – солонку и перечницу из “Селфриджиз”. Недешевый набор, между прочим! – Мать выдержала паузу и добавила: – А они даже спасибо не сказали.

Если бы Хелен и запомнила этот разговор, то только благодаря странной привычке матери лелеять обиды столетней давности, а вовсе не из-за того, что ее будущий коллега может оказаться мужем дочери маминой кузины. К тому дню, как она вышла на новую работу, этот факт совершенно вылетел у нее из головы. Когда однажды вечером некая Кэтлин Радден позвонила Хелен и пригласила ее на ужин, она далеко не сразу смогла сложить два и два.

Раддены жили в загородном особняке с фасадом в викторианском стиле, выходящем окнами на стадион школы-пансиона для мальчиков. Шел матч по крикету: шагая по дорожке к дому с коробкой желейных конфет в руках, Хелен отчетливо слышала стук биты по мячу и гул аплодисментов. После выписки пациенты часто дарили ей сладости – она хранила их как раз на такой случай. Ей было нелегко представить себе Гила в столь роскошной обстановке, особенно учитывая его очевидное презрение к светским условностям. Труднее было смириться с тем, что он женат, да еще и на дальней родственнице.

Хелен прекрасно понимала, что выглядит отлично, – тщеславие тут ни при чем. Об этом свидетельствовали зеркало и обилие внимания, желанного и не очень, какое она регулярно получала со стороны мужчин. Однако мало кто из них вызывал ее интерес. От потенциальных партнеров не было отбоя, но отношения всегда заканчивались, стоило мужчине заговорить о женитьбе – на нее накатывал приступ клаустрофобии и охватывало желание сбежать куда подальше. В день знакомства в кабинете Гила – совершенно точно, ей не показалось, – между ними пробежала искра. Но в дальнейшем оказалось, что он недоступен. Это было обидно – перестав питать на его счет романтические надежды, Хелен решила из чисто научного, антропологического интереса понаблюдать за ним в домашней среде обитания.

Звонок, и через мгновение в витражном стекле показался размытый силуэт стройной женщины лет сорока пяти со светлыми волосами и слегка припудренным розовым лицом.

– Привет, – сказала она, резко выставив ногу в приоткрытую дверь, чтобы предотвратить побег полосатой кошки. – Я Кэтлин, заходи. – В одной руке она держала пустой, если не считать обгрызенной лимонной дольки, стакан. – А мы уже пьем джин. – За спиной Хелен Кэтлин заметила скутер, припаркованный у бордюра. – Ого! Ты водишь мотоцикл? – восхитилась она.

– Если бы! На “веспе” особенно не погоняешь.