– Мы тут думали… – она осторожно подвинула стопку бумаг к нему. – Может, тебе пора уже подумать о будущем. О нормальной работе. О том, чтобы, ну… – пауза, – начать откладывать.

Отец добавил, будто добивая:

– Мы не сможем тебя тащить вечно. Ипотека – дело нелёгкое. Но если ты будешь думать заранее… можно начать претендовать на что-то своё.

Слово «ипотека» прозвучало как диагноз. Кирилл смотрел на бумаги, но не видел текста. Видел только узость пространства, в которое его пытаются утолкать, – будто это коридор, где стены всё время сдвигаются.

– Я разберусь, – сказал он тихо. – Не сейчас, но разберусь.

Мать приподняла брови:

– Когда?

Кирилл хотел ответить, но ничего не нашёл. В голове стоял клубный ритм – глухо, как воспоминание о другой возможности, где он не обязан никому объяснять, почему живёт так, как живёт.

Тогда он сказал первое, что пришло в голову:

– Скоро. Дайте мне время.

Они переглянулись. Отец вздохнул так, будто сдулся.

– Мы просто устали, Кирилл, – тихо произнесла мать. – Ты думаешь, нам легко? Мы тоже когда-то хотели свободы. Но свобода… – она сделала жест, будто пытаясь поймать слово пальцами, – …она всё равно приходит к одному: ответственность, счета, дом, порядок. Это у всех так. Это жизнь.

Ему вдруг стало холодно. Как будто кто-то распахнул окно в декабре.

Он кивнул. Хотя никакого согласия в нём не было.

Чувствовались две жизни сразу: та, где под утро он шёл по улице, и воздух был полон звука; и эта – домашняя, тусклая, где будущее разложено по пунктам, как инструкция к недорогой технике.

Он понял, что между этими мирами нет мостов. Придётся выбирать.

И это впервые за вечер по-настоящему его напугало.

4

К вечеру воздух в квартире стал слишком густым, как застойный пар в бане, где невозможно вдохнуть полноценно. Ответственность, о которой говорили родители, не легла на плечи – она вцепилась в шею, будто кошка, которую пытаются снять. Кирилл вышел на улицу просто чтобы отдышаться. Чтобы убедиться, что мир всё ещё просторный, а не сужается до размеров кухонного стола с квитанциями.

Город встретил его пустотой. Было ещё не поздно, но улицы будто выдохлись раньше времени. Кирилл шёл к центру – по привычке, потому что там обычно светлее, люднее, живее. Но сегодня даже фонари казались усталыми: их желтоватый свет ложился пятнами, как следы потёртой охры на старом холсте.

Он дошёл до площади. Здесь всегда шумел поток – мамы с колясками, подростки, парни на мопедах, собачники, дедушки с газетами. Сейчас же пространство казалось распахнутым и безжизненным, как будто город только притворялся городом, а на самом деле был макетом, заброшенным на полпути строительства.

Главное здание на площади – Дом культуры – торчало, как выбитый зуб. Огромный, бетонный, с облупившейся краской на барельефах. Кирилл представил, как здесь давным-давно делали концерты ко Дню города, как ставили дешёвые колонки, и дети из танцевальных кружков вдруг становились артистами. Но теперь даже афиши были сняты. Бумажные следы от них пожелтели и похожи были на тени того, что людям не собирались возвращать.

Он свернул к заводскому району – туда, где начиналась территория «ЭлектронМеха». Кирилл не знал, чего ищет. Может, взгляда на то, чего он раньше не замечал. Может, подтверждения, что всё это только кажется, что взрослые преувеличивают. Но когда он дошёл до проходной, сомнения ушли.

Завод стоял как огромный корабль, вытащенный на сушу и забытый. Серые корпуса уходили вдаль, точно в бесконечность. На воротах висела неожиданно новая табличка, яркая и равнодушная: «Вход ограничен. Производственный цикл приостановлен». Подписей не было – будто никто не хотел признавать свою ответственность.

Раньше здесь всегда стояли люди: сменщики, водители, молодые ребята после техникума, женщины в униформе с яркими бейджами. Теперь проходная была пуста. Даже охранник сидел внутри, уткнувшись в телефон, словно боялся смотреть наружу – на весь этот внезапный мёртвый город.

Кирилл подошёл ближе. Забор, освещённый фонарём, отбрасывал длинные, рваные тени, которые тянулись по земле, словно пальцы. Где-то внутри хлопнула металлическая дверь, и звук эхом перелетел от корпуса к корпусу – будто огромный пустой желудок завода страдал от голода.

Он почувствовал, как внутри всё сжалось. Вот оно, подумал он. Вот чего боятся родители. Не будущего, а его отсутствия. Но ведь «приостановлен» – еще не означает конца, подумал он напоследок.

Но завод был не просто работой. Он был сердцем города, которое перестало биться. И теперь жители ходили тише, говорили тише, смеялись реже – словно боялись спугнуть оставшиеся силы.

Кирилл вспомнил разговор на кухне. Слова «ипотека», «ответственность», «будущее» звучали там как требование стать кем-то разумным. Но на фоне завода эти слова прозвучали иначе. Будущее вдруг стало не вопросом взросления – а вопросом выживания. И не только для него.

Он стоял у ворот довольно долго. Ветер принёс сухой запах железа и пыли. Далеко, за корпусами, мигнул огонёк – может, кто-то из работников приходил посмотреть на свою бывшую смену так же, как он пришёл посмотреть на свою бывшую свободу.

Кирилл развернулся и медленно пошёл домой. Город стал тесным. Мир – тяжелее. А ночь – намного, намного темнее.

И впервые за долгое время он поймал себя на мысли, что не знает, чем всё это кончится. Только чувствует: что-то надвигается. Большое, громкое, раннее.

То ли падение. То ли начало.

5

Назавтра город будто решил притвориться живым. Как будто все вчерашние пустые улицы были лишь декорацией к спектаклю, который режиссёр по ошибке поставил не в тот день. Утро Кирилла началось с вибрации телефона – короткой, настойчивой, ещё той, что напоминает: жизнь продолжается, вставай.

Он посмотрел на экран – тридцать два новых заказа. И все его. Это было больше, чем за последние три дня вместе.

Он даже улыбнулся. Улыбка получилась неуверенной, будто растерянной, но настоящей. Мир ещё стоял на ногах. И он вместе с ним.

Кирилл выпил холодный чай, что остался с вечера, натянул худи, кроссовки – и выскользнул из дома, стараясь не разбудить родителей. Хотя и так знал: отец уже ушёл, а мать сидит на кухне, смотрит новости и делает вид, что читает.

Скутер завёлся с первого раза. Кирилл почувствовал привычную лёгкость – будто снова стал самим собой, без разговоров о будущем, ипотеке, ответственности. Здесь он был свободен. Здесь всё зависело от скорости его рук и от того, насколько быстро он может сориентироваться в переулках.

Город оживал вместе с ним. В доставку сыпались новые заявки: пицца, лекарства, забранные из пункта выдачи коробки, документы, даже один огромный заказ цветов – букет на полметра диаметром из белых роз, который он еле удержал на скутере.

Он мчался так, будто хотел перегнать собственные мысли. И у него получалось.

Солнце поднялось высоко, и асфальт начал подтаивать, становясь мягким на вид, будто резиновым. Кирилл несколько раз ловил себя на том, что поёт вполголоса – старые треки из клуба, оставшиеся от вчерашней ночи.

В один момент ему прилетел заказ, какой бывает раз в месяц: крупная доставка, три точки, солидная оплата. Он даже ахнул, увидев сумму – полторы тысячи. За один круг.

– Вот это я понимаю, – сказал он вслух, и скутер будто отреагировал, рванув чуть быстрее.

Этот заказ занял час – и был словно подарок от мира, который решил извиниться за вчерашний мрак. Кирилл ехал между домами, чувствуя, как в груди расправляется что-то тёплое. Как будто отморозил пальцы, а теперь к ним возвращается кровь.

К вечеру цифры на приложении стали почти нереальными: 10 450 рублей.

Он смотрел на них с такой гордостью, словно уже выиграл какой-то личный марафон, о котором никто не знает, кроме него. День удался. День был правильным. Честным. Каким-то даже важным.

Он сидел на лавочке у подъезда, пил энергетик и чувствовал, как усталость приятно ломит спину – та усталость, которая не обременяет, а наоборот делает день завершённым.

Мир снова казался простым. Лёгким. Послушным.

В голове тихо жужжала мысль: Да всё будет нормально. Зачем эти разговоры о будущем? У меня и так всё ложится куда надо. Город работает, я работаю. Деньги есть. Я справляюсь.

И он даже поверил в это – настолько, что на секунду забылись пустые улицы у завода, тревожные взгляды родителей, и то ощущение, будто город проваливается под землю.

Нет, сегодня ничего не проваливалось. Сегодня мир держался крепко. И Кирилл – вместе с ним.

Он долго сидел на вечернем воздухе, пока вокруг не загорелись окна домов, как маленькие сигнальные огоньки: тут живут люди, которые верят, что завтра будет похоже на сегодня.

Он тоже хотел в это верить.

Но вечер уже крался к ночи, и в воздухе чувствовалось что-то едва заметное – как узкий холодный шов в тёплой ткани. Суетливые соседи. Редкие машины. Обилие светлых окон, когда все дома.

Он ещё не знал, что это – первый признак трещины.

И что завтра всё получит совсем другой цвет.

6

Утро было странно тихим. Настолько тихим, что Кирилл сначала подумал – приложение сломалось. Он открыл его, обновил, снова открыл, перезагрузил телефон. Ноль. Ни одного заказа.

Он вышел на балкон – воздух был свежий, но тяжёлый, какой бывает перед грозой. Двор выглядел настолько обычным, что даже бабка из соседнего подъезда уже пошла кормить голубей. На десять минут раньше обычного.

Но внутри города что-то было не так. Чувствовалось – как ток в металлической ручке, когда разряда ещё не видно, но рука уже ощущает покалывание.

В десять утра пришла новость. Она появилась во всех городских пабликах сразу, будто кто-то нажал кнопку рассылки:

«Завод “ЭлектронМех” приостанавливает деятельность. Работники – под сокращение. Комментировать ситуацию руководство отказывается.»

Под постом – сотни комментариев. Из них половина – мат, половина – вопросы.

И ни одного ответа.

Кирилл сидел на диване, смотрел на экран и чувствовал, как внутри поднимается дрожь, похожая на злой мороз. Он вчера видел завод таким, каким он стал, – пустым, огромным, глухим. Но тогда это казалось временным. Каким-то недоразумением, которое завтра исправят.

Но вот завтра наступило. И ничего не исправили.

Он натянул худи и вышел на улицу.

У проходной толпились люди – не протест, нет, просто стихийная масса, в которой каждый искал хоть одну знакомую, уверенную фразу. Рабочие стояли кучками – кто с руками в карманах, кто с сигаретой, кто просто молча смотрел на ворота.

Забор казался выше, чем вчера. Проходная – уже закрытой навсегда. А охранник, ещё вчера погружённый в телефон, теперь сидел, потупившись, будто его самого вот-вот выволокут за шкирку.

Кирилл видел много знакомых лиц – не лично, но тех, кого встречал сто раз в городе: мать девочки из его школы, плотного мужика с третьего подъезда, парня с музыкальным рюкзаком, который постоянно ел хот-доги у киоска. Теперь они стояли одинаково – сгорбившись, с пустыми глазами.

У кафешки возле проходной на столах лежали скатерти, но никто за них не садился. Кофемашина внутри ещё гудела – но без очереди её звук был тревожным, как неритмичный писк в реанимации. Бариста сидела на стуле, уткнувшись взглядом в телефон, и не нажимала никаких кнопок – ведь некому было делать капучино.

Кирилл прошёл мимо них медленно, почти виновато. Он чувствовал, что с пустым рюкзаком и своей свободой-на-скутере он выглядит сейчас как чужой среди тех, у кого рухнул весь мир.

Толпа гудела слухами:

– Наш цех первый под нож…

– Китайцы всё вывезли месяц назад, понял?

– Зарплаты не будет. Даже за прошлую неделю.

– Говорят, начальство уже смылось.

– Да не может быть, не могут они вот так…

Но да, могли.

Кирилл пытался включить приложение ещё раз. Бесполезно. Ноль заказов.