Я приоткрыла дверь и на секунду замерла. Только сейчас я поняла, что у них работал телевизор. Диктор зачитывал новости.

– Затопления продолжаются на Кольском полуострове со стороны Баренцева моря. Сегодня под водой оказался еще ряд сел и деревень, среди них Оленегорск, Ловозеро и Ревда. Судно с беженцами прибыло в Архангельск. Всего на борту…

На цыпочках я вернулась в собственную спальню.

Петя заснул, не выключив настольную лампу. Я сняла халат, легла рядом с ним в сорочке и стала думать о татуировке на плече женщины. На ней было изображено что-то странное. Может быть, это обозначение какой-то секты? Мы ведь совершенно ничего о них не знали. Информацию о беженцах не предоставляли, это было запрещено, мало ли что могла придумать принимающая сторона: меняться людьми, подкупать кого-то, чтобы, например, подселили не мужчину, а девушку.

Об их прибытии мне сообщили без Пети. Он тогда был в рейсе, а я проводила свой выходной одна дома. У меня было хорошее настроение, яркие блики танцевали на волнах, и я вышла в палисадник, чтобы солнечный свет разбрызгал на моем лице веснушки. Я вытащила стул с кухни и села, как мы с Петей и мечтали, пить кофе на собственном участке с наливающейся зеленью травой.

На звонок в дверь я откликнулась не сразу. Показалось, что пришли не к нам, а к соседям, я иногда слышала их домофон. Но звонили так настойчиво, что я решила проверить. Я вернулась в квартиру и вышла в коридор – кот сидел у двери, а за ней очевидно стоял незваный гость.

Обычно я никому не открываю, потому что никого не жду, но в глазок я увидела женщину, которая в руках держала папку с бумагами, и это внушило мне доверие. Она сказала, что она председатель ТСЖ нашего дома. Сказала, что наш дом попал в программу по расселению пострадавших от затоплений. Я знала про эту программу, к нам в Архангельск уже привозили беженцев с юга страны, где наводнения начались еще несколько лет назад. Их селили в санаториях, в общежитиях, я знала, что кого-то даже поселили в аварийных деревянных домах в центре города. Жилья не хватало.

– Теперь повезут пострадавших из Мурманской области. Их будут подселять к тем, у кого квартира большая и комната свободная имеется. У вас прописано два человека – Анна и Петр Лебедевы. Детей у вас нет, а квартира по планировке двухкомнатная. Значит, вношу вас в реестр.

Я только кивала, не могла ничего ей ответить вразумительного, думала, что надо поговорить с Петей, и он обязательно придумает, как нам избежать участия в программе.

– А от меня что сейчас требуется? – только спросила я.

– Согласовать время. Комиссия придет смотреть, какие условия вы можете предоставить пострадавшим.

– Хорошо.

– Так когда вам удобно? Надо сейчас решать.

– А нельзя, когда муж вернется?

– Надо сейчас решать, – повторила она. – Нет уже времени. Скоро привезут первую партию.

Первую партию.

– Тогда я могу через неделю в субботу, примерно в это же время. Наверное.

Женщина из ТСЖ что-то записала в своих бумагах, попрощалась и ушла. Я закрыла за ней дверь и вернулась в палисадник. На моем стуле уже спал кот, и я не стала его сгонять. Солнце заволокло тучами. Я села рядом со стулом на траву и зарыдала. Я думала, если бы Петя был здесь, то он бы решил это, не позволил бы никому жить вместе с нами. Но он был далеко. Я осталась на одном краю света, а он был на другом, как всегда, когда он очень нужен. Как тогда, когда умирала моя мама. Как тогда, когда я искала новую работу и очень боялась брать на себя ответственность за чужих детей в саду. Как тогда, когда я болела чем-то непонятным, меня тошнило, я видела кровь и желчь и боялась, что умираю. Как каждый раз, когда после его отъезда я опять понимала, что не забеременела.

Когда Петя вернулся, он попытался отказаться от беженцев, но единственным выходом было переехать в однокомнатную квартиру. И мы стали искать однокомнатную квартиру, но все они были заняты, жилья в городе действительно не хватало. Другого варианта мы не нашли и стали готовиться к их прибытию.

– Петя, ты спишь?

Он что-то пробормотал – значит, спал, и я его разбудила. Я почесала ему голову.

– Ты знаешь что-нибудь о них? Они успели тебе рассказать о себе, когда ты их встречал или когда вы были в палисаднике?

– Аня, спи, – прошептал муж.

– Не могу.

Петя вздохнул и подтянул подушку повыше, чтобы сбросить с себя сон.

– Он бармен. Ну это он при тебе уже говорил. Она искусствовед, работала в университете. Поженились пару лет назад, детей, как ты понимаешь, нет. Больше ничего особо не говорили. Но они вроде бы приятные.

– Да, приятные…

До их прибытия мы слишком часто обсуждали, какие они, и они, конечно, оказались совсем не такими.

– Ладно, не хочу о них думать.

– Ты как, в порядке?

– Не знаю. Так странно, что они за стенкой. Какие-то чужие нам люди.

– Обещаю тебе, что все будет хорошо. Тебя никто не обидит.

– Я все равно переживаю.

– Знаю. Завтра получше их обо всем расспросим. Сегодня и они, и мы устали.

– Надеюсь, они не убьют нас ночью.

– Аня, нет.

– Ладно-ладно.

– Я люблю тебя. Не думай сейчас об этом, хорошо?

– И я тебя люблю. Помоги мне расслабиться, пожалуйста.

– Хочешь, сделаю тебе массаж?

– Нет, не так.

Я села верхом на Петю, стянула с него футболку, с себя – сорочку. Муж крепко обнял меня и приподнял повыше, чтобы поцеловать мою грудь. Он гладил мою спину, талию, сжимал мои бедра. Я пыталась сосредоточиться на Пете, но не могла. Как только я закрывала глаза, я переставала видеть его перед собой, и в моей голове вырисовывалось что-то другое. Я снова смотрела на мужа, на то, как он двигается подо мной, как приоткрывает рот, как капелька пота стекает по его виску, и старалась больше не отвлекаться. Я положила его руки себе на ягодицы и стала менять наш темп, чтобы муж понял, что я хочу быстрее и жестче. Петя ускорился и через минуту издал стон. Во мне растеклась теплая сперма.

Я легла на Петю, уткнулась ему в горячую шею, поцеловала мокрую от пота кожу. Петя гладил меня по волосам, убирая прилипшие к лицу пряди. Я смотрела на то, как поднимается его грудь, но видела перед собой только горбатого кита в форме полумесяца, выныривающего из воды.

Лев

На секунду я решил, что мы в отпуске. Незнакомые стены, безликие обои и шторы блэкаут. Свежее постельное белье пахло стиральным порошком. Я повернулся к жене. Она лежала на животе, темные волосы растеклись по ее голой спине. Откинув одеяло, я положил руку на ее голый зад. Она не проснулась или делала вид, что продолжает спать. Так и будет молча лежать, пока я не встану и не уйду. Как обычно.

Даже не пытаясь издавать поменьше шума, я встал и надел трусы, потому что Соня была такая тихая, что сразу понятно, ни хрена она не спала. Я еще немного постоял у кровати, глядя на нее, вдруг она не выдержит, вдруг обернется и посмотрит, чего это я делаю. Но она крепкий орешек. Так и лежала, будто умерла. Только чуть приподнималась ее голая спина.

Плевать. Хочу, чтобы мне было плевать на нее.

Выйдя из комнаты, я закрыл за собой дверь. Пусть Соня вздохнет там от облегчения, свободно растянется на постели, может быть, еще и заснет. Сука.

Я пошел на кухню. На столе стояла кружка кофе со следом от помады на ободке. Я взял ее и сделал глоток. Кофе – горячий, но водянистый, совсем никакой.

– Доброе утро, – услышал я из-за спины.

В проеме между темным коридором и кухней стояла Анна. Проснулась она, видимо, давно. Ее светлые волосы были забраны в короткий низкий хвост, губы накрашены бордовой помадой. И одежда не домашняя – под коричневым кардиганом на ней был темно-зеленый сарафан.

– Кофе же для меня?

Я сделал еще один глоток из ее кружки. Секунду Анна помедлила, потом покачала головой.

– Простите, нет. Я себе приготовила, но с удовольствием сделаю и вам. Только вам, наверное, покрепче?

– Это вы простите, я не удержался и глотнул. Без кофе жить не могу. Может быть, я допью эту кружку, а вы сделаете себе новую, и мы посидим, поболтаем?

– Давайте я нам обоим сделаю по кофе и пойдем посидим в палисаднике. Ваша жена… Она еще спит?

Анна задала свой вопрос, не глядя на меня. Она наливала воду в электрический чайник, гремела дверцами, снимая с полки кружки, пока я хлебал ее горячую водичку и смотрел, как она насыпает растворимый кофе. Широкий кардиган соскользнул с ее плеча, обнажив кожу всю в веснушках. Я увидел лямку зеленого сарафана, а рядом бретельку черного лифчика. Анна подтянула кардиган. Голая кожа скрылась.

– Мне можно побольше. Ложки три-четыре. Если вам, конечно, не жаль. Дефицита кофе же нет?

– Растворимый пока продается.

Она тихо сказала что-то еще, но звук ее голоса поглотил открытый верхний шкаф. Я сказал, что не расслышал, и она повторила:

– Я спросила, удобно ли вам так или, может быть, вы оденетесь? На улице прохладно.

– Одеться. Конечно. Извините.

На мне были только трусы. Какой ужас.

Я вернулся в нашу с Соней комнату, тихо открыл дверь. Она все еще лежала лицом в подушку, одно плечо было будто вывихнуто – так неестественно повернута ее рука. Значит, и правда снова заснула. Я взял с рейла футболку, вельветовую рубашку, спортивные штаны и стал одеваться, глядя на Соню. Думал, если замечу хотя бы микродвижение, разбужу ее, попрошу пойти завтракать со мной. Я поискал тапки, которые вчера мне дала Анна, и влез в них. Снова недолго постоял над Соней. Лица ее я не видел, только руки. На пальце не было обручального кольца. Она всегда его снимала, когда ложилась спать, когда мыла посуду, когда шла в душ. Однажды она его потеряла, сказала, что забыла на умывальнике в ресторане, а может быть, где-то еще. Новое покупать она не захотела, а я не настоял. Думал, мне плевать на такие вещи.

В ту ночь, когда мы обнаружили, что Соня потеряла кольцо, она ходила на ужин со своими друзьями, преподавателями из университета. Меня она на эти встречи никогда не брала. Мы оба знали, что ее друзья меня не любят.

– Тебе не о чем с ними говорить, – повторяла она. – Они не такие, как ты. Их ничто не волнует, кроме себя и своих мелких проблемок.

Специально для этого ужина Соня купила новое платье, а под него новое белье. Помню, как она открыла шкаф и замерла перед ростовым зеркалом на дверце. Я лежал на кровати в наушниках и тоже смотрел на нее. Она поправила грудь в чашках с пушапом, и та стала казаться больше. Белье было черное, на лифчике спереди между ее грудей на бантике дергались белые жемчужинки, кружевной узор на трусах почти ничего не скрывал, и я заметил, что она сбрила волосы на лобке, чего давно уже не делала, и я не мог понять, по какому поводу было это бритье.

Я снял наушники и спросил, куда они с коллегами идут.

Соню будто выдернули из сна.

– В тот азиатский ресторан.

– Кто идет?

– Да как обычно.

Она копалась в шкафу, не смотрела мне в глаза, но в зеркале я видел ее лицо, и оно мне не нравилось. Она пыталась снять вешалку с платьем, но та за что-то цеплялась и не хотела покидать шкаф, будто была со мной заодно.

– Можно мне пойти с тобой? – внезапно спросил я, и мы оба удивились моему вопросу.

Соня обернулась, она не знала, что сказать, потому что причин отказывать мне у нее не было, кроме того, что мне не о чем разговаривать с ее друзьями. При этом мы оба знали, если бы я захотел, я бы пошел, я всегда мог пойти с ней, но не ходил. Я не хотел слушать их разговоры об искусстве и политике, снова спорить о том, что глобального потепления не существует и проблемы экологии раздуты левыми политиками, о том, что человеку нужно есть мясо, потому что мы хищники.

Я сказал Соне, что пошутил, что не хочу идти.

– Просто я буду скучать по тебе, – добавил я.

Соня усмехнулась.