Тереза Левитт: Эликсир. Парижский парфюмерный дом и поиск тайны жизни

Theresa Levitt

Elixir

A Parisian Perfume House and the Quest for the Secret of Life

Перевод с английского

Татьяны Азаркович

© Copyright © 2023 by Theresa Levitt

© Т. Азаркович, перевод на русский язык, 2026

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2026

© ООО “Издательство Аст”, 2026

Издательство CORPUS ®

Пролог
Новый философский камень

Париж, рю Бур-Л’Аббе, 1835

Эдуард Ложье уже много раз дистиллировал эссенцию горького миндаля. Хотя сами орешки были невыносимо горькими и ядовитыми, извлекаемый из них аромат был нежным и приятным, и потому в парфюмерном доме Laugier Père et Fils (“Отец и сын Ложье”) запасы миндальной эссенции были всегда наготове. Эдуард жил вместе с родней прямо над семейным магазином в центре Парижа: спальни и кабинеты занимали весь второй этаж дома. Выше, на третьем этаже, располагались помещения с массивными котлами и емкостями для охлаждения – в них изготавливали мыло. А ниже, на первом этаже, тянулся вдоль двух фасадов дома их магазин. Там на полу и антресолях стояли прилавки красного дерева, заставленные керамическими сосудами, и высились шкафы-витрины с бутылками и флаконами. Коридор уводил вглубь к другим помещениям, куда свет попадал через окна, выходившие во внутренний двор, и куда посетителям вход воспрещался: там находились кухня, столовая и лаборатория для изготовления парфюмерных материалов. В этой-то последней комнате и работал Эдуард сейчас, в один из дней позднего лета 1835 года, изготавливая лепешки из прессованного миндаля для дистилляции. Однако эта порция предназначалась не для пополнения запасов на магазинных полках, а для личных экспериментов: молодой человек изучал химию самой жизни.

Он не всегда хотел продолжать семейное дело. В девятнадцать лет Эдуард покинул родительский дом и перебрался на другую сторону Сены – на Левый берег, где обзавелся лабораторией под сенью Сорбонны и попытался примкнуть к химикам, занимавшимся академической наукой. Внедриться в ученую среду оказалось задачей крайне непростой. Все посты контролировались последователями Антуана Лавуазье, основоположника новой химии, опиравшейся на точные химические формулы и вытеснявшей устаревшие понятия “духа” и “флегмы”. Эдуарду так и не удалось прочно закрепиться в этой академической среде, и, кое-как пробарахтавшись несколько лет, он вернулся домой – к семейной фирме Laugier Père et Fils. Вместе с собой он привел и друга, с которым познакомился на Левом берегу, – Огюста Лорана, оказавшегося в похожем шатком положении.

И вот они начали работать вместе в лаборатории на задах парфюмерного магазина. Днем дистиллировали эссенции и смешивали ароматы, а по ночам мечтали о том, как будут разгадывать тайны химии. В то время самым важным, что происходило в этой области, были продолжавшиеся попытки распространить начатую Лавуазье революцию на царство живой материи. Сам ученый и его ученики достигли потрясающих успехов в неорганической области: аккуратно упорядочили все вещества, снабдили их точными формулами и свели воедино описания происходящих с ними химических реакций. А вот органический мир упорно сопротивлялся любым попыткам упорядочения, и тысячи имевшихся в нем веществ по-прежнему представлялись почти непостижимым нагромождением углерода, водорода и кислорода.

Но недавно два немецких химика, Юстус Либих и Фридрих Вёлер, обнаружили кое-что, что, возможно, помогло бы подступиться к этому хаосу с некоторой надеждой. Действуя бессистемным методом, они проводили реакции эфирного масла горького миндаля буквально со всем подряд, что только подворачивалось под руку. Идя в обратную сторону, то есть просеивая полученные результаты, они выявили одну конфигурацию атомов, которая, похоже, оставалась в ходе всех этих реакций постоянной. Ее они назвали бензоиловым радикалом: он стал первым проявлением постоянства среди, как представлялось, бурлящего моря неразличимых соединений углерода и водорода^[1]. Сочтенный на радостях лучом света “в темном царстве органической материи”, он манил, как ключ, обещавший отпереть дверь, за которой прятались самые неподатливые секреты химии 1. Проблема же заключалась в том, что еще никому и никогда – несмотря на все старания самых блестящих химиков Европы – не удавалось выделить это внушавшее надежду соединение.

Не удавалось его найти и Эдуарду, но в этот раз он попробовал действовать немного иначе. Приступая к размягчению миндальных лепешек перед их дистилляцией, он взял не простую воду из Сены, как обычно, а воду, зачерпнутую в одном из новых артезианских колодцев, недавно вырытых в Париже. Конечно, разница была не так уж велика, но даже она могла что-то изменить. Изготавливая для семейного магазина фирменную Eau Régénatrice – “восстанавливающую воду”, сулившую омоложение благодаря особым “свойствам растений”, – Эдуард всегда сообщал, что дистиллировал раздавленную кожицу бергамота с использованием воды из реки, а для горьких апельсинов брал воду из источника (и далее указывал, что добавил в смесь португальские апельсины, мяту, тархун, корицу и розы) 2. Другие рецепты содержали еще больше подробностей: например, что вода для дистилляции была взята из бурных водоворотов, образующихся под лопастями мельничного колеса.

Замена воды возымела действие. Среди очищенного дистиллята в сосуде оказалось нечто такое, чего Эдуард не видел никогда ранее. Это был, как выражаются парфюмеры, “резиноид” – вязкий комочек, напоминавший древесный сок. Тогда молодой человек позвал своего друга Огюста Лорана, и тот проделал с шариком некоторые манипуляции. Огюст, как и Эдуард, пришел к изучению химии нетрадиционным путем. Родители отправили его учиться горному делу, надеясь, что сын овладеет полезной и доходной профессией и хорошо устроится в жизни. И хотя о каких-либо “доходах” Огюст мог разве что мечтать, он все же усвоил кое-что полезное, о чем мало кто из других химиков имел представление. Увидев этот загадочный резиноид, он попытался облить его струей хлора: эта процедура была ему известна, так как раньше он работал с каменноугольной смолой. Затем он растворил получившийся продукт в спирте, кристаллизовал его и измерил кристаллические углы: таковы были методы минералогов, практически никогда не применявшиеся химиками.

По всей видимости, это и был тот самый неуловимый радикал. Притом что сама субстанция была довольно непримечательная (“светло-желтая, почти бесцветная, без запаха, без вкуса”, как говорилось в описании), кристаллы образовывали “красивые призмы”. Огюст отправил несколько кристаллов себе в рот, чтобы испытать их свойства. “При жевании, – доложил он, – вызывают неприятные ощущения” 3. Но все равно он уловил вкус победы. Осколки, хрустевшие у него на зубах, знаменовали и для него, и для всех, кто был причастен к миру химии, самую радужную надежду на разгадку тайны жизни.

Эта тайна мучила лучшие умы Европы уже не одно тысячелетие. В чем состоит различие между живой и неживой материей? Почему динамичный, организованный мир живых существ так не похож на инертный минеральный мир? Размышляя над этим вопросом, Платон и Аристотель говорили о растительных душах. Он же не давал покоя алхимикам, и те пытались извлечь живой дух растений и разделить его на две части: spirutus vini, или “дух вина”, и spiritus rector – “направляющий дух”, ответственный за запах. В XVIII веке натуралисты постепенно начали отождествлять этот “направляющий дух” с некой жизненной силой, которая управляет ростом растений и ведает их сложным устройством.

Но к 1830-м годам химики в основном забросили эти поиски. В новое время сложилась новая догма, и она постулировала равенство между живой и неживой материей. Утверждалось, что все в мире состоит из одних и тех же веществ и подчиняется одним и тем же химическим законам. Возглавил это новое направление Лавуазье, с ходу отметавший все, хотя бы отдаленно отсылавшее к алхимии или намекавшее на существование особой жизненной силы. Его старания привели к полнейшему пересмотру терминов, которыми пользовались химики: купоросное масло стало серной кислотой, а адский камень – нитратом серебра; и такие изменения коснулись сотен ранее принятых названий. Дойдя до понятия spiritus rector, Лавуазье вместе с соавторами заявили: “Мы сочли, что оставлять его в силе нельзя” 4. Он предложил заменить его словом “аромат”, но с оговоркой, что оно не соотносится с какой-либо реальной сущностью.

Ожидалось, что бензоиловый радикал позволит хоть как-то приблизить сложный мир живой материи к системе Лавуазье, распространить разработанную им классификацию и на органическое царство. Но природа продолжала играть в прятки. Работая с результатами своего открытия, Лоран и Ложье поняли, что и оно не дает того исчерпывающего ответа, на который они надеялись, а лишь влечет за собой целую череду еще более глубоких и странных вопросов, которые уводят исследователя все дальше от торных дорог академической химии. Spiritus rector как будто упорно отказывался умирать и, напротив, продолжал управлять организацией живой материи такими способами, которые химикам никак не удавалось воспроизвести.

Попытка разгадать эту тайну обнаружила глубокий, непреодолимый разрыв между порождениями природного мира и получаемыми химиками искусственными продуктами, и загадка эта по сей день остается одним из самых больших вопросов, стоящих перед наукой и ждущих ответов. К поискам привлекали не только эфирное масло горького миндаля, но и особенно пахучие материалы из обширной природной кладовой: это и бодрящий аромат лаванды, и нежное благоухание ванили, и резкий дух камфоры, и свежее дуновение грушанки, и даже едкая вонь опиума. В центре событий оставался парфюмерный дом – старейшее из подобных заведений в Париже в ту пору, когда там трудились Эдуард и Огюст. Его основал дед Эдуарда Блез Ложье вот уже более полувека назад, чтобы продавать дистиллированный жизненный дух различных цветов, трав, кореньев, семян, смол и камедей, ценившихся покупателями за особые оздоровительные свойства. Здесь-то и начинается наша история.

Глава 1
Прованская лавка в Париже

Париж, рю Бур-л’Аббе, 1770

Блез Ложье, дед Эдуарда, в молодости уехал из южной Франции в Париж, чтобы попытать там счастья в торговле духами. Вскоре после переезда у них с женой Мари-Жанной родился первенец – сын. Их родной город, Грас, давно уже славился по всей Европе как центр парфюмерной промышленности, но Ложье не удалось вступить в местную гильдию: новичков туда пускать очень не любили. В Париж он перебрался как раз потому, что там система гильдий была устроена свободнее, столичная клиентура была многочисленна и зажиточна, а для победы над парижским зловонием, которое давно сделалось притчей во языцех, требовалась вся мощь парфюмерного искусства. Жители столицы вечно жаловались на дурной местный запах, который “не под силу вынести ни одному чужестранцу”. И с ними соглашались лучшие умы той эпохи. Первым, что привлекло внимание Руссо, когда он прибыл в Париж, стали “грязные и вонючие улицы” города, а Вольтер в пору изгнания сетовал на его “сумрак и смрад” 1.

Илл. 1. Кладбище Невинных служило местом массовых погребений еще со Средних веков. Вдоль его южной стороны тянулся оссуарий (костница).