Торецкий почувствовал, как старый узел одиночества тоскливо стягивает сердце. Он скрывал это не из злого умысла. Он боялся. Боялся, что его сочтут сумасшедшим, нестабильным. Ненадёжным лидером.

– Amigo, – мягко произнёс Эстебан, его голос был спокоен, как штиль перед бурей. – Нас волнует не столько то, что это такое, сколько то, что это делает с тобой. Мы видим, как ты иногда замираешь, смотришь в пустоту. Это бремя? Боль?

Он проиграл. Дальше отпираться было бессмысленно и подло по отношению к ним. Брахма тяжело вздохнул и поставил кружку. Он посмотрел на их лица: на ожидающее лицо Харви, на почти детское любопытство Дениса, на спокойное понимание Эстебана и молчаливое внимание Амен-анха. Он был должен им этот разговор. Он был должен его и себе.

– Вы правы, – голос Брахмы был тихим, но в наступившей тишине кают-компании он прозвучал как набат. – Всё вы правы. Это началось на Фолиуме. Когда моё сердце остановилось.

Он поднял руку и посмотрел на свою ладонь, словно видел её впервые.

– Когда я очнулся… мир изменился. Первое, что я увидел, была не палата, а… структура. Каркас медкапсулы, переплетение нитей в ткани, гудение энергии в кабелях под полом. Это было… ошеломительно. Шум. Хаос. Я видел всё сразу: напряжение в корпусе модуля, усталость каждой заклёпки. Я думал, что схожу с ума.

– Почему молчал? – изумлённо произнесла Герда, бесшумно возникнув в дверях кают-компании.

– Не потому, что вам не доверял, – в голосе Артёма появилась усталая человеческая теплота. – Я молчал, потому что не доверял самому себе. Боялся, что тронулся умом. Что это галлюцинации, последствия того разряда.

Он медленно поднял голову, встречаясь взглядом с каждым.

– События неслись как лавина. За Фолиумом – Визир, бойня, «колодцы», каратели. Когда тут рефлексировать? Сказать вам: «Ребята, кажется, я после клинической смерти вижу ауру мира»? Вы бы подумали, что у шефа поехала крыша. А нам нужно было выживать. Эта… способность… помогала выживать. Я пользовался ею как костылём. Не понимая её. Боясь её.

– Ты видишь… как устроено всё? – тихо, с придыханием, спросил Денис, и в его глазах вспыхнул не суеверный ужас, а жадный интерес хакера, столкнувшегося с невзламываемым кодом.

– Вижу. И не вижу. Это не рентген. Это… понимание. Знание, которое приходит, если сосредоточиться. Как будто мир состоит из миллиарда линий силы, и я могу их ощутить. У всего есть изъян, трещина, слабое звено. Или, наоборот, точка абсолютной прочности. А я… я могу её найти.

– Это дар, босс, – сказала Герда, и в её голосе прозвучала не эмоция, а констатация факта – диагноз, поставленный врачом. – Нейросенсорная сверхвосприимчивость. Невероятная…

Торецкий вздохнул:

– Главная проблема… я не могу это контролировать. Это не прибор, который можно включить или выключить. Видение приходит само. Иногда в момент стресса, посреди боя или аварии. Иногда – просто вспышкой, случайным озарением. Я могу попытаться его вызвать, сосредоточиться до головной боли, но чаще всего это как пытаться поймать дым голыми руками. А иногда оно просто накрывает с головой без всякого предупреждения.

Тишина. Казалось, даже гул рециркуляторов стал тише. Первым её нарушил Харви. Он откинулся на спинку кресла и присвистнул.

– Вот оно что, босс… Значит, у нашего инженера теперь есть капризный структурный сканер в башке. И ты таскал это в себе всё это время, один? Идиот.

В его голосе не было злости. Только грубое, почти братское порицание и… огромное облегчение.

– Это невероятная неврологическая нагрузка, – профессионально заключила Герда, её взгляд смягчился. – Неконтролируемые потоки данных… Ты должен немедленно говорить мне о любых побочных эффектах: головокружении, мигренях. Понял?

Брахма кивнул. И тут подал голос Амен-анх. Он говорил редко, но его слова всегда имели вес. Он медленно поднял свой бионический протез, рассматривая его, будто тот был частью загадки.

– Ты неправ, Брахма, – его голос был низким и рокочущим, как движение песков в пустыне. – Этот дар будет неуловимым дымом, пока ты называешь его «видением» или «сканером». Ты пытаешься понять это как технологию. Но это не инструмент. Это – чувство. Новое чувство, которое в тебе пробудилось.

Он перевёл свой пронзительный взгляд на Артёма.

– Ты пытаешься заставить его работать. Приказать. Поэтому оно ускользает или бьёт наотмашь. Ты же не заставляешь свои глаза видеть или уши слышать. Ты просто открываешь их. Тебе нужно не усилие воли, а тишина.

– Тишина? – не понял Брахма.

– Тишина внутри тебя, – пояснил египтянин. – Твой разум – это шторм. Мысли, страхи, расчёты. В этом шуме не расслышать тихую музыку структур. Перестань пытаться смотреть. Начни слушать. Медитируй. Сосредоточься на собственном дыхании. Почувствуй структуру своего тела: работу мышц, прочность костей, ток крови. Начни с себя. Освой малое, и тогда большое откроется тебе не по приказу, а по приглашению. Это практика. Как и владение любой мышцей или протезом.

Амен-анх опустил руку. В его словах было тихое, но непоколебимое знание.

Харви усмехнулся, в глазах появился боевой азарт.

– Что ж, босс. Похоже, у тебя теперь есть не только дар, но и учитель. А у нас – козырной туз в рукаве, даже если он и выходит, когда ему вздумается. На Ягеллоне, где приборы могут сойти с ума, твой «внутренний голос» может спасти нам всем жизнь.

Встав, он протянул через стол свою живую руку.

– Ты наш шеф. Видишь ты ауры, глистов или квантовые струны – плевать. Ты вытащил нас с того света. Не бросил, когда корпорации списали как расходник. Значит, мы тебе верим. И мы тебя не бросим. Вот с этим вот всем. Правда, ребята?

Эстебан молча кивнул. Войтек, впервые за вечер тепло улыбнувшись, коротко кивнул в знак согласия. Амен-анх склонил голову в почтительном салюте. Денис уже смотрел на шефа с новым, жгучим интересом исследователя. А Герда улыбнулась – редкой, скупой, но настоящей улыбкой.

Их молчаливое согласие было крепче любых клятв. Брахма видел его – не линиями силы, а простой человеческой правдой, что светилась в их глазах. Груз, который он тащил в одиночку, теперь распределился на семь пар плеч.

Он крепко пожал протянутую руку.

– Спасибо.

Голограмма буровой платформы всё ещё висела в центре стола. Первая загадка Ягеллона. И теперь Брахма знал, что слушать её музыку он будет не в одиночку.

Глава 2

В кабинете словно не было воздуха – лишь акустическая ловушка, вакуум, где умирал любой звук, не успев родиться. Тишина здесь была не отсутствием шума, а тщательно сконструированным присутствием, которое давило на барабанные перепонки, заставляя Айрата Кейна слышать только два звука: гулкий, неуместный стук собственного сердца и тихое шипение крови в висках. Стол, за которым он сидел, был похож на тёмное, маслянистое озеро из окаменевшего дерева. В его глубине отражался он сам – человек без знаков различия, без чина, просто тёмный силуэт, пойманный в ловушку гладкой поверхности. И этот силуэт был единственным, на что не смотрел Гай Сервилий.

Заместитель секретаря Департамента Внутренней Стабильности был похож на древнюю черепаху, которую на мгновение выманили из панциря. Сухая, пергаментная кожа, тяжёлые веки, прикрывающие глаза-бусинки, и руки с длинными, безупречно отполированными ногтями, лежавшие на столешнице, как два диковинных паука. Он не говорил – он плёл тишину, и Кейн, привыкший к грохоту боя и резким командам, чувствовал, как эта вязкая паутина проникает под броню, под кожу, к самым костям.

– Планета Ягеллон, капитан, – наконец произнёс Сервилий, и его голос, тихий и скрипучий, как перо, царапающее старую бумагу, вспорол тишину, заставив её зашипеть и сомкнуться вновь. – Жемчужина. Райский уголок. Империя очень обеспокоена её экологическим благополучием.

Кейн молчал. Он знал, что это прелюдия. В таких кабинетах никогда не говорят о том, о чём говорят. «Экология» была ширмой, вежливым эвфемизмом, как «недомогание» для обозначения грязной и беспощадной чумы.

Сервилий чуть приподнял палец, и на столешнице перед Кейном вспыхнула голограмма. Не планета. Не озеро. Формула. Изящная, сложная, смертоносная в своей красоте.

– Родий-семь, – прошептал Сервилий, словно произносил имя божества. – Стабильный изотоп с почти идеальной энергоотдачей. Теоретическая разработка. Мечта. Дом Стрегов получил лицензию на геологоразведку на Ягеллоне. И, кажется, их мечта вот-вот станет явью. Под единственным озером, капитан, лежит столько родия, что его хватит, чтобы зажечь новый флот. Или погасить старый.

Голограмма исчезла. Сервилий смотрел на Айрата, и в его глазах-бусинках не было ничего, кроме холодного, выверенного расчёта.

– Стреговы – верные подданные Империи, – сказал Кейн ровным голосом. Это был пароль. Проверка, понял ли он истинную суть игры.

– Верность, капитан, – улыбка Сервилия была похожа на трещину на старом фарфоре, – это величина переменная. Сегодня они верны. А завтра, имея в руках неисчерпаемый источник энергии, они могут счесть Империю… обременительным пережитком. Мы не можем этого допустить. Но мы также не можем просто отозвать лицензию. Это даст повод целому ряду высоких Домов объединиться со Стрегов против нас. Дом Стрегов слишком силён. Слишком глубоко врос в тело Империи. Его нельзя ампутировать без риска для пациента. Его нужно… лечить.

Кейн чувствовал, как твердеют мышцы на его челюсти. Он был солдатом. Хирургом поля боя. Он ампутировал. Он не «лечил».

– Мне неясно, причём здесь моя группа, – сказал он. – Для экологического надзора есть Инспекторат.

Сервилий медленно, почти лениво, коснулся сенсора на своём столе. Из панели выехала тонкая папка из реальной, а не синтетической бумаги. Он пододвинул её Айрату. На обложке стоял гриф «Совершенно секретно» и его имя.

– Инспекторат, – вздохнул Сервилий, – состоит из людей. А люди боятся. Дом Стрегов не любит, когда ему мешают. Предыдущий инспектор, говорят, неудачно упал в шахту грави-лифта. Двенадцать раз. А желающих занять его место почему-то нет. Нужен не инспектор. Нужен наблюдатель. С зубами. Кто-то, кто сможет зафиксировать неизбежные нарушения. А они будут, капитан. Непременно. И на основании его рапорта мы сможем заморозить проект. Легально. Изящно.

Кейн не притронулся к папке. Он знал, что в ней. Его самовольная вылазка на Визир. Отчёт о контакте с беглым преступником Артёмом Торецким, известным как Брахма. Его личное, неуставное вмешательство в дела Дома Гаэтано. Это была не папка. Это был ствол, приставленный к его карьере. К его чести.

– Я понимаю вашу дилемму, капитан, – голос Сервилия сочился фальшивым сочувствием. – После Фолиума, где этот… Брахма, спас вас. А потом Визир, где вы, рискуя всем, платили долг. Благородно. Но незаконно. Вы помогли государственному преступнику. А Империя не любит должников. Ни тех, кто должен ей, ни тех, кому должны её враги.

Кнут. Холодный, хлесткий, бьющий по самому больному.

– Ваша лояльность под вопросом, капитан. В кулуарах шепчутся. А я не люблю шёпот. Я люблю чистоту. Порядок, – Сервилий чуть наклонился вперёд, его глаза впились в Кейна. – И я предлагаю вам способ навести порядок. В первую очередь, в вашей собственной душе.

Пряник. Отравленный, но такой соблазнительный.

– Дом Стрегов нанял для работ на Ягеллоне нового подрядчика, – продолжил чиновник, смакуя каждое слово. – Фирму, якобы способную решать нерешаемые задачи. Её глава – тот самый инженер, известный вам как Брахма.

Мир для Айрата сузился до двух тусклых глаз напротив. Он почувствовал вкус меди во рту. Брахма. Торецкий. Человек, который спас его жизнь. Человек, который, согласно официальным рапортам, предал свой батальон. Призрак, который преследовал его. И которого он поклялся убить.