Дмитрий Коровников: Адмирал Империи – 58

Глава 1

Место действия: звездная система HD 35795, созвездие «Ориона».

Национальное название: «Новая Москва» – сектор Российской Империи.

Нынешний статус: контролируется силами первого министра Грауса.

Точка пространства: планета Новая Москва-3.

Дата: 15 августа 2215 года.

Птолемей Граус любил темноту.

Не ту кромешную тьму, в которой человек теряет ориентацию и начинает метаться в поисках выхода, – а благородную полутьму власти, что окутывает кабинеты после захода солнца. Когда единственным источником света становится голографическая карта Империи, когда тени в углах превращаются в молчаливых союзников, а тишина – в советника, которому можно доверять больше, чем живым людям. В такие моменты первый министр чувствовал себя пауком в центре исполинской паутины, каждая нить которой вибрировала от малейшего движения где-то на периферии обитаемого космоса.

Сегодня паутина дрожала так, словно по ней прошёлся ураган. И пауку впервые за долгие месяцы стало по-настоящему неуютно.

Голографическая карта Российской Империи висела над массивным столом из мореного дуба – единственным предметом мебели, который Граус перевёз из своего старого кабинета после назначения на высший государственный пост. Стол принадлежал ещё его деду, сенатору от системы «Новгород», и первый министр суеверно полагал, что древняя древесина впитала достаточно политической мудрости, чтобы делиться ею с владельцем в трудные минуты. Сейчас, глядя на россыпь алых пятен, расползавшихся по проекции словно кровь на белом мраморе, Граус подумал, что никакая мудрость предков не могла подготовить его к такому.

Система «Сураж» полыхала багровым заревом – полностью находясь в руках противника. В руках этого мальчишки-императора и его проклятых защитников.

Три голографических доклада светились на столе, выстроившись в ряд, словно обвинительные заключения на судебном процессе. Первый министр прочитал каждый из них трижды – с тем же мрачным упорством, с каким человек ощупывает больной зуб языком, надеясь, что боль окажется иллюзией. Цифры, разумеется, оставались прежними. Цифры всегда остаются прежними – в этом их проклятие и их честность.

Птолемей потянулся к бокалу с коньяком. «Новомосковский резерв», двадцатилетняя выдержка, подарок от благодарного промышленника – того самого, который теперь наверняка прикидывает, не пора ли сменить покровителя. Янтарная жидкость мягко переливалась в призрачном свете голограммы. Граус сделал глоток, позволил обжигающему теплу прокатиться по горлу, и активировал первый доклад.

Над столом возникло лицо контр-адмирала Валериана Суровцева.

Молодое лицо – слишком молодое для того груза, который на нём лежал. Тёмные круги под глазами, трёхдневная щетина, но при этом – холодное, почти механическое самообладание в каждой черте. Граус знал эту породу людей: они контролируют себя даже тогда, когда мир вокруг рушится. Особенно тогда.

– Потери Тихоокеанского космофлота и эскадры гвардейских «золотых» крейсеров составили семьдесят семь кораблей из ста двадцати одного.

Голос Суровцева звучал ровно, почти безэмоционально – так диктор зачитывает биржевые сводки, а не похоронные списки. Семьдесят семь кораблей. Миллиарды рублей, превратившиеся в космический мусор.

– Командующий Шереметьев погиб. Флагманский линкор «Петропавловск» уничтожен вместе со всем штабом Тихоокеанского флота.

Граф Глеб Александрович Шереметьев. Ветеран дюжины военных кампаний. Человек, которого Граус лично убеждал возглавить карательную экспедицию против мальчишки-императора. Мёртв. Не в честном бою – в какой-то хитроумной ловушке, деталей которой первый министр пока не знал, но уже ненавидел.

– Эскадры отступили в подпространство… в ближайшие часы мы прибудем к Новой Москве-3.

Отступили. Какое дипломатичное слово для панического бегства.

А потом Суровцев произнёс фразу, от которой Граус почувствовал, как что-то тёмное и горячее шевельнулось в груди.

– Рекомендую укрепить оборону столицы.

Первый министр застыл с бокалом в руке. Несколько секунд он смотрел на застывшее голографическое лицо молодого контр-адмирала, и тишина кабинета становилась всё более удушливой.

– Рекомендую, – наконец прошипел Граус, и собственный голос показался ему голосом чужого, опасного человека. – Ты… рекомендуешь мне?

Он швырнул бокал через весь кабинет. Хрусталь ударился о стену, разлетелся осколками, коньяк потёк по дорогим обоям тёмной струйкой – но Граус даже не заметил. Всё его внимание было приковано к этому лицу, , к этой чудовищной, невыносимой наглости.

– Контр-адмирал, который бросил товарищей в разгар боя и сбежал, поджав хвост, – голос первого министра дрожал от едва сдерживаемой ярости. – Мальчишка, которому едва за тридцать. Смеет давать советы первому министру Российской Империи? Рекомендовать мне, что делать?

Разумеется, Суровцев не мог его услышать – запись была сделана часы назад, когда эскадра «золотых» крейсеров только входила в подпространственный коридор. Но Граусу нужно было выплеснуть ярость, прежде чем она сожрала его изнутри.

Он сделал несколько глубоких вдохов, заставляя пульс замедлиться. Гнев – плохой советчик. Гнев затуманивает разум. А сейчас, когда всё висело на волоске, ему нужен был холодный, ясный рассудок.

Ещё два доклада ждали своей очереди. И что-то подсказывало первому министру, что лучше они не станут.

Второй доклад принадлежал вице-адмиралу Валиду Усташи – человеку, которого Граус некогда считал своим главным козырем в военной колоде. Бывший османский офицер, перешедший на службу Империи после какого-то тёмного конфликта с собственным командованием. Жестокий, опытный, лишённый сантиментов – идеальный инструмент для грязной работы.

Сейчас лицо Усташи на голограмме выглядело так, словно его владелец только что вернулся из самого пекла преисподней. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было.

– Отход из сектора Константинова Вала был вынужденным, господин первый министр.

Голос Усташи хрипел от усталости, и в нём слышалось нечто, чего Граус никогда прежде не замечал у этого человека, – подавляемая, но отчётливая горечь.

– Противник устроил засаду силами сразу двух дивизий: пятой «ударной» вице-адмирала Хромцовой и семнадцатой «линейной» контр-адмирала Зиминой. Они ждали нас. Знали, где мы будем, когда и каком количестве.

Знали. Это слово царапнуло сознание Грауса, оставив неприятный след. Откуда знали? Утечка? Предательство? Или просто хорошая разведка противника?

– Форты Константинова Вала, которые мы рассчитывали использовать как опорные точки, были применены противником в качестве мобильных орудийных платформ. Они расстреливали наши корабли в упор.

Усташи сделал паузу. (Вице-адмирал немного приврал про существенную помощь противнику в той битве, что было не так. Надо было же как-то оправдать собственную недальновидность). Было заметно, как дёрнулся мускул на его скуле – старый шрам побелел от напряжения.

– Потери составили пятьдесят девять кораблей. Больше половины эскадры. Половина оставшихся требует серьёзного докового ремонта. Арьергард во главе с контр-адмиралом Должинковым, прикрывавший отход основных сил… – на мгновение в глазах Усташи мелькнуло что-то похожее на стыд, – …вероятно, погиб или попал в плен. Связь с ним утеряна.

Пятьдесят девять. Плюс семьдесят семь. Сто тридцать шесть кораблей – больше половины всех сил, которыми Граус располагал в начале этой проклятой кампании. Испарились, исчезли, превратились в обломки и пленных за считанные дни.

Третий доклад – от разведки – лишь довершил картину катастрофы. Бесстрастный голос аналитика, перечисляющий факты с монотонностью метронома:

– Противник контролирует систему «Сураж» полностью. В ходе сражения силами императора захвачено семнадцать вымпелов Тихоокеанского космофлота. Экипажи частично пленены, частично перешли на сторону противника добровольно.

Добровольно. Предатели. Крысы, бегущие с тонущего корабля.

– Боеспособность флота противника не только не уменьшилась, но возросла по сравнению с моментом входа наших сил в систему. Текущая оценка: приблизительно шестьдесят кораблей различных классов. Плюс несколько десятков автономных фортов Константинова Вала, которые вице-адмиралу Усташи не удалось взять под контроль.

Граус медленно поднялся из кресла. Ноги казались ватными, словно он только что пробежал марафон. Он подошёл к панорамному окну – бронированное стекло, способное выдержать прямое попадание из штурмовой винтовки, – и уставился на раскинувшийся внизу ночной Москва-сити.

Миллионы огней мерцали в темноте столичного неба. Двенадцать миллионов жизней, двенадцать миллионов судеб. Небоскрёбы финансового района упирались вершинами в низкие облака. Транспортные потоки аэрокаров рисовали в воздухе светящиеся артерии – город дышал, жил, не подозревая о том, что творится в этом тёмном кабинете высоко над его крышами…

Математика была простой. Беспощадно простой.

У первого министра Птолемея Грауса – с учётом всех потрёпанных эскадр, ковыляющих сейчас через подпространство к Новой Москве, – оставалось менее девяноста боеспособных кораблей. У противника – шестьдесят, плюс это чертовы форты. Баланс сил, который ещё неделю назад казался подавляющим преимуществом, превратился в шаткое, ненадёжное равновесие. Одно крупное поражение – всего одно – и всё рухнет. Сенат мгновенно вспомнит о «конституционных принципах» и «необходимости диалога с законным монархом». Армия начнёт искать нового хозяина – того, кто побеждает.

А мальчишка-император, этот восьмилетний щенок с короной на голове, будет сидеть на троне и улыбаться.

Граус заскрежетал зубами. Нет. Этого не будет. Он не для того прошёл путь от провинциального чиновника до первого министра великой Империи. Не для того плёл интриги, устранял конкурентов, выстраивал сеть влияния через половину обитаемого космоса.

Выход у первого министра, конечно же, был. Выход всегда есть – нужно лишь быть достаточно безумным, чтобы им воспользоваться. И достаточно беспринципным, чтобы не задумываться о цене.

Он вернулся к столу. Пальцы на мгновение замерли над панелью защищённой связи. То, что он собирался сделать, было… опасно. Это было предательством в самом прямом, юридическом смысле слова – союз с внешним врагом против внутреннего противника. За такое в Российской Империи, да и не только в ней, полагалась смерть.

Но мёртвым нет дела до законов. А живым – до морали, когда речь идёт о выживании.

Защищённый канал отложенной фотонной почты активировался с едва слышным гудением. Граус ввёл код доступа, который знал наизусть, но никогда не записывал – даже в самых секретных файлах. Этот контакт он берёг на крайний случай. Теперь крайний случай наступил.

Ответ пришёл почти мгновенно – словно собеседник на том конце давно ждал этого звонка.

На экране появилось лицо с характерными восточными чертами. Тёмные, глубоко посаженные глаза под тяжёлыми веками – глаза хищной птицы, терпеливо выжидающей момент для удара. Аккуратно подстриженная борода с благородной сединой. Орлиный нос и тонкие губы, сложенные в едва заметную, почти издевательскую усмешку.

Адмирал-паша Ясин Бозкурт, командующий Османским космофлотом Южных Сил Вторжения.

За его спиной угадывался роскошный кабинет его личной каюты: ковры с замысловатыми узорами, инкрустированное оружие в витринах, портрет султана Селима в массивной золочёной раме. Бозкурт выглядел так, словно только что вернулся с официального приёма, – безупречный мундир с золотым шитьём, все ордена на месте, ни тени усталости.

– Первый министр, – он слегка наклонил голову, но ровно настолько, чтобы это выглядело приветствием равного равному, а не знаком почтения. – Я ждал вашего звонка.