Борис Батыршин: Скрытая сила

© Борис Батыршин 2025

Часть первая
Студент

I

Вагон был почти пустой – на узких скамейках, набранных из деревянных дощечек, выкрашенных в легкомысленный травяной цвет, скамейках сидели всего трое – не считая самого Виллима. Фермер, крепкий мужчина лет сорока, с простецкой физиономией, в суконной шляпе зелёном жилете, застёгнутом поверх рубахи из грубого полотна – из рукавов высовываются корявые, широкие руки, тёмные от въевшейся в кожу земли. Под ногтями, потрескавшимися, неровными, жёлтыми, от табака, красовались траурные каёмки – интересно, подумал Виллим, он их вообще когда-нибудь чистит?

Сомнительно – ведь если постоянно копаешься в земле, то поневоле будет до маникюра. А вот у супруги фермера, дебелой, улыбчивой тётки в отделанном кружевной тесьмой платье и соломенной шляпке руки чистые, розовые, какие-то даже… молочные, что ли – словно она только делает, что возится со сливками и прочим творогом. Так, наверное, он и есть – север Побережья славился своими молочными стадами, и фермерская семейка наверняка направляется в столицу провинции, чтобы договориться о сбыте масла, сыра или что они там у себя производят…

Барон фон Дервиц, провожавший Виллима на вокзал (по такому случаю блестящий конногренадер облачился в штатское платье) упомянул, что по случаю войны поезда формируют не как положено, из классных вагонов, строго соблюдая пропорции, положенные для разных типов поездов – почтовых, скорых, пассажирский и прочих, – а из чего попало, что имелось в данный момент в наличии в вагонных депо. Вот и этот состав, обозначенный в расписании, как «почтовый», на треть был составлен из узких, открытых всем ветрам дачных вагончиков, до войны встречавшихся только на пригородных линиях. Имелись, правда, и другие, классные – хрусталь, бронза, бархат, полированное дорогое дерево скамеек, словом всё, что может скрасить время в пути для солидной, богатой публики. В один из таких фон Дервиц, и хотел его усадить Виллима, и даже купил билет, но молодой человек неожиданно для самого себя воспротивился – «мне нужно с прямо сейчас начинать привыкать к неудобствам, которые испытывают обычные люди!» – и теперь жалел о своём упрямстве. Открытый вагончик продувало насквозь, и юноша совсем было собрался надеть кожаную куртку (камердинер, упаковывавший его багаж, положил её на самый верх чемодана) – но сдержался. Если фермер, одетый ненамного основательнее его самого, терпит – то неужели уступит он, потомок многих поколений воспитанных на войне предков? Их изображали многочисленные картины – верхом, пешими, в окружении многочисленной свиты, сна палубах боевых кораблей, с падающими за спиной мачтами, но чаше всего верхом – на фоне гор и взятых штурмом крепостей, взмахами руки посылающих в бой солдат в высоких киверах, ощетинившихся штыками, в нарядной амуниции, усатых, как на подбор, высокорослых и широкоплечих – каким и подобает быть имперским гренадерам…

Только вот почему-то ни на одном из этих полотен не было таких дачных развалюх, вроде той, в которой он ёжился сейчас под стылым ветром, борясь с желанием вытащить-таки из чемодана куртку и закутаться в неё, наплевав на фамильную гордость. Гонор, как говорил отец, всякий раз, когда речь заходит об офицерах недавно созданного лейб-уланского полка, единственного в Гвардии, сохранившего обычных, живых лошадей. Эти выходцы из маленького северного городка, где обитали потомки занесённых на Теллус поляков, готовы терпеть любые неудобства – лишь бы не показать свою слабость хоть в ничтожной мелочи. Но он-то слава Создателю, не пшек (так поляков именуют в простонародье) и ему незачем тешить своё самолюбие!

Виллим поёжился, обхватил себя руками за плечи – не хватало ещё и простудиться в первый же день на новом месте… нет, даже не прибыв на место! В Академии наверняка найдётся доброхот, который поспешит сообщить об этом отцу, и тогда – прощайте надежды на учёбу под чужим именем, вместе обычными парнями и девушками, а не с отпрысками аристократических семейств Империи, от мелочного лицемерия и лицемерной чопорности которых у него скулы сводит…

– Ты бы оделся потеплее, что ли? – сидящий напротив парень, на глаз лет пятнадцати, явно уловил мысли, одолевающие спутника. – Ежели не во что – могу выручить, у меня есть запасная куртка, суконная. Дальше чугунка идёт через отроги Опалового Хребта, ледник близко, озябнешь!

Виллим хотел, было, возмутиться: как это, ему – и смеет давать советы тип, у которого не нашлось нескольких марок на классный вагон? – но вовремя вспомнил о своем инкогнито. К тому же, совет был вполне по делу – ветер, стекающий с Опалового Хребта, был напоен промозглой стылостью, и он только сейчас всей кожей ощутил мелкую дрожь.

Блестящие замочки щёлкнули, открывая взорам содержимое чемодана. А взоры были, и любопытные – юноша уловил боковым зрением, как советчик вытянул шею, стараясь через плечо заглянуть внутрь. Виллим порадовался, что не забыл напомнить командиру спороть со всех предметов гардероба гербовые метки, и тут же покрылся холодным потом, увидав точно такой же герб, на внутренней стороне крышки.

– Солидно… прокомментировал попутчик. – На барахолке брал? Там сейчас много чего можно купить, особенно у приезжих из Столицы и центральных районов. Оно и понятно – люди убежали от войны, вот и распродают всякое барахло, чтобы на жизнь хватало…

У Виллима отлегло на душе – сам бы он нипочём не додумался до такого простого и логичного объяснения! Он вытащил из чемодана кожаную куртку, не забыв прикрыть сложенной сорочкой рукоятку любимого фехтовального кинжала, прихваченного вопреки отцовскому запрету с собой. Движение получилось вороватым, недостойно торопливым, и он ещё раз подумал, что придётся привыкать ко множеству не самых приятных вещей. Что ж, как говорил его учитель по рукопашному бою, выходец из Новой Онеги, назвался грибом – полезай в корзину. По-русски это, звучало, несколько иначе, но основной смысл соответствовал.

Кстати, о языках…

– Прошу меня извинить, вы, случайно, не из Архангельской губернии? – спросил Виллим, попадая руками в негнущиеся, словно жестяные трубы, рукава. Чемодан он предусмотрительно защёлкнул на все три замочка, дабы не давать лишней пищи любопытству спутника. – Акцент характерный, как у выходцев из тех мест…

Вопрос был задан по-русски – Виллим, разумеется, владел этим языком, весьма распространённым в КайзерРайхе. Ему даже приходилось говорить на нём с гросс-адмиралом Найдёноффым, получившим высший имперский чин как раз за отражение налёта на Туманную Гавань. Найдёнофф, тогда ещё штандарт-адмирал, командовал Вторым Воздушным флотом Империи, и под его началом служило немало выходцев из северных провинций, где говорили по преимуществу на русском.

– Точно, оттуда! – парень обрадовался. – Из самой Новой Онеги и есть. И совсем даже не случайно – коренной уроженец, и батя мой, и матушка тоже. Семён меня звать!

И протянул руку. Виллим после неуловимо-краткого колебания пожал ладонь, оказавшуюся твёрдой, как дощечка, и шершавой, как сыромятная кожа, что идёт на амуницию имперских панцергренадеров.

– Виллим фон Мёверс. – представился он.

– Цельный фон, гляди ты! – восхитился попутчик. – Из аристократов? Батя, надо полагать, военный, офицер?

Юноша собрался, было ответить, но тут состав обогнул высокую скалу, открывая взорам горную долину, зажатую между парой узких отрогов. Но не горный пейзаж привлёк внимание пассажиров – внизу, на каменистой осыпи лежал имперский корвет класса «Рейтар». Обтекаемый корпус воздушного корабля не выдержал встречи с земной твердью – плоскости, под которыми крепились маховые перепонки, переломаны, обшивка зияет дырами, часть отсутствует вовсе. Возле разбитого корабля копошились люди, попыхивал трубой паровой гусеничный трактор, по журавлиному кивала ажурная стрела подъёмного крана.

– «Гусар» – сказал парень. – Его сбили в первый день боёв за Туманную Гавань. Наши казачки из Ново-Онежского панцер- дивизиона провались к месту падения корвета, разогнали инри и выручили экипаж. А то, к гадалке не ходи, всех уцелевших похватали бы и в обрубки переделали – за синерожими не заржавеет…

– Ваши? – Виллим недоумённо нахмурился. – так вы, что же, служили, воевали в этих краях?

Третий панцер-дивизион Ново-Онежского казачьего войска был прославленным боевым соединением, отличившимся в боях за побережье и Столицу КайзерРайха. Виллиму приходилось слышать, что ново-онежцы уже в ходе военной кампании стали формировать разведывательные отряды из подростков. Эти отряды отлично проявили себя в деле – может, его нынешний попутчик из их числа? В таком случае, он заслуживает больше внимания, чем обычный подросток из провинции, отправившийся на поиски счастья в большом городе. Внимания – и уважения разумеется. Виллиму стало стыдно за свою заминку при рукопожатии.

– Не… Семён помотал головой. – Мы с Витькой попали в «попрыгунчики» позже, перед наступлением на Столицу. А до того…

Окончание фразы заглушил протяжный паровозный гудок. Состав, миновав ущелье, нырнул в тоннель, прорезающий скальный отрог, и им сразу стало не до разговоров – уши заложило от лязга колёс по рельсам, горячий дым заполнил тоннель, в горле запершило от золы и угольной копоти, от которого некуда было деться на открытой платформе дачного вагончика, Собеседники поторопились укрыться под полотняным навесом, дававшим хотя бы иллюзорную защиту, и принялись терпеливо ждать. За тоннелем железная дорога сбегала в узкую приморскую долину, где раскинулся город Туманная Гавань – цель их путешествия.

****

– А я-то думал, тут одни руины! – сказал Виллим. – А на самом деле особых разрушений не видно, на улицах чисто, опрятно. И не скажешь, что всего полгода назад здесь сражались!

Сёмка покачал головой.

– Ну, положим, Верхний город бои не особо затронули – разве что, Латинский Квартал —, да и то лишь в самом начале, когда студенты подняли мятеж и вместе с инрийскими арахнидами полезли наружу, в город. Да и там особых разрушений не было – обходились стрелковым оружием да кое- где огнемётами. Дома там по большей части каменные, загораются плохо, а что стёкла побили да фасады пошкрябали – так это давно уже исправили. Вот как люди вернулись в город, так сразу и принялись за дело…

Виллим перегнулся через ограждение вагонной площадки, силясь рассмотреть проплывающую внизу мостовую. Эстакада, по которой были проложены рельсы, возвышалась на добрый десяток футов над самыми высокими домами, и прохожие внизу казались крошечными, кукольными – не больше кошки, греющейся на карнизе верхнего, третьего этажа. Кони, запряжённые в экипажи, напоминали детские деревянные лошадки, а проезжающие изредка по улицам дымящие, плюющиеся паром дампфвагены размерами вряд ли превосходили мягкие пуфы вроде того, что стоял у него в спальне.