– Вот Нижнему Городу – тому да, досталось всерьёз. – продолжал попутчик. – При первом налёте «виверны» вдребезги разнесли химические заводы, и из их раскуроченных газгольдеров в Овраги хлынул Мета-газ. Что там началось – кошмар! Я, правда, сам не видел, но у нас в роте был парнишка- пшек – так он в те дни как раз был в Туманной гавани, торговал пахитосами, и застал самый ужас. Мета-газ вообще-то не ядовит, но он тяжелее воздуха и скапливается в низких местах. Городские власти успели дать предупреждение о налёте – ну, правильно, так оно и полагается, – да только ничего хорошего из этого не вышло. Люди попрятались по подвалам – в них же и остались, все задохнулись. А которые попытались спастись, выбраться на возвышенные места, попали под вторую волну ударных инсектов, которые залили весь Нижний город огнестуднем. Говорили – несколько тысяч человек тогда погибло, все овраги дотла выгорели, их ещё даже восстанавливать не начинали. Да и потом, когда наши освобождали город, Оврагам тоже досталось. Там закрепилась свежая часть инри с боевыми арахнидами, и пришлось выкуривать их из каждого квартала, из каждого дома. Да вот, сам видишь…

Эстакада, миновав благополучные кварталы, тянулась теперь над широкой, прихотливо изрезанной низменностью, именуемой, как успел понять Виллим, Оврагами. Здесь и раскинулся Нижний Город, служивший когда-то обиталищем городской бедноты, фабричных мастеровых да работавших с порту. Дома здесь строили из кирпича и известняковых плит, так что огонь их пощадил – и теперь пустые, испятнанные застарелой копотью, исковырянные пулями и осколками коробки пялились на окружающий мир чёрными провалами окон. Кое-где над проваленными крышами высились фабричные трубы, да мелькали внизу огромные клёпаные из листового железа бочки с торчащими из них перекрученными, искорёженными трубопроводами – всё, что осталось от мета- газовых заводов.

Он покосился вправо – фермер с супругой тоже перегнулись через перила и рассматривали царящую внизу разруху. На лице фермера было написано острое любопытство, смешанное с чем-то вроде удовлетворения, а то и злорадства – ведь это не их собственность лежала внизу в руинах, и кости не их близких гнили в подвалах мертвых домов…

Овраги, наконец, остались позади, и под эстакадой снова потянулись ряды черепичных крыш – кое-где внимательный взгляд мог различить на них ощетинившиеся переломанными стропилами провалы. Но с Нижним Городом, конечно, не сравнить, признал Виллим – любопытно, будут заново застраивать это гиблое место, или власти предпочтут построить для городских пролетариев новые кварталы в другом месте – а здесь разобьют, скажем, парк? А что, было бы разумно – чем воссоздавать на старом месте трущобы, которые вскоре наверняка станут рассадником нищеты, воровства и прочих общественных язв, без которых не обходится ни один, даже самый благополучный город.

– А вы куда едете? – спросил Виллим. Вопрос следовало задать давно, когда они со спутником только представились друг другу, и теперь юноша торопился наверстать упущенное. – Я буду учиться Имперской Академии, отец послал…

Сказал – и едва не скривился, словно лимон надкусил. Не хотелось начинать знакомство с вранья, однако, ничего не поделаешь… Тем более, что сказанное не было совсем уж неправдой, он действительно направлялся в Туманную Гавань с этой самой целью. Другое дело, что отец собирался отдать отпрыска в иное, более подходящее по статусу учебное заведение.

– Так и я туда же! – обрадовался попутчик. – Правда, батя прочил меня в Военно-Механическую Школу, хотел, чтобы я пошёл по его стопам – он у меня ротмистр Ново-Онежских драгун, водитель боевых шагоходов, до войны заведовал ремонтными мастерскими. Но недавно выяснилось, что у меня есть способности к этой… ну, ты понимаешь, к чему… вот я и решил пойти в Военный Колледж при Академии….

Виллим кивнул. Академия была одним из двух учебных заведений Империи, где готовили специалистов с навыками использования ТриЭс, Третьей Силы. В повседневном обиходе её предпочитали называть магией, волшебством и к людям, ею владеющим, относились с некоторым подозрением. И неудивительно – инри, извечные враги владели этим искусством в совершенстве, куда лучше, чем люди, и всякому, кто собирался приобщиться к ТриЭс, неизбежно приходилось черпать из источника их знаний. Недаром среди студентов Академии Натурфилософии где тоже изучали ТриЭс, оказалось столько сторонников инри…

Раньше Имперская Академия, как и входивший в её состав Военный Колледж располагалась в Столице, тогда как Академия Натурфилософии давно и прочно обосновалась в Туманной Гавани. Но после недавних прискорбных событий, когда студенты-натурфилософы едва ли не в полном составе поддержали синелицых агрессоров и подняли мятеж, нанеся гарнизону удар в спину, было решено произвести рокировку. Академию Натурфилософии со всем персоналом и преподавателями, теми, кто догадался вовремя сбежать, не запятнав себя сотрудничеством с врагом, было решено переместить в Столицу – там, рядом со средоточием высшей Имперской власти, по соседству с блестящими гвардейскими полками и под присмотром корпуса жандармов, не очень-то и забалуешь. Имперская же Академия, её студенты и преподаватели должны были оздоровить атмосферу в столице Побережья, где ещё до войны были сильны симпатии к синелицым…

Паровоз издал протяжный гудок и замедлил ход. Фермер и его супружница поднялись с лавки и принялись вытаскивать из- под неё свой багаж.

– Прибываем. – сказал Семён. – Хватай вещи и пошли к выходу. Спуск с платформы на мостовую узкий, так что лучше поторопиться, если не хотим, чтобы нам ноги отдавили…

Виллим подхватил свой чемодан и послушно направился вслед за попутчиком, отметив попутно его рассудительность. Хотя – чему тут удивляться? Парень прошёл войну, служил в броневых частях, да ещё и вырос на русском Севере, где народ вообще отличается здравым смыслом – тут поневоле станешь рассудительным…

Поезд остановился у платформы, расположенной высоко над мостовой, на решётчатых чугунных опорах. Чтобы покинуть её, пришлось миновать пять пролётов узкой, крутой лестницы. Особой толчеи тут, вопреки опасениям виллимова попутчика, не наблюдалось, поезд пришёл полупустым, и молодые люди даже помогли фермерской парочке с багажом, за что были вознаграждены благодарным квохтанием фермерши.

Вокзальная площадь встретила гостей толпами, гудками составов, прибывающих на нижние, наземные платформы, угольным дымом, шумом. Посреди всего этого, словно статуя какого-то военачальника или государственного деятеля (такие в Столице торчали на каждом перекрёстке) стоял шагоход с круглым, как тыква, клёпаным из броневых листов корпусом и парой клешней вместо навесного вооружения.

Спутник Виллима заявил, что это не армейская, а полицейская машина, и стоит она тут для того, чтобы вовремя реагировать на столкновения дампфвагенов и сходы с рельсов парового трамвая. Айнбан, излюбленный вид местного городского транспорта до сих не восстановлен, объяснил он, рельсы покалечены опорами боевых машин и всякие коллизии случаются с завидной регулярностью. К тому же из рубки, возвышающейся над головами прохожих, удобно наблюдать за порядком.

Виллиму, которому ноша успела изрядно оттянуть руку, не улыбалось толкаться в переполненном трамвайном вагоне, и он предложил нанять фиакр или дампфваген – они стояли в ожидании пассажиров на особой площадке по краю площади. Но Семён эту идею зарубил – до Латинского Квартала (так в Туманной гавани именовали район города, занятый постройками Академии, студенческими общежитиями и домиками профессорско-преподавательского состава) пешком не более получаса, тогда как любой транспорт вынужден будет сделать изрядный крюк, миную не расчищенные от завалов улицы. Обогнув шагоход, перейдя через рельсовые пути и миновав ряды лотков со всякой снедью, они добрались до края площади, спутники пересекли примыкающую к площади улицу и нырнули в проулок между домами.

II

– Здесь тоже были бои? – спросил, озираясь, Виллим. Улица, по которой они шли, носила следы упорных схваток – обрушенные стены домов, проломы в крышах, чёрные провалы окон без стёкол и рам, выщербленная пулями штукатурка… Редкие дампфвагены осторожно огибали груды битого кирпича; прохожие старались держаться подальше от фасадов и то и дело задирали головы вверх, опасаясь падающих сверху обломков. А в другой улице, куда они свернули – таблички на домах сообщали её название, «Малая Сиреневая» – разрушений не было вовсе, словно противоборствующие стороны не удостоили её своего внимания.

– Были, конечно. – отозвался попутчик. – Тогда дрались по всему городу, где сильнее, где слабее… Ремер рассказывал, что его взвод зацепился за перекрёсток Адмиралль-штрассе и Тополиной, но дальше повстанцев не пустили – соорудили баррикады из опрокинутых трамвайных вагонов и встретили арахнидов станковыми огнемётами. Там такое творилось – чисто доменная печь, брусчатка на мостовой плавилась!

– Ремер – это офицер? – поинтересовался Виллим. Семён то и дело упоминал разных людей, забывая пояснять, о ком идёт речь. – Вы служили под его командой?

– Нет, тогда я вообще нигде не служил, жил в родительском доме, в Новой Онеге. – парень помотал головой. – а что до Ремера – он получил офицерский чин он получил уже потом, после рейда «Баргузина». А тогда был зауряд-прапорщиком пограничной службы. Когда начался мятеж, он оказался в городе и получил под своё начало взвод, набранный в гарнизонной комендатуре – сплошь штабные, писаря и связисты… Хорошо хоть снаряжение выдали, кожаные кирасы, стальные каски, противогазы, и вооружили нормальное, как панцергренадеров, хотя куда им до этих отборных бойцов… Но ничего, справились – сначала задержали мятежников у стен Латинского Квартала, а после отступали по переулкам, до того перекрёстка. Ничего, выстояли – а из города ушли потом, уже когда инри высадились с моря, со своих плавучих островов. Ну а в этих кварталах, бои, если и были, то не слишком интенсивные – так, перестрелки на баррикадах, да редкие стычки… Ремер рассказывал, что его взвод попал в ловушку где-то здесь, в переулках, и не ударь тогда с тыла коннопионеры – все бы там и полегли. Но домам, конечно, досталось, куда ж без того? Ремер говорил – он сам одних только ручных бомбочек дюжины две разбросал, а они, между прочим, взрываются…

– Хорошо, что обстрела с моря не было. – сказал Виллим, разглядывая выщербленную пулями штукатурку на фасаде двухэтажного домика. – Тогда побитыми стёклами не отделались бы. Посмотрите на Столицу – там целые кварталы лежат в руинах после обстрела из осадных орудий…

– Инри артиллерию не применяют. – отозвался Сёмка. – Они вообще огнестрельное оружие не жалуют, у них другие средства – ножи, режущие диски и ручные метатели кислотной пены, тоже пакость преизрядная…. А наши, когда освобождали Туманную гавань, наступали со стороны гор, и основной удар пришёлся опять-таки по Нижнему городу. А потом инри сбежали, так что в самом городе боёв, считай, вовсе не было. И вообще, – он широко улыбнулся собеседнику, – хватит уже «выкать», а? Лет тебе не больше моего, учиться нам предстоит вместе, а что папаня твой дворянин – так и мой не пальцем деланный, цельный ротмистр, при Железном Кресте второй степени! Может, пора уже перейти на «ты»?

– Решено, на «ты»! – Виллим с готовностью пожал протянутую руку, обойдясь на этот раз без заминки, даже мимолётной. Сын боевого офицера, закалённый в сражениях ветеран в свои неполные пятнадцать лет, недурно, если судить по манере изъясняться, образованный – никто, даже сам камер- юнкер барон фон Тринкеншух, славящийся непробиваемым консерватизмом в вопросах этикета, не усмотрит тут отступления от правил!

Спутники повернули за угол, и Виллим застыл на месте, поражённый. Один из домов на правой стороне улицы был разрушен почти до основания. Груды строительного мусора – кирпича, черепицы, деревянных балок – перегородили тротуар и часть мостовой, и поверх этого безобразия, высунувшись из пролома в стене, лежал, раскинув суставчатые конечности, боевой инрийский арахнид.

Хитиновый панцирь был проломлен во многих местах, составляющие его пластины разошлись, в щелях между ними чернела пустота. Огромные шарообразные глаза пялились на окружающий мир угольно-чёрными провалами зрачков. Ноги- опоры, вывернутые из суставов, увязли в грудах битого кирпича, вытянутая вперёд клешня с неровными зазубренными кромками фута на три ушла в мостовую, словно чудовищное создание в предсмертной конвульсии с размаху всадило её между серыми каменными плитами. Редкие прохожие обходили арахнида, обращая на него не больше внимания, чем на афишную тумбу или чугунный пожарный гидрант, какие украшали городские тротуары.

На Семёна Сёмку, как он потребовал себя называть после рукопожатия, – тварь тоже не произвела особого впечатления. Он пнул носком ботинка клешню, наклонился, заглянув в один из проломов, украшавших грудную пластину.