Глава 3. Вера

Последние минуты рабочего дня я провожу, ощущая на себе взгляды. Они как иголки: острые, колкие. Я утыкаюсь в экран, делая вид, что сверяю данные, но цифры расплываются. Внутри всё ещё горит от смеха Мирона и от стыда за свою неумелую сценку.

Когда часы наконец показывают семь, я выскакиваю из офиса, будто за мной гонятся. Но не успеваю я сделать и десяти шагов по промозглому вечернему тротуару, как к обочине плавно подкатывает темный седан. Заднее стекло опускается, и я вижу его.

Мирон. Он сидит в глубине салона, и свет от уличного фонаря выхватывает резкие линии его щек, влажные от дождя волосы, зачесанные назад, и безупречный воротник белой рубашки. Он выглядит как человек из другого мира, за стеклом – теплого, тихого, защищенного.

– Вера, – его голос звучит глуховато из салона. – Садитесь. Подброшу.

Я замираю, не в силах вымолвить слово.

– Или, если вам нужно купить что-то для костюма, – он слегка кивает, – можем заехать в торговый центр. Не стесняйтесь.

Он снова предлагает помощь. Деньги. Услуги. Это естественно для него, как дышать. Но для меня – оглушительно. Я вижу в его глазах не навязчивость, а… ответственность. Чувство долга человека, который берет на себя чужую проблему.

– Спасибо, – наконец выдавливаю я, сжимая ремешок сумки. – Но всё в порядке. У меня есть костюм. И… я сама.

Он смотрит на меня ещё несколько секунд, его взгляд тяжелый и оценивающий. Потом едва заметно кивает.

– Как скажете. До завтра.

Стекло ползет вверх, скрывая его лицо, и машина бесшумно трогается, растворяясь в потоке машин. Я стою, как вкопанная, всё ещё чувствуя на себе вес его взгляда и сжигаемая странной обидой. Он видит меня слабой, нуждающейся в опеке.

Тишина в моей квартире обманчива. Снаружи – лишь редкий шум машин и хруст снега за окном. Внутри – оглушительный гул мыслей, в центре которого он. Мирон. Его «Как скажете. До завтра», произнесенное из глубины темного салона, всё ещё звенит в ушах, смешиваясь со стыдом и пьянящей гордостью.

Я отбрасываю сомнения. Надеваю корону. И начинаю.

Мой плюшевый мишка, почтенный Михаил Потапович, взирает на мои потуги с вечным молчаливым одобрением. Стишки путаются, песенка про елочку упорно не желает звучать бодро, превращаясь в заунывную балладу. Но я не сдаюсь. Я представляю его – Артема. Серьезного мальчика с грустными, как у Мирона, глазами. И мне так хочется увидеть в них не разочарование, а искорку настоящего, детского восторга.

В разгар моей очередной попытки вжиться в образ Снегурочки, которой надоели проказы лесных зверушек, резко и оглушительно звонит домофон.

Сердце прыгает в пятки. Кто?.. Мысли о Мироне настолько яркие, что на секунду мне кажется, что это он. Безумие.

– Д-да? – выдавливаю я в трубку.

– Курьер. Вам посылка.

Минуту спустя я держу в руках продолговатую картонную коробку. Без опознавательных знаков, просто адрес и мое имя. Внутри, под слоем мягкой папиросной бумаги, лежит… облако.

Я достаю его. Это шаль. Невероятной, почти невесомой белизны, из тончайшей кашемировой шерсти. Она струится в руках, обещая тепло и нежность. К ней не приложено ни открытки, ни чека. Но я знаю. Знаю так же безошибочно, как чувствую его взгляд в спину.

От М.

Это он. Мирон. Присылает мне шаль. Не деньги, не официальную благодарность. А вот это – нежное, воздушное, пронзительно трогательное…

Я накидываю её на плечи. Мягкая ткань обнимает меня, согревая лучше любого отопления. И это не просто тепло. Это… забота. Та самая, что идет не из чувства долга, а от сердца. От его закрытого, молчаливого сердца.

И это пугает. Потому что за всю мою жизнь никто и никогда не дарил мне ничего столь… личного. Бесполезного и прекрасного. Подарки в приюте были практичными: носки, мыло, карандаши. Подарок Мирона не имеет утилитарной ценности. Он ценен сам по себе, как жест. А жесты, в моем опыте, всегда имеют скрытую цену. Сердце сжимается от предвкушения, в котором смешались надежда и старый, знакомый страх.

На столе лежит колода Таро. Рука сама тянется к ней. Я не фанатка, но в моменты смятения карты помогают мне настроить внутренний компас.

«Что он хочет сказать этим подарком?» – думаю я, тасуя колоду.

Вытаскиваю одну. «Император».

Четверка. Власть, порядок, контроль, структура. Это его публичная маска. Тот, кого все видят.

Интуиция шепчет вытащить ещё одну. Карта выскальзывает сама. «Отшельник».

Девятка. Свет во тьме. Поиск истины. Глубокое одиночество и скрытая мудрость.

«Император» и «Отшельник». Броня и ранимая душа под ней. Внешняя сила и внутренняя боль.

Я прижимаю к груди края шали, всё ещё чувствуя её невесомое тепло. И думаю о том, что он – Рыбы. Знак, чья суть – в вечном разрыве между мечтой и реальностью, с прочной броней прагматизма и глубоко спрятанной, уязвимой душой внутри. Прямо как на этих картах.

Он посылает мне не просто шаль. Он, сам того не зная, посылает мне приглашение. Приглашение отыскать того самого «Отшельника».

«Император» и «Отшельник». Броня и ранимая душа под ней. Внешняя сила и внутренняя боль. Типичная двойственность Рыб.

Глава 4. Мирон

Я ненавижу эти звонки. Те, что выходят за рамки рабочих инструкций. Но палец уже набирает её номер, прежде чем мозг успевает вынести вердикт.

Гудки. Один. Два. Я уже почти кладу трубку, ощущая странное смешение разочарования и облегчения.

– Алло? —её голос звучит настороженно, чуть сонно.

– Вера. Это Мирон.

На другом конце воцаряется тишина. Я представляю, как она замирает, как в тот день в кабинете.

– Мне нужно посмотреть костюм. И обсудить сценарий. – Я произношу это максимально сухо, деловито. – Завтра, после работы. Я пришлю машину. Вы будете ждать?

– Я… Да. Конечно.

– Адрес я знаю. – Это вырывается само собой. Слишком лично. Я спешу исправиться: – Из документов отдела кадров.

– Хорошо, – её голос становится тише. – А где мы… встретимся?

Вот он, главный вопрос. Тот, что я задаю себе всю ночь.

– Не в офисе. У меня есть квартира в центре. Это удобнее для репетиции – костюм, реквизит…

Я чувствую легкое напряжение в плечах. Формально всё логично: не офисное помещение, приватная обстановка для подготовки к детскому празднику. Но где-то в глубине сознания шевелится мысль: я сознательно стираю грань между рабочими и личными отношениями. И что хуже всего – мне это нравится.

– Я понимаю, – говорит она, и в её голосе нет ни испуга, ни подобострастия. Есть… принятие.

Когда я кладу трубку, в кабинете снова воцаряется тишина. Но на этот раз она иная. Она наполнена ожиданием. Я смотрю на свой безупречный, стерильный стол и думаю о том, что завтра в мою такую же безупречную и стерильную квартиру войдет она. И принесет с собой тот самый шлейф тишины и уюта, который остался после нее здесь.

Но впервые за долгие годы я чувствую не тяжесть ответственности, а щемящее, незнакомое чувство – предвкушение.

Вибрирующий телефон грубо вырывает меня из этого ощущения. На экране – имя, от которого замирает сердце. Егор.

– Отец, – его голос, как всегда, звучит холодно и чуть насмешливо. – Слышал, у тебя в бухгалтерии завелась новая аниматорша для моего сына. Нашел оригинальный способ сократить расходы на персонал.

Во мне всё сжимается. Как он узнал? Всего день прошел.

– Это не твое дело, Егор.

– О, ещё как мое! – парирует он. – Все, что касается Артема, – мое дело. Или ты уже забыл наши договоренности? Насчет… тайн.

Последнюю фразу он произносит тише, но она бьет точно в цель. Клятва, которую я дал, давит на грудь тяжелым камнем.

– Я ничего не забыл. У меня работа.

– И я не мешаю, – он язвительно усмехается. – Развлекайся. Только помни о последствиях.

Он бросает трубку. Я отшвыриваю телефон. Проклятие. Проклятый инстинкт сына, он чует любую мою слабину. Этот звонок – не вопрос. Это предупреждение.

Глава 5. Вера

Машина останавливается у элитного дома с бронзовыми витражами. Швейцар кивает с холодной вежливостью, провожая меня к лифту. Сердце колотится где-то в горле. Я так нервничаю, что даже забываю надеть ту самую шаль, положив её в сумку «на всякий случай».

Лифт поднимается на последний этаж. Дверь одна. Она открывается до того, как я успеваю нажать звонок. Я замираю.

Он стоит на пороге в темном халате, запахнутом налегке. Под ним – темные брюки и белая футболка. Волосы слегка влажные, будто он только что вышел из душа. Таким я его никогда не видела. Таким… обычным. И от этого сердце заходится чаще.

– Входите. – Он отступает, пропуская меня.

Я переступаю порог, стараясь дышать тише. Пальцы сжимают ремешок сумки. В прихожей пахнет его гелем для душа – тот же древесный аромат, что и в офисе, но здесь он гуще, интимнее.

Проходя, я задеваю плечом косяк. Он не замечает, поворачивается ко мне спиной, ведя в гостиную. Я краем глаза отмечаю, как халат обрисовывает его плечи. Широкие, крепкие. Совсем не такие, как в строгом пиджаке.

Я иду, чувствуя, как нагревается кожа под свитером.

Квартира именно такая, какой я её и представляю: просторная, безупречно чистая, с дизайнерской мебелью холодных оттенков и панорамными окнами на ночной город. Ничего лишнего. Ни одной пылинки. Ни одной души.

Но потом я вижу её . Единственную живую деталь в этой стерильной красоте. На подоконнике в гостиной стоит кривая, явно детская, керамическая кружка с нарисованной коровой. В ней растет упрямый кактус.

Мое сердце дрогнуло. Артем.

– Проходите в гостиную, – его голос возвращает меня к реальности.

Я прохожу, чувствуя себя на сцене. Мы садимся на диван, разделенные дистанцией в несколько вежливых светских лет. Я рассказываю ему придуманный сценарий. Он кивает, задает деловые, четкие вопросы. Атмосфера натянута, как струна.

– А где же… костюм? – наконец спрашивает он, и в его голосе впервые звучит неуверенность.

Опомнившись, бросаю взгляд на сумку, которую оставила на прямоугольном подлокотнике дивана. Начинаю тянуться к сумке.

Он встает и делает несколько шагов в мою сторону. Проходя мимо, он на мгновение останавливается. До меня доходит тепло его тела, а в воздухе витает знакомый древесный аромат. Его рука с широкой кистью и четкими суставами на секунду оказывается в сантиметрах от моей. Я инстинктивно отдергиваю свою, и наши пальцы едва касаются. Электрический разряд пробегает по коже. Он замирает, его взгляд тяжелеет, становится пристальным, изучающим. Время останавливается.

– Извините, – он отводит взгляд. – Хотел помочь.

– О! – я вспыхиваю, словно пойманная на преступлении. – Я… я принесла. Сейчас.

Я лезу в сумку за свертком, но что-то цепляется. Я дергаю, и содержимое высыпается на пол между нами. Костюм, корона, краски для лица… и та самая шаль, нежно разворачивающаяся на темном паркете.

Мы оба замираем, глядя на нее.

– Вы… надели её ? – его вопрос звучит тише шепота.

– Она очень теплая, – смущенно шепчу я в ответ. – Спасибо.

Он медленно, будто против своей воли, наклоняется и поднимает шаль. Его пальцы на мгновение касаются кашемира с той же нежностью, с какой я держала её вчера.

– Вам идет, – он говорит, глядя не на меня, а на ткань в своих руках.

И тут он поднимает на меня взгляд. Все маски – Императора, начальника, строгого отца – исчезают. Я вижу того самого «Отшельника». Усталого, одинокого, жаждущего тепла и искренности.

– Можно? – он негромко спрашивает, делая едва заметный шаг ко мне с шалью в руках.

Я лишь киваю, не в силах вымолвить слово.

Он накидывает шаль мне на плечи. Его пальцы, большие, сильные, на секунду касаются моей шеи, поправляя складки. Прикосновение длится меньше мгновения, но время останавливается. Это не случайно. Я понимаю это по тому, как задерживаются его пальцы – на долю секунды дольше, чем требуется. Это… намеренно.

Он не сразу убирает руку. Мы стоим так, в сантиметрах друг от друга, и всё невысказанное, вся тайна, вся надежда вибрируют в пространстве между нами.