Я не успела сделать и трех шагов, как вдруг свет над головой погас. В полной темноте меня как будто сдавило воздухом, потом вытянуло, потом сжало, потом закружило до звезд в глазах. И когда я уже успела ужаснуться тому, что не смогу вдохнуть уже вообще никогда, и что наверное вот так вот и умирают от инфаркта в расцвете лет, я вдруг рухнула на пол, больно стукнувшись коленками.

Замерла, приходя в себя. Подышала, с закрытыми глазами успокаиваясь и радуясь тому, что преждевременная гибель отменяется.

Но что это было? Может быть, позвать на помощь?..

Я подняла голову и замерла. Передо мной не маячила вторая дверь, в которую мне нужно было войти. Передо мной был диван. Красивый. Элегантный такой. Синяя обивка, темное дерево. Смутно знакомый. А на спинке дивана сидела большая полярная сова и смотрела на меня немигающим желтым взглядом.

Я резко села, а потом подскочила и попятилась, в коленки что-то ткнулось, от неожиданности я не удержала равновесие и снова упала. Как оказалось – в кресло, такое же как диван.

В воздухе вдруг раздался треск, а затем он заискрился и из ниоткуда, прямо из воздуха на пол упал мой чемодан, а следом приземлилась шубка.

Я смотрела на них открыв рот.

Сова переместила взгляд с меня на чемодан, потом с чемодана на меня и сказала хрипловатым голосом:

– Ну привет.

Открытый рот мне очень пригодился – я заорала.

Варвара

С Молью Бледной мы рассорились вдрызг. Не то чтобы я такая свинья – обзывать подругу за спиной. Это Снежанкин ник в соцсетях, Дорогая Моль Б.

Поссорились так по-дурацки, да еще под Новый год. Из-за Нового года, в принципе, и поссорились

Дружим мы почти пять лет, вот как на первом курсе во время переклички услышали, что она – Снежана, а я – Варвара, так переглянулись и поняли, что нам надо держаться вместе.

С тех пор и держались. И вот – поссорились.

Не то чтобы это была первая ссора за годы нашей дружбы – просто… Ну, Новый год же!

Не буду врать, что меня расстраивала перспектива встречать его в одиночестве – пф-ф-ф, не пугайте кошку сосиской! – но входить в праздник и в весь следующий год в ссоре с лучшим другом не хотелось.

Вот что мне стоило уступить? Ну, подумаешь, сессия, подумаешь, устала… Одну ночь можно было бы погулять, силы бы нашлись!

Стоило это себе представить, как меня всю передернуло и словно ознобом продрало.

Ну, да. Вот поэтому и не уступила.

Ну, да, да, люди меня малость… э-э-э… на языке вертелось слово “задолбали”, но это было бы слишком грубо по отношению к однокурсникам и одногруппникам, с которыми я, большей частью, дружила, а с кем не дружила – с тем приятельствовала.

Натерли социальные связи, вот!

После череды консультаций, зачетов, снова консультаций – и экзаменов, где все нервничали и волновались, тем самым подпитывая и усиливая общую тревожность, ужасно хотелось тишины, умиротворения. Просто чтобы сошли мозоли на моей социальности!

И ведь, самое дурацкое, мы же за это время миллион раз сказали друг другу, “вот закончится эта сессия – надо будет как следует, хорошенечко, так, чтобы от всей души, отдохнуть!

А что именно другая имеет под этим в виду, не обсудили ни-ра-зу.

Две дуры.

Хотя уж нам-то, казалось бы, предположить что-то подобное сам бог велел, ну.

Я сидела на кухне нашей со Снежанкой съемной квартиры, погасив свет и оставив лишь гирлянды, которые мы вместе развешивали с утра. Грела ладони о чашку с чаем (здоровенная, если и меньше полулитра, то не намного, с надписью “Я не веду себя как ребенок, я просто аксолотль!” – угадайте, чей подарок?) и грустила. Глаза пекло, губы подрагивали. Вторая кружка, такая же здоровенная, с надписью “Я не могу, у меня лапки!” сохла в сушилке для посуды, там, куда ее засунула хозяйка. Перед тем, как вихрем одеться и умчаться неизвестно куда, оглушительно хлопнув дверью.

Мы как раз сели выпить чаю и согласовать меню на праздничный стол, когда выяснилось, что согласовывать надо было не меню, а планы.

Вот и согласовали.

На душе скребли кошки, те самые, которых не испугать сосиской.

Скребли, точили когти о тонкие душевные материи, с грохотом роняли предметы.

Очень хотелось разреветься, позвонить Снежанке и согласиться на всё, спрятаться в свою комнату и не выходить из нее никогда (и пусть все будут плакать!), громко топнуть ногой и заявить “Ну и пусть, мне и без вас хорошо!” (и пусть все видят, как мне без них хорошо!).

Обычный внутренний детсад на выгуле, словом.

Надо было, конечно, приструнить разбушевавшиеся обидки, и как-то спланировать свой Новый год: составить меню, продумать развлечения… Потому что к родителям я однозначно не поеду, что там Снежанка решит – не понятно, а праздник – это праздник.

Закончить, в конце концов, украшать квартиру – в свое удовольствие и на свой собственный вкус, не споря поминутно со Снежанкой из-за каждой бумажной снежинки и пучка дождика! То-то она побесится, когда увидит.

Но вместо ожидаемой мстительной радости, эта мысль лишь усилила желание разреветься. И я, плюнув на всё, велела себе не выделываться.

И пошла спать.

Да, оставив недопитую кружку на столе – как элемент вызова и бунта!

Отключила будильники (все три), плюхнулась в кроватку и заткнула уши берушами. А куда деваться – квартиру мы со Снежаной снимали в так себе райончике, в доме с картонными стенами. Но зато – целых три комнаты, пусть маленьких, но три!

Мне надо выспаться, вот. Наконец-то выспаться, так, как мечтала всю сессию, чтобы утро началось не раньше обеда! И все будет хорошо.

Думала, долго не смогу заснуть, но накопившаяся усталость сказалась, наслав сон, поверхностный, муторный, но цепкий.

Проснулась, по закону подлости, ни свет, ни заря. Ну уж нет, дудки – у меня план. Если решено спать до обеда, значит, нечего тут! И пустив в дело всю доступную мне силу воли, я сумела уплыть то ли в сон, то ли в дрему. В теплое и уютное сонное марево, в котором нет места дневным проблемам и тревогам, и где так приятно плавать, перебирая обрывки сновидений, что выныривать оттуда не хочется как можно дольше.

Впрочем, грохот, раздавшийся в гостиной, выдернул меня из утренней неги быстро, эффективно и безжалостно.

Молниеносно взлетев на ноги из положения “лежа” и промахнувшись босыми ногами мимо тапочек, я рванула из своей комнаты.

Распахнула дверь – и застыла.

Посреди гостинной замер незнакомый мужик с мешком в руках, в верхней одежде и заснеженной обуви, и вокруг него плавали в воздухе хозяйкины “хрусталя”: вазочки, салатницы, селедочницы… и с сапог мужика медленно текла на свежепочищенный мною хозяйкин шерстяной ковер талая вода.

Некоторое время я бесполезно и глупо хватала открытым ртом воздух, а потом я все же сумела сделать удачный вдох.

И тут открытый рот мне очень пригодился – я заорала.

Снежана

Орала я долго и со вкусом. Воздух закончился, вокруг ничего не изменилось, поэтому я набрала нового и снова заорала. Зажмурилась до звезд, потрясла головой, но когда открыла глаза – ничего не изменилось: незнакомая квартира, мой чемодан на полу, сова, прикрывшаяся крылом в жесту рукалицо.

– Слушай, – сердито сказала сова, когда я совсем выдохлась и замолкла.

– АААААААААААААА!

Я заткнула уши руками и снова зажмурилась.

Этого не может быть. Этого не может быть.

А что если я все-таки умерла?

Там, в коридоре?

У меня все-таки прихватило сердце и я умерла. И это вот – загробный мир, который, оказывается, все-таки существует.

Я открыла глаза. Сова смотрела на меня как на дуру. Может, она какой-нить проводник в мире мертвых?

Сделалось немного неловко, что я наорала на проводника. С другой стороны, наверное, она должна быть привычная? Или он? Как определяют пол у сов?..

– Я умерла? – робко уточнила я, чтобы развеять все сомнения.

Умирать на самом деле было ужасно обидно. Даже при наличии загробной жизни. Я ту еще не успела прожить, а мне уже новую подсовывают!

– Нет, но если будешь и дальше так орать, то кто-нибудь тебя точно прихлопнет, – сообщила мне сова.

Так.

Так…

Если это не загробный мир, то наверное тогда галлюцинация?

У меня никогда не было галлюцинаций, поэтому было как-то сложно представить, как оно должно происходить. В фильмах показывали, как будто все плывет, или все какое-то радужное и все разговаривают немного странными медленными голосами.

За странный голос можно посчитать сову, но вот плыть вокруг ничего не плыло. Оставалось вполне себе четким и можно было разглядеть не только диван и кресло, но и журнальный столик с конвертом, большой книжный шкаф, массивный письменный стол у окна, возле которого и находилась совиная жердочка. Завершали галлюцинацию высокие стрельчатые окна, очень непохожие на окна современных квартир.

Можно ли как-то проверить галлюцинацию на галлюциногиничность?

Я встала, осторожно приблизилась к сове, разглядывающей меня подозрительно, и ткнула в нее пальцем.

– Э! Сдурела?! – она взяла и… и… и цапнула меня клювом!

– Ай! – я оскорбленно засунула прокушенный палец в рот, на языке чувствовался слабый вкус крови. – Больно же!

– А не фиг руки распускать! Что за фамильярность?! – сова расправила крылья и перелетела на шкаф, не упустив возможности по пути стукнуть меня по голове.

На галлюцинацию как-то не похоже…

Да и с чего бы ей взяться? Ну не подкинула же мне девушка Авелина что-то в кофе? Зачем ей это нужно?

– Ты в другом мире, балда! – сообщила со шкафа нахохлившаяся птица. – И вместо того, чтобы тыкать пальцами в приличных разумных, могла бы пойти и разморозить мне куриные сердечки!

– Я… где?

– Тебе все по два раза повторять надо? Тогда еще раз – куриные сердечки! На кухне, в холодильнике!

– Нет… – пробормотала я. – Не-не-не-не…

– Только не вздумай опять орать!

– Захочу и буду! – заорала я. – Какой к черту другой мир?! Я в Ярославль хотела! Я просто хотела праздник хорошо провести, понимаешь?! Мы с подругой поругались, и я, конечно, хотела уехать, но я не хотела так… и… и…

Я снова кричала, я чувствовала, как бьется сердце и как шумит в голове.

Я не понимаю, что происходит. Этого просто не может быть, этому должно быть какое-то разумное объяснение… должно же обязательно быть!

И тут мои отчаянные вопли прервала короткая мелодия.

Я резко замолкла.

В воцарившейся в комнате тишине было больно ушам.

А следом раздался одиночный стук и глухое, но крайне мрачное:

– Откройте, полиция!

Я застыла сусликом.

Признаться, это последнее, что я ожидала услышать в подобной ситуации.

И вдруг меня обуяла какая-то необъяснимая надежда.

Просто от этой короткой, недружелюбной фразы повеяло чем-то таким родным и знакомым, за что можно было уцепиться.

В конце концов, полиция – это власти. А к властям можно обратиться и они как-то исправят все это недоразумение, в которое я отказываюсь верить!

Споткнувшись о ковер, и чуть не пропахав его носом, я помчалась в ту сторону, откуда донесся звонок.

Оказавшись в коридоре я увидела прямо перед собой высокую дверь из темного дерева, а в двери – аллилуйя! – торчал ключ. Провернув его, я распахнула дверь, готовясь впорхнуть в объятия стражей порядка. И застыла “в полете”.

Передо мной стоял полуголый мужик.

Я проследила ошарашенным взглядом от босых пальцев ног по пижамным штанам в клеточку, по кубикам пресса и груди (щекам стало жарковато), по красиво очерченным губам, и уставилась в по-звериному желтые глаза. Завершала образ белобрысая лохматая макушка. Хотя белобрысая – это вообще не то слово. Волосы были почти белые. А вся физиономия в целом – сонная и недовольная.

– Слушайте, гражданочка, – заявила мне физиономия. – Я не знаю, что вы с Ивом там не поделили, но если вы продолжите нарушать общественный порядок и установленный разрешенный звуковой режим, то…

Не договорив, мужик широко зевнул – продемонстрировав мне белоснежные зубы с отчетливо удлиненными клыками.

Этот вид стал последней каплей.