Вильгельм провел по лицу холодной влажной ладонью. Другая женщина? Ха! Только где же ее искать посреди ночи в этом напуганном городе? Первой мыслью было отправиться к Адель – еще свежи были воспоминания об их забавах на рабочем столе. Но меньше всего Адель подходила на роль утешительницы, несмотря на прочие свои достоинства. К тому же Вильгельм не хотел выяснять отношения с ее мужем, двухметровым мясником с кулаками размером с дыни. Тот сидел сейчас без работы и слишком нервно на все реагировал. Кроме того, это ведь Адель насоветовала ему купить торт, она спросит, как прошло предложение руки и сердца. Что он ей скажет?

Мысль цеплялась за мысль: Адель, торт… И идея вспыхнула, как спичка. Словно на горизонте зажглась Полярная звезда, указывая единственно верное направление. Ну конечно же! Есть в этом городе место, куда он может отправиться со своей болью. Место, где от старой картины не оставят и малейшего следа, покроют холст его жизни таким слоем грунтовки, что вовек не догадаешься, что на нем было написано прежде. Он уже был там сегодня, его туда звали – что же он, дурак, сразу не воспользовался предложением? Когда жизнь делает столь недвусмысленные намеки, только круглый идиот станет их игнорировать. Если бы он сразу послушал ту милую женщину, не пришлось бы пробовать на вкус ствол револьвера. Как она там говорила? Блондинки, брюнетки, катлинки, фринки, сарацинки… Да какого черта?! Он перепробует их всех. Не будет вылезать из постели, пока в голове не останется даже мысли об этой сучке Сесиль. Денег у него хватит и на неделю, и на месяц в борделе. А что? Не самый плохой способ убить прежнего себя – потратить все нажитое состояние на выпивку и шлюх. Разве не так полагается жить и умирать художнику? Напившись до беспамятства, в объятиях пары умелых девиц с крепкими сиськами. На мгновение улыбка вновь вернулась на свое законное место. Но катлинкам, фринкам и сарацинкам придется еще постараться, чтобы она утвердилась там окончательно.

Вильгельм нашел ящик для красок, в котором хранил сбережения – пачки мятых купюр, векселя, довольно крупная сумма, которую он копил на то, чтобы перебраться в другую, более просторную, квартиру или в домик в пригороде. Но сейчас эти планы на «лучшую жизнь» потеряли всякий смысл. Не пересчитывая, он распихал деньги по карманам. Имеющейся наличности с лихвой хватит на то, чтобы снять всех до единой цыпочек в «Курятнике», включая брандершу. Такие времена, что шлюхи стоят дешево.

Дождь за окном усилился, забарабанил по стеклу, но подобные мелочи уже не могли его остановить. Его странствие не закончилось, а вышло на новый круг. Он спустился на самое дно ада, теперь ему предстоит выбираться наверх.

Самое дно? Вильгельм представил себя в окружении разгоряченных, потных женских тел, среди стонов, визга и криков… Он и в самом деле этого хочет? В глубине души Вильгельм не был в этом так уж уверен, но заставил себя думать, что у него нет выбора. Катлинки, фринки и сарацинки ждут его. Как и он сам, все они были рождены для этой ночи.

Путаясь в рукавах, Вильгельм натянул пальто и выскочил из дома. Впрочем, не прошло и пары минут, как он вернулся – забрать пистолет. Это оружие тоже было создано для этой ночи, и оно не собиралось пропускать все самое интересное. Оно просто ждало своего часа.

Глава 53

Море шепчет, море стонет, море плачет. Не шелестит, не плещется волнами, разбиваясь о прибрежные скалы, а говорит человеческим голосом. Кричит тихо, почти беззвучно, умоляет, просит: «Дочка, милая, пожалуйста… Пожалуйста, милая, мне больно, пожалуйста…»

Ивонн Ванмеер знает этот голос, знает как никто другой. Голос не моря, а ее несчастной умирающей матери. Голос сожранного болезнью человека, которому уже не помогают лошадиные дозы обезболивающего, у которого не осталось ничего, кроме отупляющей боли, огромной, как раскинувшееся перед Ивонн море. Этот голос рвет сердце Ивонн в клочья. Каждое слово, произнесенное этим голосом, – терновый шип, вонзающийся в грудь, каждое из бесконечных «пожалуйста» оборачивается глубокой кровоточащей раной. Она не столько слышит эти мольбы, сколько чувствует их. Скоро от сердца совсем ничего не останется, только черная дыра в трепещущей клетке ребер.

Но самой матери здесь нет. Ивонн идет вдоль кромки прибоя, по узкой песчаной косе. Слева от нее – бесконечное море, тяжелые волны цвета бутылочного стекла накатывают на пляж и лижут ее босые ступни. Справа от Ивонн высится отвесная скала из красного камня, ровная, как кирпичная стена. Ивонн смотрит вперед, оборачивается назад, но не видит, где стена начинается и где заканчивается. Волны, которые омывают ее ноги, не холодные и не теплые. Ивонн вообще не ощущает их как воду, только чувствует ритмичные толчки. Странное море, неправильное. Оно совсем не похоже на то море, которое помнит Ивонн. На пляже здесь нет ни ракушек, ни гальки, ни гниющих водорослей… Не исключено, что и в толще вод не плавают рыбы, а по дну не ползают крабы и морские звезды. Но кто-то в этом море живет – кто-то очень-очень-очень большой, ибо кто еще может вместить в себя столько боли?

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Помоги мне, дочка, помоги мне, милая…

От этого крика-шепота у Ивонн звенит в ушах. Она останавливается, обратившись лицом к морю. В небе нет ни единой чайки, до самого горизонта – ни паруса, ни рыбацкой лодки. Да и сама линия горизонта отсутствует, не понять, где серо-зеленое море превращается в серо-зеленое облачное небо.

– Дочка, пожалуйста, мне больно…

Ивонн зажимает уши ладонями, но голос моря, голос ее матери, проникает сквозь любые преграды.

– Помоги…

– Я сделала все, что могла! – Ивонн гадко слышать свой голос, резкий, как чаячий крик. – Я сделала все что можно!

Море, или ее мать, не слышит или просто не способно воспринимать слова. Ивонн оказалась в ловушке, зажатая между бесконечной болью и каменной стеной, которую ей не преодолеть. И она идет дальше, вдоль кромки прибоя, не веря, но надеясь и молясь о том, чтобы найти выход.

Она одета в легкое платье с оборками, на голове – соломенная шляпка с голубой лентой. Ивонн знает, что это то самое платье и та самая шляпка, которые она носила в то лето, когда они с матерью и ее любовником ездили на море. Странное дело: тогда ведь ей было двенадцать, однако сейчас детская одежда ей совсем не мала. В то же время Ивонн ощущает себя отнюдь не маленькой девочкой.

– Пожалуйста, доча, мне больно…

– Чего ты от меня хочешь? – орет Ивонн. – Я не могу! Я не знаю, как тебе еще помочь!

Она продолжает идти. Ноги по щиколотку утопают в текучем песке, но за спиной не остается следов. А Ивонн все идет и идет… Она не знает, как долго это продолжается. Час, день, вечность? Ничего не меняется, ничего не происходит.

«Я умерла, – думает Ивонн. – Я умерла и попала в ад за все мои прегрешения. Я была плохой девочкой. Я не заботилась о своей матери, я слишком легко раздвигала ноги, я… Я умерла и попала в ад, и я это заслужила».

У Ивонн нет ни малейших сомнений в том, где она находится. Но как она здесь очутилась – этого она не помнит. Она старается, напрягает память, и что? Пустота, да и только. Мертвецам не полагается помнить о собственной смерти, мертвецы не знают, что они мертвы. Последнее, что помнит Ивонн, – сырая кирпичная стена и сильный запах хвойного одеколона, два образа, два воспоминания, которые не получается связать между собой.

– Я не могу больше… Пожалуйста, я хочу… Пожалуйста, мне больно…

– Я не знаю, как тебе помочь! – кричит Ивонн морю. – Прошу, не мучай меня, я не знаю…

– Неужели? – звучит гулкий голос. – Все-то ты знаешь, не ври.

Мгновение назад здесь не было никого, кроме Ивонн и моря. Но сейчас он здесь, и Ивонн не удивлена его появлению. В конце концов, это же ад, его владения.

Черт сидит на песке, поджав ноги, и смотрит на Ивонн черными круглыми глазами. Ветер, которого она не чувствует, треплет короткий плащик – черный как ночь снаружи и кроваво-красный с изнанки. Черт не похож ни на жутких бесов, терзающих грешников на церковных фресках, ни на Черного Человека с огненными глазами из модного мистического романа. Он не страшен – он смешон. Больше всего он напоминает куклу-марионетку из бродячего балагана. Вместо головы у него высокая маска из крашеного папье-маше с нарисованными на ней глазами, усами и бородкой клинышком; нос тонкий и кривой, как рыболовный крючок; физиономия цвета не крови, но томатного сока. В руке Черт держит трезубец и рисует на песке какие-то символы. Ивонн присматривается – сердечки. Черт рисует сердечки, как безнадежно влюбленный подросток. Впрочем, она не обманывает себя: если Черт и влюблен, то не она предмет его воздыханий.

Ивонн одергивает платье, поправляет шляпку и садится рядом. Черт кивает, будто так и должно быть. Голова у него огромная, и от этого простого движения он едва не падает лицом в песок. Если это случится, самостоятельно подняться он не сможет, так и останется лежать, дергая ручками и ножками.

Некоторое время они сидят рядом и глядят на зеленое море. А оно все шепчет и шепчет, просит и молит:

– Дочка, пожалуйста… Мне больно, я больше не могу…

Волны одна за другой слизывают нарисованные сердечки, но Черт упрямо продолжает их рисовать, словно на что-то намекает.

– Ты можешь ей помочь? – наконец решается заговорить Ивонн.

Черт обращает к ней красное лицо. Нарисованные черные глаза увеличиваются в два раза. Над ушами у Черта небольшие рожки, коровьи, как подозревает Ивонн. Подняв руку, обычную человеческую руку, Черт трет кончик крючковатого носа.

– Я правильно понимаю, что ты просишь о помощи? – уточняет он. Слова слетают с его губ, но сами губы при этом не шевелятся.

– Да. – Ивонн отворачивается к морю. Ей неприятно смотреть на это нарисованное лицо. На маску, фальшивую изнутри и снаружи. Море жалостливо лижет пальцы ног.

– Ты просишь меня о помощи. – Судя по голосу, Черт глубоко тронут. – Ты хоть понимаешь, что это значит? Ты собираешься заключить сделку с Чертом! Как это волнительно!

Он вскидывает трезубец и пронзает нарисованное на песке сердечко.

– Да, – говорит Ивонн, не глядя на собеседника. – Если ты можешь ей помочь, ради этого я готова даже на сделку с Чертом. Ты можешь?

– Хм… – Черт чешет себя за рогом. – Вопрос сложный… Лично я – нет, пожалуй, что нет. Это случай не из моей практики. Так уж вышло, что я занимаюсь несколько иными вещами. Вот если бы ты хотела споить трезвенника, совратить монашку, заставить любящего мужа избить жену до смерти – это ко мне. Искушения, соблазны, мелкие грешки – тут мне нет равных. Я вовсе не хвастаюсь. Вру, конечно, но не хвастаюсь.

– Жаль, – вздыхает Ивонн.

Она берет пригоршню песка и смотрит, как тот утекает сквозь пальцы.

– Погоди, – говорит Черт. – Я же не сказал, что отказываюсь. Плохой бы я был Черт, если бы бежал от сделки из-за таких пустяков. Я знаю, кто тебе может помочь. Кое-кому из моих коллег такая задачка вполне по силам.

– Неужели?

– Правда, правда! Один из них – Доктор, другой – лечит от всех болезней. Там, где не справится первый, второй с блеском завершит его дело. Уверен, они не откажут в твоей маленькой просьбе.

Ивонн вскидывает голову и видит на губах Черта торжествующую усмешку. Конечно, он дурит ее, конечно, обманывает. Он Черт, по его венам вместо крови течет ложь. Но разве у нее есть выбор? Она уже исчерпала все средства, кроме самого последнего.

– Они… Твои коллеги действительно могут мне помочь?

О том, какие коллеги могут быть у Черта, Ивонн не хочет даже думать.

– Конечно, обязательно, даже не сомневайся, – заверяет ее рогатый собеседник. – Обтяпают всё в лучшем виде.

– И какие условия?

– Не будем городить огород. – Усмешка Черта становится шире. – Предлагаю воспользоваться стандартной процедурой: ты мне, я тебе. Вернее, я тебе, а ты мне.

– Договор, подписанный кровью? – спрашивает Ивонн.

– Ну, какие формальности между друзьями? Или ты думаешь, если мы заключим договор, то я не смогу его нарушить? Это же смешно, ты же взрослая девочка. Сколько у тебя было мужчин? Четырнадцать, двое даже за один раз. У тебя не осталось неиспользованных дырок, а говоришь как маленькая. Договор, подписанный кровью… Это же не сказка, право дело.