Как ищеец Сажен мог, взяв след, пролезть куда угодно, даже в тайник смотрителей Чёрного кладбища однажды просочился. А мы с Мстишкой, дочерью тамошнего старшего смотрителя силда Дивнара, едва подоспели на помощь и спасли Сажена от очень страшной смерти. Силд Дивнар имел полное право прикончить нарушителя на месте, и Мстишке даже пришлось врать, что они с ищейцем встречаются, и это ради неё он пролез в дом, да ошибся дверью. За что Сажен потом отдельно получил – по наглой морде своим букетом и посохом младшего смотрителя по хребту. Хотя нет, от посоха он увернулся, зараза.

– Конечно, – я снова вспорола посохом землю. – Не то докричится до того, что силд Дивнар его всё-таки покалечит. Прикончить ищейца на задании вроде бы нельзя, но вот покалечить… Или сам допрыгается. Знаки отменяются. Я быстро. Ты пока присмотри за ним.

И место-то какое выбрал – скала десять на десять шагов плюс древнее дерево… А дальше – короткое, но незабываемое падение со скалы. Прямо на Клыки. И вот после этого он уже сам ко мне приползёт – и точно беспокойником будет, с его-то непоседливой натурой и развитой ищейской силой. Нет, не надо мне такого счастья.

«Смотрю», – сообщил Ярь.

Так, я наверняка докричусь до Сажена с южной стены кладбища – там и метка моя есть… Пока вне кладбища я умела протягивать «мосты» с места на место лишь так – по своим меткам. Но я расту и учусь. И научусь. И когда-нибудь найду время доотметить неучтённое. На всякий случай. Но кто бы знал, куда этот неуёмный ещё полезет – и куда же тебя завтра занесёт, ищейка ты… чрезмерная.

На кладбищенской стене, высокой и широкой, я первым делом застегнулась и накинула на голову капюшон – здесь солёный осенний ветер пробирал до костей. Но, к счастью, дул в нужном направлении. До Сажена – триста шагов. Тех самых, с Клыками – узкими острыми скалами, о которые зло бились, вскипая грязной пеной, тёмные волны.

– Саж! – рявкнула я.

Он обернулся и засиял неуместной улыбкой, замахал руками. Ярь мелькнул в небе короткой вспышкой и завис над Клыками – на всякий случай. Вдруг не справлюсь.

– Метку лови! – крикнула я. – И меня потом! Убьюсь о дерево или в море соскользну – прикопаю, понял?!

Сажен покладисто закивал. Естественно, быть прикопанным он не боялся, а вот застрять на скале, да ещё и без куртки, в одних штанах и рубахе, – наверняка. У ищейцев есть какой-то «возвратный путь», но не у всех на него хватало сил. А если и хватало, то только на него, а после их ожидало несколько скучнейших дней в лекарской.

Я пошевелила пальцами, вытягивая из трещин крупицы земли. Слепила из них ком, прошептала наговор «из ладони в ладонь» и метнула к острову. Ярь проводил метку прищуренным взглядом и одобрительно свистнул, а Сажен подпрыгнул и ловко поймал ком. Огляделся и размазал метку по дереву.

– Готово!

Ну, с прахом…

Я провела потяжелевшим посохом по стене, шагнула на «мост» и спустя миг едва не встретилась с деревом. Крепкая рука вовремя ухватила меня за шиворот, удерживая от неприятного «знакомства». Ярь снова засвистел и, развернувшись, полетел на следующий круг. А я дёрнула плечом, сбрасывая руку Сажена, и проворчала:

– Клянусь, в следующий раз я сделаю вид, что тебя нет. И помогать тебе не надо.

– Не сделаешь, – весело отозвался Сажен. – Тебя потом совесть с потрохами сожрёт.

– А может, не меня, а саму себя? – с надеждой предположила я.

– Рискнёшь проверить? – ухмыльнулся он.

– Да ну тебя… – я отвернулась.

Вот бы посохом засранца приложить по-дедовски – до него не дойдёт, так я душу отведу… Да Саж, хоть и высокий и крупный (как и все урождённые материковые ребята), быстрый и ловкий – увернётся. И посох дико потяжелел – пора закругляться.

– Рдянка, я же всё отработаю, – задушевно пообещал Сажен. – Как обычно. Ну, не злись.

– У меня к вечеру двое прахом пошли, – я с трудом прочертила на земле линию. – И что-то со знаками святилища непонятное, и целых двадцать пять – представляешь? – внезапно пробудившихся. А я уже ничего не смогу сегодня сделать – ни знаки обновить, ни праховых собрать. Повезёт, если хватит сил дотащить посох до дома. А ещё ночь впереди. Так что нет, я не злюсь. Просто занудствую, как обычно.

– Рдян, ну извини, – попросил он. – Ну получилось… так.

Синие глаза – виноватые-виноватые, как и вся его загорелая остроносая физиономия. Наверное, даже прощу. Если ночь пройдёт тихо.

– Хорошо хоть, не обещаешь, что больше не будешь, – заметила я устало. – За меня держись. Не на кладбище же – раскидать может.

– Я вообще никогда не даю напрасных обещаний, – Сажен снова взял меня за шиворот. – А то же выполнять придётся, а оно мне надо?

Мы вынырнули у северных ворот кладбища – кованых, мощных, массивных и давно закрытых. Я указала на увитую плющом калитку слева:

– Всё, Саж, дальше сам. Лесом до Злого моста – и прямиком на Старый остров и в Нижгород. Или тебе не в Управу надо?

– В Управу, – кивнул он. – Дело сдавать и отчёт писать. Я же по работе, а не просто тебя позлить. Рдян, ну извини!

– Завтра расскажешь, – хмуро ответила я. – На отработке. Не замёрзнешь?

– Кстати, да, – Сажен зашарил по многочисленным накладным карманам, нашитым и на рубахе, и на широких штанах. – Спасибо, что напомнила, – на мосту же ветра… И за помощь спасибо, – добавил снова виновато.

– Перебор, – я поморщилась. – Одевайся и уматывай.

Он вытянул из кармана что-то похожее на носовой платок, потряс, пошептал, ругнулся, сердито тряхнул – и в его руках повис тёмно-серый ищейский плащ с высоким воротником, капюшоном и чёрными символьными нашивками.

– Завтра с утра я на защите своего подопечного, – предупредил Сажен, – который ещё час назад был обвиняемым, но теперь я его отмажу как невиновного. Как закончу – так и приду. Что с собой взять?

– Острое желание вымести всё кладбище – от тропинок и фонтанов до старых могил, – я, поднатужившись, забросила на плечо тяжеленный посох. – На совесть. Поздновато она у тебя просыпается, но лучше же поздно. И морковных пирогов.

И что такого он нашёл на этом островке, что аж от тюрьмы бедолагу спас?.. Нет там ничего особенного!

– Понял, – Сажен влез в рукава плаща, – до завтра, – и размытая серая тень туманом ускользнула с кладбища, даже калитка, открываясь-закрываясь, не скрипнула, даже листик плюща не шелохнулся.

Я удобнее перехватила посох и поплелась домой – час пыхтения, всего-то. Бывало и хуже. Однажды мои силы кончились сразу после первого «моста» на необитаемый островок. Ночью. Тогда от жестокой расправы Сажена спасли Ярь, лето и десятки интереснейших историй из ищейской жизни, которыми меня задабривали, пока помощник не привёл подмогу с соседнего Чёрного кладбища. Мстишка мне потом долго этот случай поминала – и назидательно, и насмешливо.

Да, в крайнем случае соседи, и с Четвёртого (Жёлтого) кладбища, и с Шестого, – мои дальние родичи и большие друзья. Выручат.

Пока я шла (ползла то есть) домой, стемнело, и кладбище зажгло свои чудесные красные огни. Засветился вездесущий плющ. Замерцала поднявшаяся до колен дымка. Загорелись факелы на склепах и скамейках вдоль широких главных троп. Замелькали подвижные огоньки силы в переплетении ветвей. Засиял закатным солнышком Ярь. И сразу изменился запах – уже не солёная горечь осени, а свежая сырость летнего леса.

– Порядок? – я подняла голову.

Помощник довольно свистнул.

– Может, и обойдётся… – я снова выдохнула. Посох норовил уронить меня на тропу и придавить мешком картошки.

Ярь сочувственно засвиристел. Помощник владел бездной наговоров, но почти все они касались родовой силы смотрителя и работали через посох, утяжеляя его ещё больше. В общем-то, как и мои наговоры. Без посоха я умела унизительно мало, а без родной островной земли – вообще почти ничего. Вдали от кладбищ – меньше, на кладбищах – больше, а дома – всё. Пока посох не взбрыкивал, чуя не того смотрителя. Что меня совершенно не устраивало.

Как и большинство смотрителей, дед и сам с землёй плохо работал, и меня не учил – под его-то рукой всегда находился нужный, соответствующий силе посох. И дед прошёл нормальный путь – от помощника до старшего смотрителя. Мне же его внезапный уход сломал всю подготовку. Скомкал весь путь. И с той же землёй я училась работать самостоятельно.

А родители от посоха дружно отказались. Они оба (причём мама с детства) терпеть не могли Красное и смотрительскую работу, даже жили в Нижгороде. В отличие от меня. С семи лет я всё чаще ночевала у деда, пока не перебралась на кладбище навсегда. А родители, в один ужасный момент окончательно рассорившись с дедом, сдали посохи и спрятались от него в городе. Куда я часто наведывалась, пока дед не ушёл. Мне стало вообще не до гостей, а родителям – не до меня, двое других детей подрастали.

Хотя совсем семья меня не бросала, нет. На кладбище они не появлялись, но часто писали, присылали одежду, обувь и прочие подарки. Откупались, в общем. Извинялись. Пять лет родителей не видела… и даже не знаю, хочу ли увидеть. Одно дело, когда дед был жив – они ругались с ним каждую минуту, он обоих строил и душил обязанностями, и их побег объясним. А теперь-то, когда его давным-давно нет, что мешает заглянуть в гости? Ко мне?

Ладно, и так вечер не шибко весёлый.

Ярь нежно засвиристел и невесомо опустился на моё свободное плечо. И сразу стало легче – и даже посох словно бы полегчал.

– Ничего, – я улыбнулась. – Зато у нас прорыв – даже беспокойники спят месяц. Уже не надо за каждым бегать и каждого отдельно спать укладывать. И справочников по чудотворчеству – три комнаты плюс старая библиотека, и дневников предков – сорок шкафов и пятьдесят сундуков. А метки получаются всё лучше и ложатся всё точнее. С остальным тоже справимся.

Ярь одобрительно присвистнул и осторожно клюнул меня в щёку.

Впереди показался дом – громоздкое трёхэтажное строение с остроконечной крышей, от крыльца до вертуна оплетённое плющом и сияющее огромным светляком. Семьи смотрителей всегда были большими, и дома строились соответствующие. Но в нашей семье что-то прошло не так, и я обитала в этой громадине одна. И очень дом не любила. Древний, сырой… пустой. Я старалась поддерживать в нём порядок, но чаще всего не успевала.

Ладно, чаще всего я это не любила. Хозяйка из меня… так себе. Что для дома, что для кладбища, что для собственной жизни.

Ярь недовольно свистнул.

– Это просто осень, друг, – я наконец-то добралась до крыльца и с трудом поднялась по ступенькам. – Она на всех людей так странно влияет. Ты вроде бы летишь, но сейчас кажется, что ввысь поднимаешься, а через минуту – что в пропасть камнем падаешь. И настроение поэтому тоже то ввысь, то в пропасть… Но мы с тобой всё-таки летим, и это главное. На остальное не обращай внимания.

Ярь сорвался с моего плеча, махнул крыльями, сверкнул, и тяжёлая дверь скрипуче распахнулась. Я перевалилась через порог и с удовольствием скинула посох в привычный угол. Выпрямилась, потёрла поясницу и выдохнула, ощущая, как от лёгкости за спиной трепещут невидимые крылья.

Ходики в прихожей заискрили красным и пробили девять вечера.

– Поднимай защиту и закрывай кладбище, – я передёрнула плечами и сняла куртку. – Всё на сегодня. Заварю чай, поработаем часик с землёй, да спать. С утра гора работы. К пробудившимся тоже загляни. Завтра надо с ними поговорить, но вдруг за ночь кто-нибудь успеет уснуть. Чудеса у нас случаются. Как бы не разбудить.

Ярь согласно свистнул и выпорхнул в мерцающую осеннюю предночь. Я убрала куртку в шкаф, разулась, влезла в тапки и отправилась по длинному коридору на кухню, оставив входную дверь приоткрытой. Некому в дом вламываться – чужакам сюда хода нет, старая семейная защита. Кому разрешу – тот войдёт, а разрешено только Ярю и друзьям-соседям. Остальные, если нужда в смотрителе настигнет, обычно орут или у ворот, или под окнами. Хотя для них повсюду разбросаны громкозвучные колокольчики – всё равно орут.