– Господа! Сегодня среди нас человек, имя которого известно далеко за пределами России! – и, повернувшись ко мне, добавил: – Иссидор Константинович, прошу, не тяните, расскажите нам, как оно там, за ледяным морем!

Все взгляды уставились на меня. Я понял, что избежать рассказа не удастся, и мысленно приготовился снова возвращаться в прошлые зимовки, в пургу и холод, только теперь – под взглядами людей, жаждущих услышать про иной, далекий мир.

Утром я разлепил глаза с большим трудом. Голова трещала, как будто в неё воткнули топор. Выпито на вечере было изрядно. Подполковник Чепнов и правда оказался крепок на выпивку, а я, не вняв совету Паши всё же, наверное, решил с ним посоревноваться.

– Рассольчику, вашбродье! Или может стопарик налить, для поправки здоровья? – В спальню заглянул Луцкий, держа в руке глиняный кувшин. Казак сочувственно смотрел на меня, в его взгляде не было и капли злорадства или насмешки – Наш сотник после энтих вечеров завсегда с утра здоровье поправляет, а он крепкий зараза!

– Пить… – Простонал я, в который уже раз зарекаясь про себя больше не бухать никогда в жизни.

В себя я пришел только к концу дня, и понял, что он был потерян зря. Меня никто не беспокоил, а я и не рвался начинать работу. Первые полдня я думал только о том, как выжить, а вторые полдня я попросту спал.

Часов в семь вечера я нашел в себе силы одеться и пойти на прогулку, лежать уже не хотелось, спина и бока от этого уже болеть начинали. Взяв с собой Луцкого в качестве телохранителя и Бауржана, как переводчика, я пошел смотреть город.

Жизнь в Пржевальске шла медленно. На базаре можно было встретить киргизов в белых войлочных колпаках, русских переселенцев, казаков и пару заезжих купцов из Кашгара. Торговали вяленым мясом, войлоком, кожами и яблоками, которых здесь было удивительное множество. Русская колония держалась особняком.

Мы шли по улицам и я отмечал, что городок жил будто двумя параллельными жизнями. С одной стороны – офицеры и чиновники, дома которых тянулись ближе к центру, аккуратные палисады, флигели для постояльцев, лавки русских купцов. С другой – киргизские юрты на окраинах, запах кумыса и дыма, крики детей и мычание скота.

На базаре стоял шумный гул: киргизы предлагали войлок и сыр, русские торговки продавали свечи и домашнее мыло, а татары угощали горячим чаем с лепёшками. В одном углу играли на домбре, в другом ругались двое купцов – один из Кульджи, другой из Верного, спорили о цене на арбы с сухофруктами.

– Видите, вашбродие, – сказал Луцкий, поправляя бешмет, – тут у нас перекрёсток Азии. Кто только не бывает. И китайцы, и кашгарцы, и бухарцы. Вот только все дороги сходятся в гарнизон, без него городок бы давно разнесли.

Я кивнул. Действительно, крепость гарнизона чувствовалась во всём: патрули прогуливались по улицам, казаки дежурили на выездах, а у ворот штаба стоял часовой в серой гимнастёрке. Даже дети киргизов, пробегая мимо, бросали на военных настороженные взгляды.

– Сильно ли местные к нам относятся неприязненно? – спросил я вполголоса.

Бауржан, до этого как всегда молчавший, ответил коротко:

– Кто бедный – торгует и рад. Кто богатый – завидует. А кто гордый – ждёт, когда русские ослабнут.

Его слова прозвучали просто, но в них было больше смысла, чем в любой инструкции из Петербурга.

Мы ещё немного побродили по улицам. Солнце садилось за хребет, и снег на вершинах Тескей-Ала-Тоо горел розовым пламенем. Пржевальск в этот час выглядел не захолустьем, а маленьким форпостом империи на самом краю её владений. Город был беден, но упрямо держался за жизнь, за торговлю, за свою странную смесь людей и культур.

Глава 2

Я несколько раз организовывал полярные экспедиции, но впервые на мою долю выпала организация сухопутного конно-пешего похода. А между тем, различия между ними были огромными. Начиная от способа передвижения на маршруте, и заканчивая питанием и снаряжением.

Да взять хотя бы продовольствие. В полярных районах ты не переживаешь за сохранность продуктов, они отлично хранятся при минусовой температуре, к тому же основным продуктом питания как для человека, так и для собак выступает мясо и жир. Тот же пеммикан хранится очень долго, и является незаменимым источником калорий и витаминов, конечно если правильно приготовлен. Главное – обеспечить ему сухое место хранения. Однако в условиях длительного путешествия по пересеченной горно-степной местности и при плюсовой температуре сохранить его всё же проблематично. Перемена погоды, дожди, туманы всё это приводит к тому, что пеммикан быстро покрывается плесенью и употреблять в пищу его становится невозможно. Альтернатива этому – мясные консервы, но они слишком тяжелы, для перевозки большого объема на вьючных животных. Мясной порошок вообще не пригоден для использования. Через двадцать четыре часа после вскрытия банки он уже слипается в комки, а еще через сутки начинает цвести и издавать запах. В это путешествие, по совету моих проводников мы взяли сушенное мясо, нарезанное тонкими ломтиками. Правда, оно занимало много места и это не спасало его от плесени, но все же его можно было употреблять в пищу. Перед тем как класть мясо в котел, его надо было опалить на огне; тогда плесень сгорает и мясо становится мягким и съедобным. С сухарями – тоже самое. Как объяснил мне Паша, хлебные сухари казаки брались с собой в длительные походы только в сухое время года, осенью и зимой. Летом они жадно впитывают в себя влагу из воздуха, и чем больше их прикрывать брезентами, тем скорее они портятся. Вместо сухарей мы взяли муку, её гораздо легче сохранять. Для этого следует кулек с мукой снаружи смочить. Вода, проникшая сквозь холст, смешивается с мукой и образует слои теста в палец толщиной. Таким образом получается корка, совершенно непроницаемая для сырости; вместе с тем мешок становится твердым и не рвется в дороге. И таких нюансов было величайшее множество, при чем касались они почти каждого этапа подготовки экспедиции.

Кстати о продуктах, получили мы их с гарнизонных складов и были они отменного качества. Общий запас продовольствия, которое мы брали с собой, был рассчитан на месяц пути и состоял из муки, сушенного мяса, галет, риса, масла, сухой прессованной зелени, соли, перца, горохового порошка, клюквенного экстракта, сахара и чая.

Моими помощниками в походе по распоряжению командира Туркестанского полка были назначены штабс-капитан Михаил Егоров в качестве военного топографа, и подпоручик Евгений Бочкарев, в обязанности которого входило собрать энтомологическую коллекцию, заведывание хозяйством и фуражным довольствием лошадей. Кроме того, в состав экспедиционного отряда вошли шесть туркестанских стрелков (Попов, Звонарев, Николаев, Хамзин, Игнатьев, Гнусов) и четыре семиреченских казака (Чернов, Хабаров, Аксёнов, Кожевников). Со мной и моими проводниками, наш отряд насчитывал как раз пятнадцать человек, именно на такое количество членов экспедиции у нас было разрешение от Китайских властей.

Мне предоставлено было право выбора стрелков и казаков из всех частей, расквартированных в Пржевальске, кроме саперного взвода и батареи горной артиллерии. Благодаря этому в экспедиционный отряд попали лучшие. В путешествие просилось много людей. Я записывал всех, а затем наводил справки у ротных командиров и исключал жителей городов и занимавшихся торговлей. В конце концов в отряде остались только охотники и рыболовы. При выборе обращалось внимание на то, чтобы все умели плавать и знали какое-нибудь ремесло.

Приведенных с собой мулов мы оставляли в гарнизоне, вместо них нам предстояло взять лошадей в казачьей сотне. Я, Бауржан, Луцкий и прикомандированные казаки коней уже имели, но нам нужны были кони для моих помощников и стрелков, а также двенадцать вьючных лошадей, привычных к переноске грузов.

Лошадей отбирал я лично при помощи Бауржана, так как казачий сотник не горел желанием расставаться с хорошими животными. Луцкий мне в этом деле тоже был не помощник, казак не хотел портить отношения с руководством сотни.

Мы начали обход коновязей и конюшен едва рассвело, чтобы успеть до выхода сотни на «учения», которые сотник стал проводить с завидной регулярностью, едва я заикнулся о том, что коней выберу сам. Вчера мы припозднились, и застали в стойлах только старых и больных кляч, так как остальных лошадей казаки вывели в степь и вернули на место только поздней ночью.

Бауржан шел впереди, прислушиваясь и приглядываясь. Он знал: по звуку дыхания и по походке даже в тесной конюшне можно отличить крепкого степного коня от забитой и хилой скотины.

– Вот этот, серый, видишь? – он указал на приземистого мерина. – Невысокий, зато спина крепкая, под вьюк самое то.

Я кивнул. Мне нужны были не красавцы для парада, а выносливые труженики, способные тащить по несколько десятков пудов и не падать через три перехода. Но всякий раз, как мы выбирали подходящего коня, рядом словно из-под земли возникал казак и вежливо, но твёрдо заявлял:

– Этого брать нельзя, мокрец у него!

Бауржан хмыкал, но спорить не стал, я же под настороженным взглядом казака и не смотря на его возражения просто осмотрел мерина и сделал запись в блокнот. Мы шли дальше, и снова одно и то же: приглянувшийся мне вороной жеребец вдруг оказывался «хромым», гнедая кобыла – беременной, и так далее и тому подобное.

Луцкий держался в стороне, переглядываясь с казаками и делая вид, что не слышит наших препирательств.

– Не нарывайся, Исидор Константинович. – Шепнул мне Паша, когда я оказался с ним рядом – Они и рады бы отдать тебе лошадок, но ты всё лучших ищешь. Не по-христиански это, оставь, они сами тебе коней подберут.

– Видел, я этих лошадок, что нам пихнуть хотят! Одни инвалиды да старики! – Я зло усмехнулся – В экспедиции сдохший конь равен погибшему человеку. Ты потом вьюки потащить, вместо павшей лошади?! Я не собираюсь довольствоваться падалью!

К полудню вокруг нас собралось уже с десяток казаков, каждый раз выдумывающих новые отговорки. Тогда я уже не выдержал:

– Слушай хорунжий, – обратился я к единственному присутствующему среди казаков офицеру, – что ж выходит, в сотне коней триста голов, а нам ни одного не дашь? Неужто все больные?

Казаки переглянулись. Их шутливые ухмылки выдавали, что дело не в «болезнях», а в нежелании отдавать крепких коней чужакам. Для них наши отряды – временные гости, а конь – богатство.

– Давай мы тебе сами здоровых подберем Исидор Константинович? – Широко улыбнулся хорунжий, лихо подкрутив ус – Видно же, что ты в конях не разбираешься, всё к квёлым подходишь. Да и степняк твой, коней только на мясо выбрать могёт, в этом он здорово сечёт должно быть. Давай мы тебе подмогнём, а?

– Квелые говоришь? Серый мерин, у которого мокрец – шерсть возле копыт сбрита ножам, а не сама по себе выпала! У вороного камень в подкове, специально вбитый, вот он и «хромает»! Гнедая кобыла беременна не больше чем ты сам хорунжий! Мне продолжать?! Ты чего мне тут сказки рассказываешь?! – Я достал из сумки бумаги с подписью командира Туркестанского полка и громко зачитал распоряжение – «На право выбора лошадей предоставляется полное содействие. Отказ или укрывательство считаются нарушением воинской дисциплины». Мне чего, рапорт на тебя написать за саботаж? Или может быть в санитарное управление телегу накатать, что вы тут весь свой парнокопытный транспорт до цугундера довели, чтобы вас сняли с должностей к чертовой матери и под трибунал отдали?!

Гул в конюшне стих. Хорунжий покраснел, но спорить уже не решился. Пришлось вести нас дальше, к задним стойлам, где стояли настоящие рабочие – низкорослые, жилистые, с широкой грудью и крепкими ногами. Не красавцы, но как раз те, что нужны для вьюков. Лошадей в итоге я отобрал самых лучших.

Я понимал: казаки этого так не оставить, и не ошибся, вечером в мою квартиру постучались Чепнов и казачий сотник Мерзляков.