Сотник Мерзляков вошёл первым, сняв папаху и пригладив седые усы. За ним – Чепнов, с насмешливым блеском в глазах. Я пригласил их сесть, но сам остался стоять у стола, чтобы не создавать впечатления, будто мы собрались вести дружеские беседы.

– Ну что, Исидор Константинович, – начал Мерзляков тягуче, – не по-людски это выходит. Ты охфицеров моих перед казаками позоришь, бумаги размахиваешь, словно мы тут саботажники какие. Коней взял, лучших, а мне чем теперь службу тянуть?

– Службу, говоришь? – ответил я спокойно. – Служба твоя в Пржевальске, на кордоне, да в дозоре. А моя – через перевалы, болота и степь, куда твои казаки по доброй воле не сунутся. Мне люди и кони нужны живыми, а не списанными. Но и я не враг тебе, сотник. Давай договариваться по-правде. Чего ты предлагаешь?

Мерзляков кивнул, но глаза его прищурились:

– По-правде говоришь? Тогда слушай. Мне не хочется, чтобы о моей сотне пошёл слух, будто мы коней чужакам хуже навоза отдаём. Люди у меня гордые, и без уважения дело не пойдёт.

Я налил по чарке дешёвой водки, что стояла на столе, и протянул сотнику.

– Уважение я ценю. Коней твоих я не красть пришёл – я с ними к черту на кулички пойду. Так что так: тех двенадцать вьючных, что я выбрал, пусть останутся за нами, остальных сами подберите, только чтобы хороших! Вьючные седла с нагрудниками и шлеями тоже хорошие дашь. – Я вспомнил наставления Бауржана и продолжил, перечисляя по памяти – Особое внимание обрати на седельные ленчики. Дужки их чтобы высокими были, полочки правильно разогнутыми и потники из лучшего войлока – толстые и мягкие. Недоуздки крепкие выделишь, с железными кольцами, торбы и путы, ковочный инструмент и гвозди, запас подков по три пары на каждого коня и колокольчик для передовой лошади, которая на пастбище будет весь табун за собой водить. Кроме того, для каждой лошади – головные покрывала с наушниками чтобы от мошки коней укрывать. Фураж кстати не забудь. И тогда – по возвращении я распишу в рапорте, что лучшие лошади, что помогли нам пройти маршрут, были даны сотней Мерзлякова.

Чернов хитро усмехнулся и подмигнул мне, а сотник слегка подвис от моей речи, но потом решительно стукнул ладонью по столу. Он поднял чарку, выпил залпом и вздохнул:

– Вот так бы сразу, Исидор Константинович. Бумага бумагой, а слово офицерское – крепче печати. Считай, что договорились! Эх, ограбил ты меня конечно, но чего уж теперяча. Кстати, разобраться бы надо, подмоги по дружбе. Казаки говорят, что в конях ты селен, их уловки на раз вычислил, а вод Луцкий, сучий потрох утверждал, что ты в лошадях не разбираешься. Соврал мне выходит стервец?

– Я ездить на них при нем учился, до этого всё как-то на собаках доводилось, вот он и подумал, что я коня в первый раз в жизни вижу – Усмехнулся я – Но ты не забывай, что я ветеринарный доктор вообще-то. Да и твои казаки тоже хороши, собрали всё до кучи: тут тебе и сап, и мыт, лишай, мокрец, бешенство, при этом беременные все поголовно, даже кони. Жуть сплошная, остается только конюшню запереть и сжечь, чтобы эта зараза и звериная содома на волю не вырвалась. Тут и дурак бы догадался, что его за нос водят, не то что профессиональный ветеринар.

Чернов заржал, а сотник красный как рак готов был провалится сквозь землю от стыда и злости.

– Вот же уроды… – Прошипел он сквозь зубы – ну ниче, я их научу уму разуму, нагайка по заднице получат, впредь наука будет!

Мы ударили по рукам, и напряжение спало. Чепнов, который до этого не произнес и слова, одобрительно кивнул мне, пока сотник не видел и тоже взял чарку со стола. Вечер закончился за неторопливым разговором, в котором казак и начальник гарнизона пытались выведать, куда именно мы держим путь.

Казаки слово сдержали. Всё что я просил нам было выделено, и даже более того. Давешний хорунжий лично привез мне вьюки и походные ящики.

Вьюками были брезентовые мешки, а походные ящики были обиты кожей и окрашены масляной краской. Такие ящики, по словам Луцкого были чертовски удобны, их можно было крепить к упряжи, они помещались в лодках и на санях. Они будут служить нам и как сидения на привале и рабочими столами. Если не мешать имущество в ящиках и не перекладывать его с одного места на другое, то очень скоро запомнишь, где что лежит, и в случае нужды расседлаешь ту лошадь, которая несет искомый груз.

Из животных, кроме лошадей, в отряде еще были две собаки, что мы купили на местном базаре. Собак я назвал Маньяком и Молчуном, в честь моих старых псов. Они были беспородными, но довольно крупными, по складу и по окраске напоминающие волков. Новым хозяином они меня признали сразу, получив легкую трепку за не послушание и поев из моих рук. Я легко нашел с ними общий язык, сказался мой опыт обращения с ездовыми псами.

Научное снаряжение экспедиции я привез с собой из Петербурга и состояло оно из следующих инструментов: буссоли, шагомера, секундомера, двух барометров-анероидов, гипсотермометров, термометров для измерения температуры воздуха и воды, анемометра, геологического молотка, горного компаса, рулетки, фотоаппарата, тетрадей, карандашей и бумаги. Так же у нас были ящики для собирания насекомых, препарированные инструменты, пресс, бумага для сушки растении, банки с формалином и т. д.

Кроме научных инструментов, в отряде имелись и инструменты плотницкие, столярные, сапожные и обширный набор шанцевого инструмента. Еще в Петербурге я собрал набор хирургических инструментов (бритва, ножницы, пинцеты, ланцеты, иглы, шелк, иглодержатель, ушнои баллон, глазная ванночка, шприцы) и значительное количество перевязочного материала с лекарствами, так как в качестве врача в экспедиции придется выступить мне.

Все стрелки и казаки были вооружены трёхлинейными винтовками кавалерийского образца. На каждого было взято по пять сотен патронов. Кроме этого оружия, в экспедиции были две винтовки системы Винчестера, мелкашка, двуствольный дробовик, а у каждого из офицеров и у меня было ещё и по нагану, у казаков имелись штатные шашки.

Снаряжение стрелков состояло из следующих предметов: финские ножи, патронташи, носившиеся вместо поясов и небольшие кожаные сумки для разной мелочи (иголки, нитки, крючки, гвозди и т. д.). Холщовые мешки с бельем стрелки приспособили для носки на спине. Вес вьюка каждого участника экспедиции равнялся пятнадцати килограммам. Летняя одежда стрелков состояла из рубах и шаровар защитного цвета и легких фуражек. Нарукавники, стягивающие рукава около кистей рук, летом служили для защиты от комаров и мошек, а зимой для того, чтобы холодный ветер не задувал под одежду. Все участники похода были обуты в кожаные сапоги. На зиму были запасены шинели, теплые куртки, фуфайки, шаровары, шитые из верблюжьего сукна, шерстяные чулки, башлыки, рукавицы и папахи. Зимняя обувь – унты. Казаки были одеты примерно так же, только дополнительно имели бешметы и бурки.

В качестве лагерного снаряжения мы брали с собой брезентовые палатки, тенты и комарники. Вместо постели у каждого имелись тонкие войлоки, обшитые с одной стороны непромокаемым брезентом, и одеяла.

День выступления был назначен на воскресенье, и с самого утра весь гарнизон Пржевальска словно оживился. На плацу собрались офицеры, нижние чины, даже женщины и дети – провожать наш отряд. Лошади, гружённые вьюками и ящиками, нетерпеливо переступали копытами, звякали удилами и трясли торбами с овсом.

Командир гарнизона лично вышел на проводы. Он сказал короткую речь, напомнив стрелкам и казакам, что честь части теперь в их руках, а мне пожелал здоровья и благоразумия. Стрелки один за другим пожимали руки своим товарищам, остающимся в городе. В этих рукопожатиях было больше, чем простое прощание – молчаливое обещание вернуться живыми. Казаки же прощались на свой лад: перекрестились, крепко обнялись и обменялись короткими фразами, как будто уходили не на два года, а в простой патруль.

Толпа горожан двигалась следом за нами до самой городской окраины. Женщины махали платками, дети бежали сбоку, стараясь дотронуться до лошадей. Кто-то перекрестил нас на дорогу, кто-то громко выкрикнул пожелание удачи.

Я обернулся и снял фуражку, поклонившись оставшимся в гарнизоне. Потом махнул рукой – и мы двинулись дальше, в степь, туда, где нас ждали перевалы и неизведанные земли.

Солнце только поднималось над Тескейскими горами, и длинные тени наших людей и лошадей ложились на дорогу. Так начинался наш конно-пеший поход.

Глава 3

– Привал! – Выйдя на небольшую удобную полянку, через которую бежал горный ручей, я остановил караван.

Искать другое место не было смысла, солнце стремительно катилось к горизонту, день заканчивался. Такого же мнения явно придерживались и Паша с Бауржаном, так как идя в головном дозоре дальше они не поехали, а остались поджидать нас именно здесь. наши проводники всегда выбирали самое удобное место для ночёвки и я им полностью доверял.

– Разбиваем лагерь бойцы, здесь ночевать будем!

Эта поляна явно пользовалась популярностью у местного населения, путешественников и купцов, так как здесь виднелись следы костровища обложенного камнями, возле которого кто-то не поленился и расположил небольшие валуны, заменяющие путникам сидения. Мы шли караванным путем и такие места встречались нам часто.

Стрелкам и казакам второй раз повторять не пришлось, они шустро соскочили с лошадей, и каждый занялся своим делом, под руководством Бочкарева. За несколько дней пройденного пути уже каждый знал, что ему делать и чья сейчас очередь заниматься бивачьими делами: кто-то, тут же передав своих лошадей казакам отправился за хворостом, дровами и кизяком для костра; казаки и Бауржан снимали вьюки с коней, вешали торбы с овсом и спутывал им ноги; дежурный повар отправлялся по воду, а остальные занимались установкой палаток.

Вскоре поляна уже напоминала небольшой военный лагерь, четко и грамотно расположенный. Девять палаток встали в два ряда, окружив костровище, на котором бурлил котел с похлебкой. В каждой палатке располагались по два человека, и только у меня, Бочкарева и Егорова палатки были отдельными. Было сумрачно и холодно; начинал накрапывать дождь. Дым от костра не подымался кверху, а повис в воздухе неподвижными белыми полосами.

Повар помешивал похлебку, часовые мокли на посту, а остальные участники экспедиции, укрываясь от дождя уселись в палатках, и распахнув их пологи терпеливо дожидались своего ужина, пользуясь последними лучами заходящего солнца чтобы сделать неотложные дела. Кто-то чинил порванные о ветку шаровары, кто-то чистил винтовку, а кто-то, в том числе и я, делал записи в дневниках. Все разулись, спрятав сапоги от дождя под специально растянутым навесом, под которым сушились и портянки. от этого места шел непередаваемый "аромат" солдатской казармы.

Основная дорога из Пржевальска в Тибет вела вдоль реки Тюп к перевалам. Первый участок пролегал по горным дорогам Тянь-Шаня: перевалы Ак-Суу и Нарынский тракт. Далее путь выходил в район Нарына – главного рубежа, откуда шли все экспедиции к югу, в сторону высокогорных плато и Кашгарии. Когда-то, и Пржевальский ходил этим путем, и он хорошо был обозначен на имеющихся у нас картах.

Этот поход сильно отличался от ставших мне уже привычными полярных переходов. Ветер, дождь, мошка, запах конского и человеческого пота, стойкое амбре лошадиного навоза были нашими постоянными спутниками. Одежда насквозь пропиталась запахом дыма костров. На дворе стояла осень 1898 года и скоро зима должна была вступить в свои права.

График нашего движения сложился следующий. Подъём обычно ещё до рассвета – около пяти часов утра. В горах солнце встаёт позднее, но в отряде поднимались рано, чтобы уйти в путь в прохладу. Дежурный повар разводил костёр, ставил котёл с чаем и похлёбкой. Завтрак был прост: чай, галеты, каша, иногда с мясом. Пока стрелки собирали палатки, казаки и Бауржан распутывали спутанные за ночь ноги у лошадей, седлали и вьючили животных.