К полудню показались первые отроги хребта. Дул колючий ветер, срывая пыль и мелкие камешки. На пригорке стояла старая киргизская юрта; из-под войлока тянуло дымом. Старик-хозяин вышел, пригласил нас на чай. Бауржан переговорил с ним: впереди, сказал старик, трава хуже, а ветер сильнее, но дорога верная – к Ат-Башы. Мы оставили ему пригоршню соли и пару медных монет, и пошли дальше.

К вечеру дорога стала заметно пустыннее. Зимовки встречались всё реже, овцы и кони на пастбищах – лишь изредка. Мы остановились на ночлег у каменной россыпи, развели костёр из привезённых вьюком дров и кизяка, но тепла он давал мало. Ночь выдалась холодной, и многие не сомкнули глаз, кутаясь в шинели и бурки.

На третий день показался Ат-Башы. Аул раскинулся в долине, окружённый холмами, над которыми стелился сизый дым. На базаре шум стоял привычный: киргизы торговали скотом, бухарцы предлагали ткани, пара уйгуров толковала о чае. Здесь мы задержались до вечера – пополнили запасы муки и сушёного мяса, купили ещё пару арб с кизяком, чтобы не остаться в Арпе без топлива. С помощью Бауржана купили полный комплект одежды киргизских-кочевников на всех членов команды. Делать эти закупки в Нарыне я не стал, так как не хотел, чтобы Обручев и его офицеры знали о нашем запасном плане.

За аулом Ат-Башы казалось, что любая жизнь заканчивалась. Там начиналась пустая, продуваемая всеми ветрами долина Арпа, о которой говорил Обручев. Ни людей, ни селений, только пожухлая трава, снег и холодные звёзды над головой.

Долина Арпа встретила нас тягучей тишиной и ветром, который не смолкал ни на минуту. Широкое пространство уходило во все стороны, и казалось, что мы идём по каменной чаше. Первый день пути прошёл тяжело. Под ногами и копытами лошадей земля местами проваливалась – мы шли через скрытые под тонкой и сухой коркой болотца. Кизяк, что мы везли из Ат-Башы, уходил на топку быстрее, чем я рассчитывал, и уже вечером в лагере начали экономить каждый лепеш. Костёр едва тлел, и мы предпочли не готовить горячую еду, ограничившись чаем и сушёным мясом.

Ночью было особенно худо. Ветер завывал так, что палатки трещали и едва не срывались с креплений. Конечно, с полярными холодами и ветрами это было не сравнить, однако и теплой одежды, которую я носил в тех краях у меня с собой не было. Люди ворочались, не в силах уснуть, собаки скулили, прижимаясь к сложенным на земле вьюкам. Утром лица у всех были серые, глаза красные от недосыпа.

На второй день дорога пошла выше, и стало заметно холоднее. В середине перехода, сразу после обеденного привала мы нашли страшные следы – обглоданные диким зверьем человеческие кости у кострища. Бауржан сказал, что это дело рук кочевников-разбойников, которые промышляют на дальних пастбищах.

– На большие караваны они не сунутся, – сказал он, осматривая останки мертвеца – но одиноких путников они режут без жалости. Могут позариться даже на пожитки бедняка. Видите, они даже одежду с него сняли.

Его слова и увиденное не добавило нам бодрости. Теперь мы ехали настороженно оглядываясь по сторонам, казаки перевесили свои винтовки на грудь, чтобы всегда были готовы к бою.

К полудню мы наткнулись на стадо диких яков. Животные стояли на ветреном склоне, тяжёлые, мохнатые, и смотрели на нас равнодушно. Для местных это богатство, но добыть их без хорошего ружья и без риска почти невозможно. Егоров только присвистнул: «Вот бы парочку в обоз!», но я покачал головой – времени на охоту у нас не было.

На третий день в Арпе разразилась метель. Небо заволокло серым, ветер поднял снежную крупу, и мы едва различали друг друга в десятке шагов. Дорога превратилась в белую пустоту, и только опыт Бауржана позволил не сбиться с курса. Люди шагали молча, укутанные в шинели, снег хлестал в лицо, лошади с трудом вытягивали ноги. Зима потихоньку отвоевывала у осени эти земли.

Когда под вечер ветер немного стих, мы поставили лагерь за каменным выступом. Там было хоть немного тише. Люди ели молча, лошади дрожали под попонами, собаки лежали клубком, пар от дыхания стлался над ними белым облаком. Я смотрел на этот лагерь и думал: Арпа словно испытывает нас на прочность, а ведь впереди был перевал Торугарту, который гораздо выше и опаснее пройденного нами Ак-Суу.

Глава 5

– Хунхузы! – Меня разбудил отчаянный крик часового и грохот нестройного ружейного залпа.

Брезент палатки дернулся от попадания пули, тупой удар чуть не выбил мешок, который я использовал вместо подушки, из-под моей головы.

Действуя на автомате, еще толком не осознав, что же происходит, я отбросил в сторону одеяло, схватил револьвер, который по заведенной давно привычке лежал у изголовья, и рванулся к выходу. Полог палатки я даже не пытался развязать, а просто с силой дернул в сторону, разрывая завязки.

В лагере творился хаос. Солнце только начало появляться из-за горизонта и в долине, затянутой туманом, царил сумрак. Мрачное, сырое и холодное утро в Арпе. Где-то в той стороне, где должен был стоять часовой звучали выстрелы из винтовки, ей в ответ, в разнобой били ружья. Вдруг, прямо у меня над головой прошуршала стрела и впилась в центральную стойку навеса, под которым мы сушили обувь. Из брезентовых укрытий, кто в чем выбирались казаки и стрелки.

– К бою, занять оборону! – Послышался крик Бочкарева.

Я бросился к ближайшему ящику чтобы использовать его в качестве укрытия, но тут же в полутьме различил тени, мелькнувшие между валунами на противоположном склоне. Узкие силуэты, повязки на головах, и гортанные крики, подхваченные десятками голосов. Хунхузы шли в атаку лавой, под прикрытием тумана.

Кто-то из наших опрокинул в костровище треногу с котлом, и головни, разлетевшись по сырой траве, задымили, добавив к туману ещё и гарь с густым паром от попавшей в костер воды. В этом полумраке всё смешалось: крики, конское ржание, собачий лай. Вьючные кони рвались с привязи, путаясь в арканах. Один из них, обезумев вырвался, понёсся прямо сквозь лагерь и сбил с ног двоих стрелков.

– Круговую! Держать фланги! – теперь уже кричал Егоров, и его голос, гулкий и властный, звучал уверенно.

Первыми ответный огонь открыли казаки. В густом сумраке тускло блеснули выстрелы, и один из нападавших, взмахнув руками, кубарем покатился вниз по камням. Но другие, были уже совсем близко. Разбойники выли, как бешеные волки и размахивали саблями и ружьями.

Я упал на колено и, стараясь не целиться долго, выстрелил из револьвера в ближайшего – тот рухнул, держа обеими руками живот. Второго подстрелил почти в упор Бауржан, оказавшийся почему-то ближе всех к нападавшим.

Пули свистели над головой, несколько вонзились в землю рядом с моими ногами. И только тут я осознал, что только я один торчу посреди лагеря как три тополя на Плющихе, стоя на одном колене и стреляя из револьвера как в вестерне. Все мои бойцы уже заняли позиции укрывшись за чем придётся.

– Ложись твою мать! – Паша Луцкий возник как призрак и навалился на меня сверху, – вот же холера! Куда тебя черти несут вашбродье?!

Через секунду мы вместе с казаком были уже возле потухшего костра, спрятавшись за валуном, который дежурный повар использовал в качестве разделочного стола.

Паша выглянул из-за камня, и я последовал его примеру. Короткий миг мне показалось, что нас сейчас сомнут, но вдруг залп стрелков, занявших оборону у подножья склона, отбросил хунхузов назад. Несколько тел остались валяться неподвижно, и вопли раненых перекрыли их боевой клич.

– Кажись отбились. – Паша начал было крестится, но остановился, не завершив ритуал – Етить колотить!

Из-за скал показались новые группы. Теперь их было куда больше – человек пятьдесят. Они обступали нас с обеих сторон, надеясь взять лагерь в клещи. Я повернул голову в право, и обмер от увиденного. Пока нас обстреливали из-за холма, возле наших вьючных лошадей без крика, шума и выстрелов уже суетились несколько низкорослых фигур.

– Не дать им взять обоз! – гаркнул я и, перескакивая через тюки и седла, помчался в сторону импровизированной коновязи.

– Куда?! – Возмущенный вопль Луцкого ударил в спину – Вот же малахольный!

Я и сам не заметил, как оказался возле лошадей, а на моем пути встал щуплый китаец с огромным ножом в руке. Его лезвие, поддернутое ржавчиной и с зарубками на кромке, выглядело страшно. Заорав я ткнул в его сторону револьвером и несколько раз нажал на спусковой крючок. Китаец рухнул как подкошенный, но на его мете тут же появились ещё три фигуры. Я выстрелил снова, и револьвер вхолостую щёлкнул курком.

– А-а-а! – Не останавливаясь я швырнул бесполезный револьвер в ближайшего противника, а потом всем телом врезался в эту троицу.

Бок обожгло болью, что-то теплое полилось под рубахой, но я не обратил на это никакого внимания. Адреналин бурлил в крови бурными потоками, я бил куда и чем попало, толком не разбирая кто передо мной.

– Сарынь на кичу! – Боевой клич донских казаков, подсказал мне, что рядом дерётся Луцкий. Неизвестно каким ветром занесенный в семиреченское казачье войско донец не оставил меня одного.

– Сдохни сука! – Я вцепился в горло очередного китайца и рухнул вместе с ним на грязную землю.

По мне кто-то топтался, наступая то на ноги, то на спину, а я боролся с хрипящим разбойником, пытаясь его задушить. Вдруг прямо перед моим лицом мелькнуло лезвие шашки, воткнувшись в глаз моего противника. Кровь брызнула мне в лицо, и меня вырвало прямо на умирающего.

– Всё вашбродье, всё, оставь его, подох он ужо! – Голос Луцкого привел меня в чувство.

Я попытался подняться, но ноги едва слушались. Бок пульсировал болью, в глазах темнело. Луцкий рванул меня за ворот и усадил, сам встав на одно колено.

– Сиди, не рыпайся, вашбродье – процедил он, – не хватало мне тебя тут в гроб укладывать.

В этот момент над валунами снова затрещали выстрелы. Хунхузы, заметив, что взять обоз быстро не вышло, пошли второй лавой. Теперь они стреляли реже, но двигались плотнее, передвигаясь перебежками, и укрываясь за изгибами местности.

– Держать линию! – крикнул Бочкарёв, и его команда разнеслась по лагерю.

Стрелки, уже успевшие перезарядить винтовки, встретили разбойников залпом. Несколько фигур упали, но другие, словно не замечая потерь, влетели прямо в ряды казаков и стрелков. Сталь встретилась со сталью, крики, мат – всё смешалось.

Я попытался нащупать за поясом подсумок с патронами, но никак не мог его найти, пальцы дрожали. Через пару секунд я осознал, что пояса не было, он остался в палатке. Тогда я схватил с земли китайский тесак. Лезвие было скользким от крови, и рука еле удерживала рукоять.

Из-за тюков выскочил хунхуз в кожаном нагруднике, короткий клинок в руке блеснул прямо у моего лица. Я едва успел поднять своё оружие, отражая нападение, удар получился косым, и лезвие противника с визгом соскользнуло. Луцкий, как чёрт из-под земли, прыгнул на него сбоку и сшиб в грязь.

– Гляди в оба, вашбродье! – рявкнул он, уже отворачиваясь к следующему противнику.

Я поднялся, чувствуя, как по спине катится холодный пот. В стороне слышался топот – это часть коней, сорвавшись, носились по лагерю, ломая палатки и спотыкаясь о тюки и ящики. Среди дыма и тумана мелькали лица – то свои, то чужие.

Кто-то заорал:

– На фланге прорыв! К обозу идут!

И сердце ухнуло в пятки: возле обоза были только мы с Луцким…

Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Над лагерем пронесся протяжный свист, и нападавшие как один развернулись и бросились бежать. Прошло несколько мгновений, и противников перед нами не осталось.

Лагерь напоминал поле боя.

Казалось, всё вокруг превратилось в месиво из грязи, дыма и крови. Сбитые палатки лежали комьями мокрого брезента, перемешанного с сорванными верёвками. Тюки с провиантом были вспороты ножами и пробиты пулями, галеты и мука валялись прямо в грязи, и по ним топтались испуганные кони. Собаки, про которых мы совсем забыли в горячке боя, сорвались с привязи, носились по кругу, выли и не поддавались ни окрику, ни свисту.