Воздух был густ от порохового дыма и запаха крови. Где-то на краю лагеря стонал раненый стрелок, его пытались перевязать двое товарищей, торопливо рвавших на бинты подолы своих рубах. Недалеко от кострища неподвижно лежал часовой – тот самый, чей отчаянный крик поднял всех нас из сна. Его глаза, застекленевшие, смотрели прямо в низкое серое небо. В проклятой, безжизненной Арпе стояла вязкая, давящая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых. Туман тянулся по долине, скрывая следы врага, и казалось, будто сами горы затаились, ожидая продолжения боя.

Я тяжело опустился на ящик, всё ещё сжимая в руке китайский тесак. Кровь с него капала на мою голую ступню, но я даже не пытался её вытереть. Бок саднил всё сильнее, рубаха промокла насквозь. Луцкий, оглядевшись, только сплюнул в сторону и сказал сипло:

– Ушли… сволочи. Но могут вернутся.

Бочкарёв подошёл, он был весь покрыт грязью и пороховой копотью. Подпоручик остановился рядом, поправил на плече ремень с чужой винтовкой и посмотрел на меня так, словно хотел убедиться, что я всё ещё жив.

– Исидор Константинович, счёт не в нашу пользу, – тихо проговорил он. – Двоих убили, пятеро ранены, Егоров тяжко. Лошадей – трое увели, двое зарезаны прямо на месте. И вьюки с припасами потрепали знатно.

Я провёл рукой по лицу, смывая с глаз кровь и грязь. Мы выстояли, но мне в это с трудом верилось. Нападавших было как бы не под сотню, а нас всего пятнадцать.

– Кто убит?

– Попов и Гнусов. – Четко доложил подпоручик – Гнусов на часах стоял, вовремя тревогу поднял, но сам почти полный залп схватил. Стрелял ещё потом, пока жив был, откуда только силы взял… Они по палаткам били в начале нападения, Попова во снеубили.

– Ясно… – проскрипел я зубами – Организуй оборону Женя, поймайте лошадей, а раненых срочно ко мне. Луцкий, помогать мне будешь.

– Так вы сами ранены, вашбродье – Паша, который за время боя несколько раз спасал мне жизнь, ткнул пальцем в мою пропитанную кровью рубаху – Ножом вас пырнули, я видел. Ещё подумал, что убили вас, а вы ничё, справно потом бились. Горазды вы кулаками и ногами махать, я после вас только подранков добивал.

– Хорош мне дифирамбы петь! – охая от боли, я задрал рубашку и осматривал свою рану – Воду на огонь, срочно! Много воды! Нужны перевязочные материалы и медицинский ящик. Поставьте навес! А у меня… глубокий порез, рана не проникающая, по касательной нож прошел. Жить буду короче. Перевяжи меня Паша чем ни будь туго, чтобы кровь остановить и займемся работой, себя я позже подлатаю. И… спасибо казак, ты мне сегодня жизнь спас!

Паша, смущённо крякнув, махнул рукой:

– Да ладно, вашбродье, не в первый раз. На войне же оно завсегда так, сегодня я вам, завтра вы мне. Сочтемся короче.

Он исчез на несколько секунд, а потом вернулся, неся в руках чью-то чистую рубаху, ловко разорвал её на полоски и принялся перетягивать мой бок. Боль была такая, что я едва не прикусил язык, но стиснул зубы, стараясь не застонать при людях.

Тем временем Бочкарёв уже отдавал распоряжения. Казаки и стрелки, наскоро перевязав друг друга, разбежались по периметру лагеря, выставляя часовых. Двое повели раненых к поваленному навесу, другие ловили обезумевших коней, ставя их обратно в привязь. По лагерю снова зазвучали команды, и этот хаос постепенно начал обретать порядок.

Я тяжело выдохнул. Бок горел, но разум становился яснее.

– Женя, – позвал я подпоручика, – разведку немедленно! Пусть пара человек проверит склоны. Хунхузы так просто не уйдут. Скорее всего, они где-то рядом, как бы снова не сунулись.

– Сделаем, командир, – отозвался Бочкарёв и махнул рукой двум казакам. Те, пригнувшись, исчезли в тумане. – Смогулова я тоже отправил поглядеть окрест и лошадей, пропавших поискать.

Паша, закончив перевязку, подтянул повязку узлом и удовлетворённо хмыкнул:

– Ну вроде всё вашбродь, потерпишь. Кровь останавливаться начала. До кишок не достал нож, значит обойдётся.

Я кивнул и, поднявшись с ящика, посмотрел на людей. Они были мрачны, но держались – каждый понимал, что сейчас от их стойкости зависит жизнь всех. Туман в долине редел, и на сером фоне рассветного неба уже явственно виднелись разбросанные тела хунхузов.

– Собрать оружие у убитых! – приказал я. – Всё, что можно – ружья, сабли, патроны. Пусть хоть их железо нам в помощь будет.

Кто-то из стрелков тихо сказал:

– Господь уберёг…

Я перекрестился и добавил:

– Это только начало, братья. Арпа нас просто так не отпустит. Держим уши востро.

Я поймал взгляд Луцкого. В его серых глазах мелькала усталость, но и злость тоже – та самая, которая даёт силы выжить.

– Ничё, вашбродь, – усмехнулся он. – Выдержали первую волну. Значит, и дальше справимся. Врасплох они тепереча нас не застанут.

Я не ответил. Только молча клялся самому себе: отныне каждую ночь и каждое утро мы будем встречать только с оружием в руках.

Раненых я прооперировал, если это можно так назвать. У одного извлёк пулю из ноги, у другого пулевое ранение в плечо оказалось сквозным, ещё двоим обработал и зашил порезы. А вот Егорову я помочь почти ничем не мог. Китайский тесак оставил глубокую зарубку на его затылке. Кость выдержала, однако штабс-капитан был без сознания, получив серьезную черепно-мозговую травму. Его нужно было срочно доставить в госпиталь, и посовещавшись с Бочкаревым я принял решение отправить его в Нарын в сопровождении двух легко раненых стрелков, как раз тех, что получили пулевые ранения. Вместе с ними я оправлю и донесение Обручеву о нападении хунхузов, наших потерях и дальнейших планах. Отряд уменьшился на пять человек, и с этим ничего нельзя было поделать. Из взятых с собой стрелков туркестанского полка, в строю оставались только Хамзин и Николаев, причем оба они тоже были ранены. Стрелкам не повязло в том, что их палатки стояли как раз на первой линии обращенной к склону, с которого на нас напали хунхузы. Среди казаков погибших и раненых не было. Лошадей тоже, стало на восемь меньше. Троих угнали разбойники, двоих убили, и три лошади вместе с ранеными уходили в Нарын.

Мы похоронили своих сразу, не дожидаясь полудня. Земля в Арпе сырая, тяжёлая; лопаты вязнут, камни под ними скрежещут. Поставили на грудах камней два креста, сделанных из разбитых ящиков. Бауржан прочитал «Фатиху», я перекрестился и вслух назвал имена – Попов, Гнусов. У каждого из живых в этот миг было одно лицо: усталое и злое.

Только после этого занялись лагерем по-настоящему. Сегодня идти дальше уже не было смысла, но нужно было приготовится к обороне. По итогам разведки проведенной казаками и Бауржаном выходило, что хунхузы ушли, но дать гарантий того, что они не вернутся никто, не мог.

Нашлась польза и от убитых разбойников. Собрали восемь ружей – у двоих фитильные древности, у прочих кремнёвки, одна берданка, видавшая виды; к ней нашлось десять патронов, смятых в тряпичном мешочке. Сабель и ножей – с полдюжины, пара щитов из лозы. Патроны к своим винтовкам я велел пересчитать дважды и разделить по людям поровну, чтобы никто не остался с пустыми сумами. Продукты, что размесили копытами, я приказал собрать, муку просеять сквозь чистую ткань. Она конечно всё равно оставалась грязной, но разбрасываться продовольствием в этих диких местах было нельзя. После полудня Бауржан ещё раз сходил на разведку и вернулся только вечером.

– Хунхузы ушли к седловине, командир, – Докладывал мне разведчик – Следы свежие, но не растянулись: кучей уходили. Не далеко станут – жадные.

– Значит, вернутся, – стоящий рядом Луцкий посерел лицом – И вернутся ночью.

– Нам всё равно не сбежать – немного подумав, сказал я – Если в пути застанут, всех перебьют, здесь будем оборону держать, а завтра двинемся в путь, если живы будем… А Обручев ведь говорил, что рисковать бандиты не будут, переговоры предложат, плату за проход, а оно вон как получилось…

Егорова уложили на плащ-палатку, под голову – седельную подушку, к затылку – мех с льдом из ручья. Дышит ровно, но пусто, как будто человек ушёл куда-то и не торопится обратно. Я посидел рядом минуту, послушал молчание. Потом взял карандаш.

Донесение Обручеву я писал коротко, без эмоций: «Нападение хунхузов на стоянке в верховьях Арпы, рассвет, туман. Враг до сотни, вооружение пёстрое. Наши потери: 2 уб., 5 ран., лошадей – минус 8. Противника отбит. Трофеи: 1 винтовка системы Бердан №2, 7 старых ружей, холодное. Раненому штабс-капитану Егорову необходима эвакуация. Прошу прислать конвой из Нарына, усиление патронами, гужевым транспортом, провизией и медикаментами. Путь продолжаем, но меняем порядок движения и стоянок». Подписался, приложил список и схему долины. Конверт опечатал сургучом.

Отправлял я Егорова с двумя легкоранеными стрелками под началом Смогулова – тот умеет идти тихо и быстро. Бауржан должен был отвести раненых подальше от хунхузов, чтобы они их не нагнали, и вернутся к нам. Дал им в достатке провизии и бинтов, поручил идти не той тропой, по которой мы сюда пришли.

– Ну всё мужики, удачи! – Напутствовал я стрелков – Приказ – добраться живыми!

Они уехали, растворившись в молоке тумана, как призраки.

Я приказал снять шкуры с двух убитых коней, мясо – в котлы. Бросать ценный ресурс было не в моих правилах, полярные походы научили меня дорожить каждой калорией. К тому же вареная конина мясо вкусное, как в горячем, так и в холодном виде, да и храниться оно долго. Палаток мы больше не ставили. Спать мы всё равно сегодня не будем.

Пока готовили ужин, я занялся своей раной окончательно. Паша развёл в котелке воду с карболкой. Иглу прокалили в пламени, нитки из хирургического набора, с катгута оставалось немного. Когда я его собирал, я не думал, что мне придется организовывать филиал военно-полевого госпиталя…

– Давай, вашбродье, залипнем дырку, – сказал Паша, и, не давая мне времени передумать, уверенно провёл первый стежок. Я молчал и считал вдохи. Наложили десять швов. Поверх – йодоформ, сухая повязка, сверху – бечёвка крест-накрест, чтобы не разошлось на ходу.

– Готово, – подытожил казак, удовлетворенно осматривая дело рук своих. – На рожон не лезть, тяжёлого не таскать.

– Слушаюсь доктор! – хмыкнул я. – Только ты про это ещё и хунхузам скажи, чтобы не беспокоили.

К сумеркам лагерь стал не узлом хаоса, а крепостью. Три «колокольчика» из жестяных кружек на растяжках, два «ёжика» из сучьев на тропке к ручью, ложные следы за лагерь – пусть ищут нас там. Я обошёл периметр. Хамзин сидел у западной бровки, лицо серое, но глаза живые. Николаев меня встретил ухмылкой:

– Живём, ваше благородие. Благодарствую что подлечили!

У костра я собрал совет, Бочкарёв и Луцкий.

– Предлагаю лагерь покинуть и устроить на ночь засаду. Сместиться на правый склон – там камни, оборону держать можно. Ночью разожжём в старом лагере ложный костёр, поставим пугала из шинелей. Основной лагерь – здесь до полуночи, затем скрытый отход в балку, если нас не атакуют, уйдем на рассвете.

– А если они вернутся раньше? – спросил Бочкарев.

– Тогда встретим конечно. Но не думаю, что они решатся раньше рассвета. Ночью нихрена не видно, а мы в обороне. Наверняка они за нами наблюдали и видели, что мы готовимся. Они то думали, что мы после их нападения тронемся в путь и тогда нас можно будет накрыть при переходе. Но раз мы остаемся…

Возражений ни у кого не было.

Но хунхузы до утра ждать не стали… Первый же час ночи принёс шорох. С востока, где ложная стоянка тлела оранжевым пятном, послышалось еле заметное «дзынь» – жестянка задела растяжку. Мы лежали тихо как мыши. Через минуту – ещё «дзынь», а затем торопливое шарканье шагов. Два тёмных силуэта скользнули к фантомному костру.

– Сейчас! – шепнул Бочкарёв.