В 1849 году он был избран в законодательное собрание, которое позднее сделало его своим вице-президентом. Вскоре президент республики пригласил Токвиля занять место министра иностранных дел. В этом звании ему пришлось иметь дело с римским вопросом. Рим был взят и папа восстановлен французскими войсками в своих правах и при молчаливом согласии Токвиля, рассчитывавшего, по-видимому, на то, что понтифик будет править на либеральных началах, провозглашенных им в 1847 году. Как известно, надежды эти не оправдались. Впрочем, Токвиль оставался в министерстве только четыре месяца. Понимая невозможность соглашения президента с палатой, он вышел в отставку, сохранив звание депутата. Время его деятельности с 1848 по 1850 год описано было им самим в очень интересных воспоминаниях^[3]. В 1851 году ему был поручен доклад о пересмотре конституции. В нем он указал на опасность положения, вытекающую из того, что вследствие ошибок законодателей 1848 года управление Францией было ненормально и не удовлетворяло страну; но, будучи докладчиком комиссии, в которой мнения были разделены, он не высказал определенного заключения. Поскольку в палате не было получено требуемых двух третей голосов за пересмотр, то он, как известно, и был отвергнут. Затем произошли события 2 декабря 1851 года, после которых Токвиль навсегда удалился от государственной деятельности, снова занявшись своими историко-политическими исследованиями, результатом которых стало новое, может еще более важное произведение L’ancien régime et la révolution^[4]. В коротком биографическом очерке сложно анализировать столь серьезное сочинение, поэтому мы ограничимся лишь указанием на его основную мысль, заключающуюся в том, что революция изменила старый строй, но в действительности это изменение было далеко не таким радикальным, как казалось, потому что касалось лишь того, чем нарушалось равенство, каковы были личные сословные и местные привилегии. Но уничтожение последних и введение одного для всех закона еще более усилило объединение всей общественной деятельности в правительстве и ослабило личную деятельность граждан, то есть вело к уменьшению свободы. Таким образом, и здесь главной задачей Токвиля был анализ того же вопроса об отношениях между равенством и свободой. К сожалению, это превосходно изложенное сочинение не могло быть завершено вследствие болезни и смерти автора. Оно останавливается именно в том пункте, когда старый порядок заканчивается. Токвиль умер в 1859 году, не дожив до пятидесяти трех лет. Лабулэ написал его некролог^[5], которым мы преимущественно и пользовались при составлении этого биографического очерка.

Часть первая

Введение

В числе новых предметов, обративших на себя мое внимание во время пребывания в Соединенных Штатах, более всего поразило меня равенство общественных положений. Я без труда усмотрел, какое чрезвычайное влияние имеет этот первичный факт на ход общественной жизни. Он дает направление духу общества и известный характер законам, новые правила для управляющих и особые привычки для управляемых.

Вскоре я понял, что значение этого факта распространяется далеко за пределы политических обычаев и законов и что господство его проявляется с такой же силой в гражданском обществе, как и в управлении; он создает мнения, порождает чувства, устанавливает обычаи и вносит изменения и во все то, что не им произведено.

По мере изучения мной американского общества я все более убеждался, что равенство общественных положений есть та первопричина, из которой вытекают, по-видимому, все другие частные факты и которую я постоянно встречал перед собой, как центральный пункт, куда сводились мои наблюдения.

Тогда я мысленно обратился к нашему полушарию, и мне показалось, что я и в нем могу различить нечто аналогичное тому, что представлялось для меня в Новом Свете. Я заметил, что и здесь равенство общественных положений не достигает своего крайнего предела, как в Соединенных Штатах, но постоянно к нему приближается, и что та самая демократия, которая господствует в американских обществах, быстро, как мне кажется, движется к власти и в Европе.

С этой минуты я задумал написать книгу, которая предлагается читателю.

Великий демократический переворот совершается между нами; все его видят, но не все одинаково судят о нем. Одни видят в нем новость и, считая его случайностью, надеются еще остановить его, а другие признают его неотвратимым, потому что он кажется им фактом – самым древним и постоянным из известных в истории.

Переносясь на минуту к тому, чем была Франция семьсот лет назад, я нахожу ее разделенной между немногими семьями, которые владеют землей и управляют жителями; право передается от поколения к поколению вместе с наследством; люди могут воздействовать друг на друга только одним способом – силой; для власти можно усмотреть лишь одно происхождение – обладание собственностью.

Но вот устанавливается и скоро распространяется политическое могущество духовенства. Оно открывает свои двери для всех богатых и бедных, для лиц из правящего класса и из простого народа. Посредством церкви равенство начинает проникать в правительственную среду, и тот, кто в качестве крепостного всегда влачил бы жалкое существование, в качестве священника занимал место наряду с членами благородного сословия, а часто садился и выше королей.

По мере того как общество делается более цивилизованным и устойчивым, отношения между людьми становятся сложнее и многообразнее. Сильнее ощущается потребность в гражданских законах. Тогда появляются законоведы; они выходят из темных помещений судов, из пыльных убежищ канцелярий и заседают при дворе государей, рядом с феодальными баронами, одетыми в горностаевые мантии и железные латы.

Короли разоряются на обширных предприятиях; дворянство истощает себя частными войнами; простолюдины обогащаются торговлей. В государственных делах начинает чувствоваться значение денег. Денежные обороты являются новым источником для власти – и финансисты становятся политической силой, их презирают, но к ним прислушиваются.

Постепенно распространяется просвещение, пробуждается вкус к литературе и искусствам, и тогда ум становится одним из элементов успеха; наука является средством управления, умственные способности делаются общественной силой; образованные люди входят в сферу социальной деятельности.

Однако по мере открытия новых путей для достижения власти ценность преимуществ, даваемых рождением, снижается. В XI веке дворянское звание было выше всякой цены, в XIII веке его уже можно купить; первое возведение в дворянское звание было в 1270 году, и равенство стало проникать в управление через аристократию.

В течение семисот лет порой случалось, что в видах борьбы против королевской власти или лишения могущества своих соперников дворяне предоставляли политическую силу народу.

Еще чаще бывало, что короли позволяли низшим классам государства участвовать в управлении, желая унизить аристократию.

Во Франции короли являлись самыми деятельными уравнителями. Когда они были властолюбивы и сильны, то они старались поднять народ на один уровень с дворянством; когда же они были умеренны и слабы, то допускали, что народ становился выше их самих. Одни помогали демократии своими талантами, другие – своими пороками. Людовик XI и Людовик XIV постарались уравнять все, что было ниже трона, а Людовик XV и сам со своим двором снизошел наконец во прах.

Как только граждане стали владеть землей в другом праве, кроме феодальной зависимости, и как только движимое богатство начало признаваться и получило возможность иметь влияние и давать власть, так ни одно открытие в искусстве, ни одно усовершенствование в области промышленности не делалось без того, чтобы этим не создавались как бы новые элементы человеческого равенства. С этого момента все вновь открываемые способы, все нарождающиеся потребности, все желания, требующие удовлетворения, представляют собой поступательные шаги к общему уравнению. Вкус к роскоши, страсть к войне, господство моды, все как самые поверхностные, так и самые глубокие страсти человеческого сердца, словно сговорившись, стремятся к обеднению богатых и к обогащению бедных.

С того времени, как умственный труд сделался источником силы и богатства, следовало смотреть на каждое научное усовершенствование, каждую новую идею как на зачаток силы, предоставленный народу. Поэзия, красноречие, память, изящество ума, огонь воображения, глубина мысли – все эти дары, распределенные небом случайно, шли на пользу демократии, и даже тогда, когда ими обладали противники, они все же служили ее целям, выдвигая вперед естественное величие человека. Таким образом, завоевания демократии распространялись вместе с цивилизацией и просвещением, и литература сделалась открытым для всех арсеналом, в котором слабые и бедные постоянно искали себе оружие.

В истории нельзя найти ни одного значительного события, которое бы в последние семьсот лет не способствовало успехам равенства.

Крестовые походы и войны с англичанами ведут к уменьшению числа дворян и к разделу их земель; учреждение общин вводит демократическую свободу в среду феодальной монархии; изобретение огнестрельного оружия уравнивает крестьянина и дворянина на поле битвы; книгопечатание дает равные средства для их ума; почта приносит свет на порог хижины бедняка, как и к дверям дворца; протестантизм утверждает, что все люди равно способны найти дорогу к небу. Вновь открытая Америка представляет тысячи новых путей для достижения успеха и дает в руки неизвестных авантюристов богатство и власть.

Если начиная с XI века вы будете всматриваться в то, что происходит во Франции в течение пятидесятилетних периодов, то в конце каждого из них непременно увидите, что в состоянии общества произошел двойной переворот: дворянин понизился на общественной лестнице, а простолюдин возвысился на ней; один сходит вниз, другой идет кверху. Каждое полстолетие сближает их, и скоро они будут соприкасаться.

И так не только во Франции. Куда бы ни обратили наш взгляд, всюду мы видим такую же революцию, простирающуюся на весь христианский мир.

Различные обстоятельства, случавшиеся в жизни народов, обращались на пользу демократии; разные люди помогали ей своими усилиями: как те, которые способствовали ее успехам, так и те, кто вовсе не думал ей содействовать; как те, которые боролись за нее, так даже и те, кто заявлял себя ее врагом, – все, беспорядочно перемешиваясь, работали сообща, одни против своего желания, другие бессознательно, как слепые орудия в руках Бога.

Таким образом, постепенное развитие общественного равенства есть факт провиденциальный и имеет все главнейшие признаки такового: оно существует во всем мире, постоянно и с каждым днем все более ускользает из-под власти человека, и все события, как и люди, служат этому развитию.

Разумно ли будет предполагать, что социальное движение, идущее столь издалека, может быть приостановлено усилиями одного поколения? Можно ли думать, что, разрушив феодальный строй и свергнув королей, демократия отступит перед буржуазией и богатым классом? Остановится ли она теперь, когда она сделалась столь сильной, а ее противники слабыми?

Куда же мы идем? Никто не в состоянии этого сказать, потому что мы уже не имеем оснований для сравнения. Общественное равенство между христианами в настоящее время больше, чем оно было когда-то, в какой-либо стране; таким образом, величина того, что уже сделано, не позволяет предвидеть того, что может быть еще сделано позднее.

Книга была написана под впечатлением своего рода религиозного ужаса, возникшего в душе автора от вида этой неудержимой революции, идущей в течение стольких веков через все препятствия, которая и теперь двигается вперед среди производимого ею разрушения.