Мо Янь: Тринадцатый шаг

Copyright © 1989, Mo Yan All rights reserved

© Батыгин К., перевод на русский язык, 2026

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2026

Другие восьмидесятые

В современном Китае, который уже на четыре десятилетия отстоит от 1980-х годов, за этим временем закрепился вполне определенный образ. Это время больших надежд: в чем-то наивное, в чем-то нелепое, в чем-то трогательное. На восьмидесятые пришлась молодость родителей нынешних 40-летних – так называемых «пост-восьмидесятников», детей, родившихся в условиях политики «одна семья – один ребенок», без братьев и сестер. С позиций сегодняшнего дня это время кажется «пост-восьмидесятникам» чем-то романтически-идиллическим, когда в обществе еще не было сильного имущественного разрыва, будущие миллионеры жили на одной лестничной площадке с будущими сторожами и курьерами, когда люди были еще не испорчены деньгами, роскошью, мониторингом новостей с фондовых бирж…

И при этом это уже время начавшихся реформ: как экономических, так и идеологических. Уже можно было говорить многое, что раньше и представить себе было нельзя (по некоторым направлениям сейчас тоже нельзя, а тогда можно было!); уже появилась дома еда в холодильнике (да и сами холодильники появились!), уже никого больше не отправляли на трудовое воспитание в деревню, а на молодежных посиделках играли не только военно-патриотические песни, но и записи Терезы Тенг – суперзвезды тайваньской эстрады.

Вот такое оптимальное сочетание, «золотая середина». Сравнивая эту эпоху (я ее называю «долгими восьмидесятыми», расширяя декаду почти в два раза: от смерти Мао Цзэдуна в 1976 году до смерти Дэн Сяопина в 1997 году) с периодом «культурной революции», который ей предшествовал, да и с последующими временами «дикого капитализма», восьмидесятые действительно кажутся временем, в которое хочется вернуться.

Но, как часто бывает, «пост-память» весьма сильно отличается от ощущений современников «здесь и сейчас». Это нынче тот же Мо Янь, судя по его интервью, испытывает ностальгию по временам своей молодости в восьмидесятых (в 1988 году, когда он опубликовал «Тринадцатый шаг», ему было 33 года), – а тогда, в моменте, он написал жесткую социальную сатиру, полную горького разочарования и яростного протеста против нравов в пореформенном китайском обществе.

1988-й – это же еще и за год до событий на площади Тяньаньмэнь. Исторический отрезок 1987–1989 годов вообще стоит особняком, даже в контексте относительно свободной эпохи «долгих восьмидесятых». В 1987 году на XIII съезде Коммунистической партии Китая ее возглавил Чжао Цзыян – горячий поборник реформ, сторонник либерализации политической системы. Влияние Чжао Цзыяна в китайском руководстве не было всеохватным – в конце концов на самом верху неформальной иерархии был еще умудренный опытом Дэн Сяопин, занимавший более нейтральную позицию, да и среди сверстников Чжао Цзыяна во власти хватало убежденных противников слишком решительных преобразований. (И именно эти противоречия между ними стали главной причиной «тяньаньмэньского кризиса», по итогам которого победили консерваторы, а Чжао Цзыян был отправлен под арест). Однако же именно тогда, в 1987–1989 годы, страну захлестнула волна свободомыслия, и если был в истории Китая период, похожий на горбачевскую «гласность», то это как раз эти годы.

Мы не можем не рассматривать «Шаг» в отрыве от данного контекста. Те реалии, которые описал Мо Янь в своем произведении, не появились именно в эти два с небольшим года – так или иначе они существовали все пореформенное время, которое и другие авторы (тот же Юй Хуа в своих знаменитых «Братьях») характеризовали как эпоху лицемерия, гротеска и абсурда. Однако, именно в 1988 году общественная обстановка была столь накалена и при этом столь располагала к публичным высказываниям, что Мо Янь смог (решился/захотел/дерзнул) опубликовать такой решительный манифест.

Случись кому из высшего китайского руководства прочитать тогда эту книгу, он мог бы повторить знаменитую фразу Николая I на премьере гоголевского «Ревизора»: «Всем досталось, а мне более всех!» Ведь вице-мэр Ван, один из ключевых персонажей романа, тучный, недалёкий и при этом привыкший всего добиваться, не прилагая особых усилий, – что это как не аллюзия на все партийно-правительственное чиновничество?

Другая ассоциация, которая может возникнуть у среднестатистического читателя, тоже касается чиновников. Это «Замок» Франца Кафки. Реальность «Шага» тотально абсурдна, но ни в чем этот абсурд не проявляется так ярко, как во взаимодействии с бюрократическими процедурами. И в выборе этого острия для сатиры проявляется ещё одна яркая черта китайских 1980-х – стремление вывести наконец личность из-под определяющего «всё и вся» диктата государственного молоха, которое на практике обычно олицетворяет конкретный мелкий чиновник. Как мы увидим в романе, – получается не очень.

Из других примет времени – гротескная бедность главных героев, относящихся к интеллигенции. Читателю, возможно, покажется парадоксальным, но весной 1989-го студенты – суть, та же будущая интеллигенция – вышли на площадь не столько ради демократии и прав человека (хотя эти лозунги тоже были), сколько против некомпетентности, непотизма, коррупции во власти и за свою собственную «железную чашку риса», неотъемлемый атрибут маоистского времени, который был потерян с началом реформ, и первыми, кто почувствовал на себе эту потерю, – были учителя, преподаватели, сотрудники государственных больниц, контор, бюро. Единственным выходом из нищенского положения, которое было очевидно по сравнению с положением тех, кто обуздал «волну реформ», – было «выйти в море», как тогда говорили в Китае, то есть заняться предпринимательством, спекуляцией, поискать счастья в частном найме. Кто-то преуспел на этой ниве, кто-то так и не смог заставить себя «потерять лицо» (с точки зрения традиционных представлений о месте интеллигенции в структуре китайского общества); большинство же, даже встав на этот путь, не смогли пройти его до конца – потерпели крах или поняли, что это не их призвание. Как тут не вспомнить наши российские 90-е?..

Роман Мо Яня «Тринадцатый шаг», безусловно, носит вневременной характер, и как литературный шедевр представляет ценность сам по себе – вне страноведческого контекста. Однако для историка или просто человека, который хочет разобраться, что лежит в анамнезе китайского «экономического чуда», эта книга интересна еще и как уникальное свидетельство о настроениях в 1980-х годах. Отдельные детали, элементы быта, повседневности, подсвеченные в книге, – благо, что текст сопровожден точными и компетентными комментариями переводчика, – также представляют интерес. Все вкупе позволяет рекомендовать ее каждому, кто увлечен современным Китаем и старается расширить свои знания и впечатления об этой стране.

Иван Зуенко

Переделкино, октябрь 2025 года

О жанрах, играх с местоимениями и сдвоенных тире

Вводное слово от переводчика и литературного редактора

Для нас эта книга уже подошла к концу, а для вас, уважаемые читатели, только начинается. И именно поэтому считаем целесообразным – да простят нас те читатели, которым такие отступления кажутся излишними, – немного сориентировать вас по стилистике и форме произведения, чтобы погружение в мир «Тринадцатого шага» стало минимально болезненным – Именно минимально, поскольку боль здесь, как и во многих романах Мо Яня, предполагается по умолчанию.

Если попытаться приписать «Шагу» жанр, то, вероятно, это будет «полифонический моноспектакль», трагикомедия с мощными метаэлементами. Из уже доступных на русском произведений Мо Яня ближе всего к «Шагу» не менее авангардистская «Страна вина». Причем метанарративы в «Шаге» особенно сильны. Оцените степень погружения: он (Мо Янь) рассказывает историю о том, как он (сказитель) рассказывает нам (и аудитории внутри книги, и читателям вне нее) о том, что случилось, когда он (учитель физики средней школы) скоропостижно скончался за кафедрой во время урока… Автор не просто признает тот факт, что он пишет эту историю, а мы ей внимаем. Автор разыгрывает нестабильное позиционирование субъектов повествования как ключевой мотив всего сюжета. И мы еще опускаем переводчика и редактора, которые – более-менее по собственной воле – в определенной мере становятся здесь на место автора и его сказителя, накладываясь на них, но парадоксальным образом оставаясь в стороне. Причем весь этот спектакль в идеале должно озвучивать одним голосом со способностью к искусной мимикрии. Это тот роман, который одновременно выигрывает при чтении вслух и крайне сложен для читки – Мы заранее выражаем сочувствие и признательность уважаемому чтецу, который возьмется за озвучку романа, это предприятие не из легких!

Мы не видим необходимости объяснять, как следует понимать «Шаг». Каждый читатель в конечном счете самостоятельно проходит по тексту – Этому и любому другому – свой собственный, неповторимый путь, по которому, как ни странно, больше можно сказать о самом читателе, нежели о тексте. Мы сознаем, что, будучи переводчиком и редактором, оказались теми же читателями, вовлеченными в сюрреалистическую (или же все-таки реалистическую?) игру, которую достопочтенный Мо Янь разыгрывает на протяжении всего романа, и постарались как можно меньше в нее вмешиваться. Со своей стороны мы только выносим в сноски контекст, необходимый для понимания вводимых писателем тонких аллюзий. И отдельно благодарим коллегу Ивана Зуенко, известного китаеведа и публициста, за статью о реалиях «долгих 1980-х» в Китае. Мы надеемся, что эти ориентиры дадут дополнительно прочувствовать и осознать, как и чем жили китайцы в это время. Цель настоящего вводного слова – прокомментировать некоторые стилистические моменты.

И в ходе перевода, и в ходе редактуры стало очевидно одно: это роман о том, кто и как рассказывает истории. Мо Янь постоянно заставляет нас мучаться тем же вопросом, которым мучаются те самые мы-слушатели его-сказителя: кто и зачем нам повествует этот сюжет? Совет от переводчика и редактора, уже прошедших все «тринадцать шагов»: читайте неспешно, расслабленно и – самое главное – обращайте внимание на местоимения. Роман четко структурирован, но в разных разделах, абзацах, даже предложениях фокус легко и неожиданно сдвигается от него-сказителя через нас-слушателей к, например, ему-учителю, который может фигурировать даже в отдельной фразе одновременно как «он», «ты» и «я». В «Шаге» достигается некий пик склонности Мо Яня погружать читателя в мысли и чувства персонажей. Местоимения в каждом отдельном случае – важная подсказка, о каком конкретном герое дальше пойдет речь. Расплывчатость фигуры автора, сказителя и героев – ключевая характеристика «Шага». Грани между этими фигурами не было, нет и быть не может. Ведь в конечном счете любой роман, как крайне ортодоксальный, так и крайне экспериментальный (а именно таковым представляется нам «Шаг»), находит свой исток обычно в одной-единственной голове.