– Прошу внимание! – гул в зале прервал поднявшийся на сцену мужчина в смокинге. Крепко сжимая в руке микрофон, он внимательно оглядел присутствующих, прежде чем продолжить речь. – Вероятно, все уже собрались и даже успели заскучать, поэтому, пока никто ещё не уснул, давайте наконец начнём наш аукцион. Меня зовут Джеймс Синклер и сегодня я буду руководить всем процессом. Присаживайтесь на свои места, дорогие гости, обещаю, здесь есть на что посмотреть, – ведущий ослепительно улыбнулся, полностью расслабленный и решительный в своих действиях – его стойкой выдержке и уверенности можно было только позавидовать. Все движения мужчины были идеально отточены, живая мимика приковывала взгляд, а плавная речь с лёгкостью доносила необходимую информацию до слушателей. – Перед тем, как мы приступим, спешу напомнить, что все вырученные средства пойдут в благотворительный фонд для детей и взрослых, больных раком, а также на помощь жертвам домашнего насилия. Не бойтесь быть услышанными. Не бойтесь давать отпор. Мы с вами, – зал разразился громкими аплодисментами, и Джеймс терпеливо подождал, пока всё снова не стихнет. – Ну а теперь – момент, которого мы все так долго ждали! Специально для ценителей классической литературы двадцатого века представляю вам наш первый лот: печатная машинка Remington самого Говарда Филлипса Лавкрафта. Стартовая цена – двести тысяч фунтов. Кто предложит больше?

Несколько гостей тут же вызвались назвать баснословную сумму, которую они были готовы отдать за такое единственное в своём роде сокровище. Вор, стоящий в стороне, без особого интереса наблюдал за разразившейся борьбой, поджидая подходящего момента для осуществления задуманного. Того, что изначально привело его в это не предназначенное для таких, как он, место. Но ещё было слишком рано для активных действий: лучше дождаться самого разгара аукциона, когда всё внимание собравшихся будет захвачено происходящим и никто даже и не подумает высматривать что-то в зале, а не на сцене. От скуки он в пятидесятый раз пробежался своим заранее торжествующим взглядом по лицам гостей и на миг задался вопросом, как же всё-таки выглядел этот загадочный Маршал Блэйк, про которого существовало множество сплетен (и с каждой секундой их количество только возрастало) и ни одного подтверждённого факта. Что же он представлял из себя на самом деле? Был ли он таким бессердечным чудовищем, каким его описывали? Почему он так тщательно охранял тайну своей личности? Вор ни за что бы в жизни не признался в этом вслух, но он был чертовски заинтригован. С трудом подавив проснувшийся интерес, он мысленно отругал себя: это было не лучшее время для незначительных размышлений. Любые мысли, не относящиеся к делу, могли серьёзно ему помешать, даже если на долю секунду усыпили бы его бдительность.

Убедившись, что взгляды гостей были прикованы к сцене, где Джеймс уже активно продавал второй лот, вор положил серебряный поднос на ближайший стол и прошмыгнул за массивную, украшенную вырезными фигурами колонну. Её расположение и размеры позволяли скрыться любому от любопытных глаз – это он подметил ещё в самом начале вечера. Успокоив бешеное сердцебиение, вор стремительно переместился за кулисы и прижался к стене. Он практически приблизился к цели: прямо за углом находилась дверь, которая вела за сцену. Единственным препятствием был охранник, самозабвенно оберегающий дверь (а точнее то, что за ней скрывалось) от незваных гостей. Вот эту часть плана вор особо не продумывал, надеясь на собственную удачу и случай. Люди в зале питались сплетнями, он же – риском и безрассудством. Когда-нибудь его это погубит, но в данный момент вор был уверен: этот день ещё не настал.

Не теряя времени на долгие размышления, он сбросил с талии чёрный фартук, снял бабочку и расстегнул пару пуговиц на рубашке. Он готовился пойти на самую большую глупость за весь сегодняшний вечер. А, может, и за всю свою жизнь.

Уверенно-ленивой походкой прошествовав к охраннику, вор остановился напротив него и одарил холодным взглядом.

– Мне нужно попасть за сцену.

– Посторонним вход воспрещён, – пробасил мужчина, не сдвигаясь с места.

Губы парня изогнулись в самодовольной ухмылке, но тон его был ледяным:

– Не думаю, что хозяин вечера является посторонним лицом.

– Маршал Блэйк? – испуганная физиономия служащего довольно быстро сменилась недоверчивой и насмешливой. – Тогда я, должно быть, Леди Гага!

Вор немного смутился, но постарался сохранить лицо непроницаемым, чтобы не выставить себя ещё большим дураком. Раз начал игру – нужно довести её до конца.

– Да, я Маршал Блэйк. Вас разве не уведомили о моём визите?

Охранник оглядел его с весёлой улыбкой на лице.

– Слушай, парень, уходи отсюда по-хорошему. Посмеялись и хватит. Здесь не место таким жалким подражателям и… – мужчина уже был готов ещё больше унизить шутника, а после без особых колебаний выгнать его пинком под зад, но был прерван взволнованным голосом из рации.

– Джош! Джош! Если к тебе подойдёт человек и представится Маршалом Блэйком, срочно пропусти его за сцену!

Вор мысленно усмехнулся, увидев перекошенное от страха лицо охранника.

– Посмеялись и хватит, говоришь?

Служащий сглотнул и без слов открыл дверь.

Случай и удача? Что ж, может быть, вор совсем чуть-чуть подстраховался. Риск при любых обстоятельствах должен быть оправданным.

* * *

Найти редкий плёночный фотоаппарат получилось без особых усилий: он лежал на самом видном месте, как будто призывая любого встречного скорее его заполучить. Ну и как же можно было не овладеть предметом, когда он сам шёл тебе в руки? Вот и вор особо не отнекивался.

Уходить с места преступления через зал было бы глупо, поэтому парень изначально не рассматривал этот вариант, а сразу решил воспользоваться запасным выходом, который вёл в дальний коридор на втором этаже. Там, по задумке, он должен был пересечься с временным сообщником и передать ему ценное кольцо, захваченное между делом за сценой. Потом они планировали разойтись своими путями, чтобы не привлечь лишнего внимания. Простыми словами: дальше был каждый сам за себя. Но что-то пошло не так: вор это понял, как только оказался в коридоре и увидел тёмную фигуру, и близко не напоминающую Вождя (парень до сих пор находил это прозвище довольно смехотворным).

– Далеко собрался? – голос незнакомца эхом разошёлся в тишине коридора. Вор сощурился, пытаясь разглядеть силуэт мужчины в полутьме.

– А кто интересуется?

– Маршал Блэйк.

– Где-то я уже это слышал.

– Разница лишь в том, что я не самозванец, – мужчина наконец вышел на свет, и вор, разглядев его, шокировано уставился в упор. Он притворялся Маршалом Блэйком перед самим Маршалом Блэйком. Самая нелепая ситуация в его жизни. А он-то думал, что был довольно остроумен и хитёр. – Неплохой цирк ты устроил. Меня это, честно скажу, очень позабавило.

– Очень позабавило? Вы из прошлого века? – отойдя от шока, усмехнулся вор. Игра, видимо, ещё не закончилась.

Маршал покачал головой и дал короткий ответ без намёка на смех:

– Старше.

Вор замешкался, не зная, как следует отреагировать, но постарался взять себя в руки, чтобы ситуация не обернулась против него. Он никак не мог избавиться от чувства, будто огромные проблемы нависли над ним, как грозовые тучи. Маршал был пугающе спокоен, словно всё в любом случае завершится так, как он задумал. Другого исхода он бы не потерпел, но и вор явно не собирался мириться с собственной неудачей. Он не сдастся без боя. Жизнь не в первый раз испытывала его на прочность.

– Вы же не против, что я решил прихватить с собой небольшой сувенир на память? Хороший хозяин заботится о своих гостях.

– Только в том случае, если они не незваные и не воруют у меня из-под носа, – мужчина недовольно поморщился.

– Почему же сразу воруют? Одалживают на время, – вор ухмыльнулся, параллельно оценивая свои шансы на побег. Нужно было лишь немного потянуть время и лучше подумать. Надежда всегда умирала последней.

А вот Маршал, казалось, начинал раздражаться. Ему уже явно осточертело это ребячество.

– Иди за мной, – приказал он и уверенно зашагал по коридору, даже не оборачиваясь, чтобы убедиться, что вор послушно идёт следом. Блэйк словно ожидал, что всё будет так, как хочет он, поэтому полное игнорирование его слов стало для него несказанным шоком. – Почему ты всё ещё стоишь на месте? Я сказал: иди за мной, – отчеканил Маршал, но уже не так уверенно, как раньше. В его тоне теперь прослеживались нотки взволнованности.

– Я услышал тебя и в первый раз, необязательно было повторять, – вор растерянно уставился на Блэйка и криво усмехнулся. Ощущение неопределённости начинало давить. Парень не знал, что можно было ожидать от мужчины в следующий момент. Произойти могло, видимо, что угодно, и это пугало больше всего.

Но сам Маршал, казалось, был напуган не меньше. Его мысли в это самое мгновение можно было даже и не пытаться разгадать. Лицо мужчины сменяло множество эмоций: от полного негодования до нескрываемого ужаса. Вор тут же понял, что это было единственной идеальной возможностью делать ноги, а потому, не медля ни секунды, сорвался к боковой лестнице, ведущей к чёрному выходу. Маршал даже не успел осознать, что произошло, как парня уже и след простыл. Мужчина так и не сдвинулся с места, чтобы предпринять какие-то действия: он всё ещё был слишком шокирован, но не тем, что случилось, а тем, чего не случилось. Впервые за много лет его застали врасплох, и, видит Бог, больше Маршал такой оплошности ни за что не допустит.

Ведь цена ошибки слишком велика.

Ведь цена ошибки – жизнь.

Глава 2.

Феликс Говард бежал, сколько себя помнил. Началось это ещё с раннего детства, когда он, брошенный на произвол судьбы непутёвыми родителями, был вынужден бороться за собственное существование в сиротском приюте – олицетворении жестокости, боли и несправедливости. Феликс раз за разом сталкивался с горечью предательства, и оставшееся неприятное послевкусие преследовало его по сей день, как бы он ни пытался от него скрыться. Воспоминания о том времени до сих пор являлись ему в кошмарах: регулярные избиения и насмешки со стороны сверстников, безразличие тех, кто без зазрения совести называли себя защитниками и благодетелями, и извечное чувство одиночества оставили на его душе несмываемый след.

Те короткие периоды, которые Феликс проводил за пределами детского дома, как бы он ни надеялся, не становились для него спасением. Опекунов всегда интересовали лишь государственные выплаты и другие привилегии, предоставляемые за воспитание усыновлённого ребёнка, поэтому они относились к нему, как к прислуге, заставляя делать работу по дому, пока сами разбрасывались деньгами направо и налево. За непослушание и мелкие ошибки незамедлительно следовало наказание: Феликс провёл в отсыревшем подвале без еды и солнечного света столько ночей, что сбился со счёта. Единственным отвлечением от невыносимой рутины были карточные фокусы, которые он усердно практиковал при любой выдавшейся возможности. Однако со временем даже они перестали приносить какую-либо радость.

Твёрдо решив взять жизнь в свои руки, Феликс сбежал от очередной приёмной семьи за пару месяцев до своего тринадцатого дня рождения.

Тогда он ещё не знал, что это было только начало.

* * *

Феликс бежал несколько часов, до боли в лёгких и мозолей на пятках, в изношенных кроссовках, выцветшей футболке и рваных джинсах – единственной одежде, что ещё не разошлась по швам, – и не планировал останавливаться, пока бы не был уверен, что его не найдут и не вернут в тот ад, из которого ему удалось вырваться с большим трудом. Очутившись в поле без единой души, он наконец ощутил, как от усталости гудели его ноги, а от недостатка воздуха ныло в груди. Свалившись на землю и обернув взгляд к ночному небу, Феликс облегчённо вздохнул: впервые за долгое время он был в безопасности. Спрятанный от всего мира в высокой нескошенной траве, он пообещал себе никогда не возвращаться к прежней жизни. Феликс не допустил бы, чтобы всё это было впустую: ощутив долгожданную свободу, он не собирался с ней расставаться.

И наперекор всему сдержал обещание: он не обменял свою независимость ни на еду, ни на крышу над головой в течение всех следующих месяцев, проведённых на улице. Вместо того, чтобы опустить руки, Феликс научился бороться и выживать в тех условиях, в которых вынужденно оказался. Давать заднюю он даже не думал: предавать самого себя стал бы только бесхребетный трус. Ну или лицемер.

Ни к тем, ни к другим Феликс себя не приписывал. Кто-то, кто хотел бы поумничать, назвал бы это глупой, никому не сдавшейся гордостью. Однако же Феликсу было, с чем сравнивать. Выбирая из двух зол, любой бы на его месте остановился на меньшем.