В его глазах стоял ужас. Он попытался вскочить, но боль скрутила ногу, и он лишь неуклюже заковылял к стене, всё ближе ко мне, делая жалкие куцые шаги по горячему песку.

Он не успевал. Всадники были уже слишком близко. Я рванул к нему. Одним движением подхватил его за грубую рубаху, а другой рукой за пояс. Пацан был худой, лёгкий, кости прощупывались через ткань. Ни разу, наверное, досыта не ел.

Я крутанулся вокруг своей оси, вкладывая в движение всю силу, которую сумел собрать в этом пекле, словно раскручивал пращу, и…

Р-раз!

Швырнул его вверх – туда, на трибуну.

Высота стены была невелика, чуть выше человеческого роста, а над ней решетка. И пацан полетел, словно камень из катапульты, вскрикнув от ужаса. Я успел увидеть, как пятеро или шестеро человек на трибуне перегнулись через ограждение и потянулись вниз. Кто-то просунул руки через решетку. Они подхватили его разом, сразу несколько пар рук, ухватили как могли и втащили наверх, перебирая руками.

Парнишка был спасен, и народ взорвался аплодисментами.

А я, развернувшись к первому копью, успел нырнуть вниз. Острие пронеслось над головой, так близко, что я почувствовал колыхание воздуха на макушке.

Я упал, тут же схватил горсть тяжелого песка и швырнул его со всей силы во второго всадника, точнее, в глаза его лошади.

Песок был горячий и крупный. Он попал в глаза животного ещё до того, как копьё успело приблизиться на расстояние удара.

Лошадь резко мотнула головой, недовольное ржание вырвалось из её глотки, и всадника повело в сторону. Он так и не достал меня, копьё лишь полоснуло воздух.

Третий кромник метнул копьё прямо в меня. Я перекатился по песку, чувствуя, как в ребра впиваются камешки, и в то место, где я только что лежал, воткнулось копьё, дрожа, словно живое. И снова я выиграл мгновения жизни.

И вдруг произошло немыслимое.

– Остановите казнь! – перекрыв рев трибун, выкрикнул чей-то скрипучий, будто старческий, но удивительно громкий голос.

Толпа, ещё мгновение назад требовавшая моей смерти, неожиданно подхватила:

– Сто-о-ойте!

– Остановите казнь!

– Подождите!

Я увидел, как в одного из всадников полетело яблоко. Тот уклонился, лошадь фыркнула, едва не встав на дыбы.

В этот момент над ареной раздался звук горна. Его глас прозвучал резко и властно. Это был сигнал для верховых кромников остановиться. Теперь они подчинились. Все трое в один миг натянули поводья, и конница замерла.

Я поднял взгляд на трибуны.

Там стоял тот, кто первым крикнул с требованием остановить бой. Это был старик, худой, высокий, в длинном сером балахоне с глубоким капюшоном. Накидка эта напоминала одеяние жреца, а в руках у него был посох с резными ободами.

– Я требую остановить казнь! – повторил он каждое слово так, что его услышали все. И водонос, и тугая на ухо старуха, и дородный торговец, задёрганный собственными капризными отпрысками – и те, что сидели на резных креслах в ложе.

Над ареной повисла тишина. Никто не смел её нарушить. Все ждали, что будет дальше.

Старик шагнул вперёд, к ограждению. Его лицо, узкое и осунувшееся, с глубокими тенями под глазами, выглядело так, будто он много лет провёл в подземных святилищах, не видя солнца. Кожа почти бескровная, словно высушенная ветром. Он поднял руки к капюшону и медленно снял его. Из-под ткани показались длинные седые волосы, стянутые сзади в тугой узел.

Кличмейстер, увидев его, растерялся. Он шагнул назад, глаза его забегали, но тут же он поймал на себе повелительный и властный взгляд императрицы. Кассилия одним движением руки велела ему говорить.

Кличмейстер быстро расправил плечи, набрал воздуха и громко произнёс:

– Верховный жрец Мирос! Мы уважаем ваше желание и просим… не вмешиваться в проведение лунных игр!

Голос его дрогнул, и было ясно – он боится. И императрицу, и жреца. Кого же больше? В данную минуту ему приходится разрываться между двумя этими людьми, что представляли здесь неограниченную власть.

Кличмейстер, сглотнув, всё-таки нашёл в себе храбрость задать вопрос:

– Объясните, пожалуйста… Верховный Жрец Мирос… почему вы хотите спасти варвара, нарушившего главное правило арены? И… прошу прощение за мою наглость… разве вы имеете право менять распорядок боёв и останавливать казнь?

Слова его прозвучали дерзко, но дрожь в голосе выдавала страх.

Верховный жрец посмотрел на него снисходительно, словно на нерадивого послушника. Затем прижал руку к груди, повернулся в сторону императорской ложи, сделал лёгкий поклон головой, выражая своё почтение монархам, и только после этого заговорил.

– С позволения его благостинишейства императора, – начал он, – я напомню всем присутствующим о Законе Предвечного Дара.

Толпа загудела: одни что-то знали о нем, другие слышали впервые. Я принадлежал ко вторым.

Верховный жрец продолжил:

– Этот закон старше Империи. Старше даже домов архонтов. Закон говорит: тот, кто в день лунных игр спасает жизнь другого, не может быть лишён своей жизни в тот же день.

Шепот прокатился по трибунам.

– И неважно, – продолжил Мирос, – преступник ли это, раб или свободный человек. Если жизнь спасена – смерть должна быть отложена. Ибо, если спаситель умирает в тот же день, то спасённая душа изничтожается духами, а её спасение считается ложью. Так говорят боги.

Он поднял руку, указывая на меня:

– Этот варвар спас мальчика. Все вы видели это. Он мог оставить его под копытами лошадей, но не сделал этого.

Арена загудела сильнее.

– Если вы казните его сегодня, – сказал жрец, – то боги увидят, что спасение души было обращено в прах. Это прогневит их. И не просто прогневит – нарушит сам смысл лунных игр, что были установлены ради приращения жизни, плодородия, а не ради пустой жестокости.

В голосе его без всяких лишних слов звучал вопрос – помните ли вы это, собравшиеся здесь? Он поднял посох, и старая худая рука его была тверда.

– Поэтому я призываю его благостинейшество императора Лестера Сорнеля явить почтение Закону Предвечного Дара, закону предков и отсрочить казнь варвара до следующих лунных игр… или до другого угодного императору дня.

По толпе прокатился ропот. В императорской ложе царила тишина. Все взгляды обратились туда. Моя судьба теперь зависела только от их слова.

Императрица Кассилия Сорнель сжала губы так сильно, что они побледнели почти до белизны. В её глазах мелькнуло еле скрываемое раздражение.

Император же… хлопал глазами, как человек, которого разбудили среди ночи и требуют важного решения. В этот миг на него смотрел весь Вельград. Он должен был сказать. Произнести рещение, вынести людям то, что принято считать его словом. Но он перевёл взгляд на супругу.

Кассилия едва заметно кивнула. И он, наконец, поднялся.

Император кашлянул и стал говорить:

– Ну… все слышали слова верховного жреца… Верховного жреца Таррелла Мироса…

Он посмотрел на жреца, затем на толпу, словно даже обыкновенные слова давались ему с трудом.

– Сила нашей Империи зиждется на Своде Закона Предвечного Дара, идущего корнями к нашим предкам, – наконец, продолжил он. – И на соблюдении божественных установлений. Лунные игры, как верно сказано, призваны вызвать милость богов: чтобы урожай был щедрым, чтобы наши стада множились и не болели, чтобы женщины рожали мальчиков – новых будущих воинов Империи…

Толпа слушала молча и с нескрываемым любопытством.

– И потому, – император поднял руку, чуть покачиваясь, будто это движение требовало от него сил, – считаю замечание Верховного Жреца справедливым. Властью, данной мне, я утверждаю его слова прямо здесь.

Он перевёл дыхание и громко объявил:

– Объявляю, что в этот день и в эту ночь варвар останется живым, дабы не гневить богов и не нарушать заветы предков.

Повисла тишина. Но она продлилась недолго.

Первым истошно выкрикнул мальчишка. Тот самый, с родинкой над губой:

– Эльдо-о-орн! – завопил он, указывая на меня. – Северный чемпион Эльдорн! Да здравствует Эльдорн, гельд с Севера!

Толпа подхватила – сначала робко, затем сильнее:

– Да здравствует!

– Пусть живёт!

– Мы придём на его следующий бой!

Кличмейстер мгновенно уловил настроение толпы. Он расправил плечи, поднял руки и загремел:

– Да будет так, как сказал император Лестер Сорнель! Бои для варвара на сегодня завершены!

Толпа опять взревела:

– Да!

– Да!

– Да здравствует император!

Император снова сел, тяжело, будто сбросив невидимый груз, и наклонился к супруге, шепча ей что-то на ухо.

А я стоял посреди арены, тяжело дыша, и не видел кричащих людей. Я поднял взгляд к небу, с которого лились нестерпимо жаркие лучи солнца. Сегодня я жив. Сегодня. Но впереди следующие игры. И народ Вельграда придёт смотреть, выживу ли я снова.

Все радовались, но я заметил одного человека, который не улыбался и не кричал вместе с толпой. Он стоял неподалёку от императорского ложа, словно мрачная тень, прикипев взглядом к арене. И этот взгляд был направлен на меня. Холодный, неприязненный, полный сдержанной злости.

Я узнал его сразу. Архонт войны Вархан Серрос. Он стоял, сцепив пальцы правой руки, сжав в кулак так плотно, что костяшки побелели, словно мрамор. Потом пальцы медленно разжались, и из руки посыпалось что-то серое, мелкое… серый рис.

Тот самый, которым он собирался осыпать мой труп. Жест презрения, которым отмечают недостойных погибших здесь.

Но трупа не было. И его ритуал не состоялся.

Я увидел, как на миг дрогнуло его лицо. А у меня в это мгновение сама собой губы растянула улыбка. Я шагнул вперёд, поднял с песка свой топор, тяжёлый, мокрый от крови. И под рев толпы направился к проходу в стене, где щитники уже расступились, открывая мне, кругоборцу, путь внутрь стены. Они смотрели на меня с опаской, но пропустили без единого слова.

Я прекрасно понимал, что ни Вархан Серрос, ни императрица Кассилия не оставят это так. Сегодня я показал перед всем Вельградом и всей Империей, что даже «обычный варвар» способен изменить волю монархов. И перетянуть на себя настроение народа.

А таких ошибок власть не прощает.

Но сегодня я выжил. Это было главное. А завтра… Завтра – видно будет.

* * *

Грохнули железные двери, и щитники с факелами втолкнули худосочного узника в подземелье Гулких Ям – место на окраине Вельграда, особо охраняемое и особо почитаемое.

Один из щитников ткнул рукоятью короткого меча пленника между лопаток.

– Шевелись, вор! – прорычал он.

Пленник споткнулся и поднял взгляд, полный ужаса.

– Куда меня ведут? Благостин… скажите…

– Сейчас узнаешь, – бросил стражник.

Трое воинов шли следом, их шаги гулко отдавались под сводами. Подземелье было столь огромным, что казалось вырубленным не человеческой рукой, а лапой гиганта. Сводчатый потолок терялся во тьме, пол же был вытёсан так ровно, будто его полировали годами. И стены – правильной формы, гладкие, не похожие на хаос природных пещер. Это место строили люди, но не для людей.

И вдруг по подземелью разнесся утробный рык.

Такой низкий, что казалось, он поднимается прямо из недр земли, заставляя воздух дрожать.

У пленника подкосились колени.

– Вы… вы хотите скормить меня чудовищу? Скажите… куда меня ведут?!

– Иди, вор. Иди уже, ну, – толкнул его щитник.

Они шли дальше. Шаги отдавались гулким эхом. Потом пол впереди просто исчез.

Яма.

Огромная, уходящая в беспросветную черноту. Оттуда поднимался густой смрад: мертвечина, залежалая шерсть, серные испарения – всё смешалось в едком, жгучем дыхании Ямы. Из глубины слышалось тяжёлое и тягучее сопение.

– Схорн проголодался, – хмыкнул один из молодых щитников.

– Тише, Зельде, – шикнул старший. – Он тебя услышит.

Зельде мотнул головой, держась за собственную браваду:

– И что с того?

Но сказал он это уже куда тише.