Я не понимал, зачем мне этот чужой язык, который негде применять, но впитывал всё послушно. Теперь смысл прояснился.

Нет, простые торговцы, ремесленники, нищие у дороги, даже купцы в расшитых кафтанах – едва ли они виноваты в том, что когорта Империи пошла походом на северные племена. Их толкнули вперёд другие. Я повернулся в клетке и вскинул взгляд на холм.

Те, кто сидит выше, чьё слово обращает в пепел целые народы.

И теперь я смотрел на чужих людей и впервые видел в них не врагов, а жертв.

Клетку куда-то поволокли, потом она дёрнулась и замерла. На небольшой площади передо мной возвышался деревянный настил, поднятый над мостовой примерно на два локтя. Потемневшие доски покрыты пятнами въевшейся, высохшей до черноты крови. Посреди настила высились столбы, невысокие, как мачты рыбацких плесковиц. Почти все столбы были заняты. К ним цепями были прикованы рабы.

Среди них был разный люд: валессарийцы с татуировками на плечах; степняки – косматые, жилистые, с медными амулетами; горцы – крепкие мужчины, седые согбенные старики и угрюмые юноши с поникшими головами.

Женщины разных народов – от девиц с косами до беззубых старух, которых продавали за жалкие монеты, отправляя на кухни и в прачечные.

Все они были прикованы к столбам или стояли на коленях у ног новых хозяев, купивших их. Рынок рабов. Место, о котором мой народ знал только по легендам. Теперь и я стоял здесь, как живой товар.

Кромники подошли к клетке. Замок щёлкнул. Дверь распахнулась.

Я собрался. Тело само приготовилось к рывку. Быстро окинул взглядом пространство вокруг.

Так, ясно… Ближний кромник справа – удар в челюсть. Слева – этого можно локтем в горло. Можно вырвать копьё… нет, лишние секунды. Проще сделать прыжок через порог клетки, уйти между двумя солдатами, рвануть вниз по ступеням настила и…

И дальше в толпу. Петлять, прорываться, скользить в людском потоке. Проскочить площадь, нырнуть в узкий проулок между теми строениями. По пути схватить нож с лотка мясника…

План вспыхнул и вычертился мгновенно. Я сделал вдох, сгруппировался и ждал только одного – подходящего мгновения для броска. Дверца приоткроется ещё чуть-чуть, и я вырвусь.

Но пленители оказались не такими простаками. Стоило створке клетки открыться, как они сразу выставили вперёд плетёную сеть. Видно, я был не первым рабом, который только и ждал мига, чтобы уйти. Сеть была туго сплетена из сероватых волокон полевого камыжника. Колючая и крепкая, как воловьи сухожилия. Стоило в неё угодить, и она цеплялась к коже. И всё же терять мне было нечего.

Рывок с места.

Я влетел в сеть всем телом, пытаясь прорвать её на ходу. Волокна натужно трещали. Один узел лопнул, второй! Я уже почти вырвался.

Толпа ахнула, кромники застыли. Никто не ожидал такой прыти от голодного пленника.

Потом все опомнились сразу. Ударили древками копий и алебард. Один, другой. Меня сбило с ног. Сеть путала руки и ноги. Я отбил несколько тычков, но новые удары обрушились на спину, вдавив в настил.

Я всё-таки рухнул.

Двое латников с проклятиями навалились сверху. Тяжёлые, как могильные камни. Броня их давила мне грудь, цепко прижимала к земле.

Я выдернул руку и ударил первого кромника между щитков доспеха. Бил жёсткой ладонью, распрямлёнными пальцами, твёрдыми, как доска, чтобы попасть не в броню, а промеж щитков.

Рычание, хруст рёбер. Кромник взвыл, сполз в сторону, хватаясь за грудь. Я рывком сел, извернулся. Второго я зацепил ногой, а после сразу накинул захват на шею. Стоило потянуть сильнее, и его шейные позвонки хрустнули бы, как сухие ветки.

Я уже напрягся для рывка… собрал все силы.

Бам!

Удар по голове. Вспышка перед глазами. А потом – мгла.

«Пещерная скверна! Немного не успел. Если бы не эта камыжная сеть…» – последняя мысль кольнула, прежде чем всё исчезло.

Тьма сомкнулась надо мной.

Глава 2

Я очнулся и попытался открыть глаза. Одно веко поднималось с трудом, приклеенное к нижнему засохшей кровью. Второе дрогнуло, пропуская ослепительный солнечный луч.

Я стоял, точнее, висел. Руки подняты над головой, стальные оковы врезались в запястья. Железо передавливало плоть, любая перемена позы отдавалась ноющей болью.

В горле пересохло. Губы потрескались. Солнце поднялось высоко, и настало чертово пекло, непривычное для меня.

Они зовут нас варварами северных племён. Варварами с ледяной кровью, как говорил шаман Арх. Хотя никакие мы не дети льдов. Да, зимой у нас снег хрустит под ногами, но летом трава зеленеет, всюду пахнет цветами. Осенью листва желтеет, весной бегут ручьи.

А здесь… здесь одно бесконечное лето, только вывернутое наизнанку.

Я собрался, подтянул тело и нашёл ногами опору. Выпрямился настолько, насколько позволяли цепи.

Негоже показывать беспомощность. Даже если сил во мне капля, я не склоню голову ни перед одним господином, который вздумает купить меня на невольничьей площади. А при первой же возможности я сверну ему шею.

Лишь об одном я просил сейчас богов: чтобы меня купил самый злой, самый подлый человек во всём Вельграде. Чтобы, когда мои пальцы войдут ему в глазницы, внутри у меня не ничего не дрогнуло. Ни капли сочувствия.

Странная мысль. Даже сейчас, прицепленный к столбу, я ловил себя на мысли, что порой жалею тех, кого должен считать врагами…

Я ведь «варвар», так они думают. Зверь. Монстр из северных земель, который должен рвать всех зубами и когтями.

Но даже сейчас, когда сталь всё глубже врезалась в запястья, я ощущал себя человеком. Гораздо больше, чем вся эта толпа. Эти глумливые зеваки, что щурились на полуголых рабынь, прикованных к столбам, лезли под лохмотья, щупали их, будто рачительно выбирали товар, а на деле просто тешили свою похоть.

Но даже в этом они не могли себе признаться.

Они – животные, а не я.

И вот взгляды зевак переключились на меня. Один, особенно тучный, в бархатном кафтане, подошёл ближе. На поясе у него висел кожаный мешочек. Тугой, тяжёлый, и без звона ясно, что набит солидами.

Он приблизился почти вплотную и обратился к одноглазому надсмотрщику. Тот стоял рядом: плеть-семихвостка на поясе, чёрная повязка на глазу, зубы пожелтели от жевательного табака.

– Эй! Любезнейший, почём этот дикарёныш? – спросил купец, окидывая меня оценивающим взглядом. – Слышь, он недурён. Мускулы добрые. Правда, худой, как северный стылорог после зимовки, зато такой же крепкий. Хм… Работать сможет.

Он почесал рыжеватую, заплетённую в две косички бороду, в которой блестели бисер и мелкие самоцветы.

– Носчиком пойдёт, грузы таскать, – продолжал он рассуждать вслух. – Или на верфь. На корабли. В каменоломню можно, ага… Такой там лет пять протянет, точно.

Надсмотрщик тяжело вздохнул, сплюнул жёлтую табачную слюну и хрипло ответил:

– Его заберёт Чёрный Волк. Уже решено. Гонца послали. Для него это особенный товар.

– Тю-у… Чёрный Волк, – протянул купец, оттопыривая нижнюю губу. – Да у него этот парень и месяца не проживёт. Зачем губить такой экземпляр? Порода, что надо. Да у меня он годы будет работать, и в самом тяжёлом труде. Сколько ему? Лет двадцать? Больше?

– Кто знает, сколько ему лет, – пробурчал надсмотрщик, наконец, сойдя с места, которое будто бы не желал покидать. – И не тебе судить, купец, сколько ему на роду написано.

Он подошёл ближе и ткнул меня рукоятью плети в живот.

– Чёрный Волк развлекает весь город. И императорскую семью тоже, – ухмыльнулся он. – Приходи посмотреть и ты. Посмотришь, как варвар будет биться в Кровавом круге.

– Уф, – купец всплеснул руками и отступил. – Тоже мне зрелище. Арена, бои, рабы-кругоборцы. Махание железом, кровь и смерть. Старо, как мир. Моё дело – множить деньги. Приумножать солиды. А не тратиться на пустое.

– Пустое? По твоему, Лунные игры – это пустое?

Но купец только ещё раз жадно покосился на меня и фыркнул.

– Ну и что толку? Выйдет он на арену, помашет клинком и погибнет от руки такого же дикаря. Мир от этого не изменится. И я богаче не стану. Никто не станет.

– Шагал бы ты отсюда, купец, – проворчал надсмотрщик, приподнимая плеть. – Хватит талдычить о своей ерунде. А я лично приду посмотреть на этого зверёныша. Уж больно он лютый, кромники сказывали. Когда его брали, столько наших уложил. И кромников, и щитников. На арене-то ему самое место. Публика любит кровь.

Надсмотрщик хохотнул, рукояткой плети направляя, выталкивая купца с помоста, а вслед ему добавил:

– Потеха дороже богатства. Богатства мне не видать, а потеху я себе позволить могу. Ничего ты не понимаешь, торгаш, сухая душонка. На солидах помешан. Пшел вон.

Купец буркнул что-то себе под нос, развернулся и ушёл, поправляя мешочек на поясе.

А я понял одно.

Меня не собираются заставлять работать. Меня готовят для арены. Для Кровавого круга. На потеху толпе. Это были плохие новости. Учитель когда-то рассказывал мне о Кровавом круге Вельграда. Говорил об этом тихо, словно боялся, что духи услышат. По его словам, все кругоборцы рано или поздно погибали. Одни быстро, не выдержав первого боя. Другие тянули месяцы, иногда год.

Но конец у всех был один.

Лишь один человек, один за всю историю арены, выжил. Об этом знали даже на Севере. Император даровал ему свободу. Арх описывал его как умелого воина, жестокого, не щадившего ни себя, ни других. Он отправил на тот свет столько людей, что имперские жрецы после молились об очищении города несколько дней подряд. Где он теперь – Учитель не знал. Имени он не помнил. Только осенял себя знаком, когда вспоминал о нем.

У кругоборцев жизнь иная, не такая, как у обычных рабов. Раб на кухне, в порту или на стройке – это имущество, которое могут перепродать, послать по делу, выпустить на улицу с поручением хозяина. У них есть воздух, шум города, возможность увидеть небо без решёток. Видимость свободы, тень жизни.

Кругоборцы – совсем другое.

Арх говорил, что их охраняют строже всех. Строже, чем казну, оружейные склады и дочерей знатных домов. Они живут в каменных казематах под ареной, где не видно ни солнца, ни луны. Их дни исчисляются тренировками и боями. Каждый проходит через наставников, которые делают из них безжалостных убийц. Их не выводят в город, не дают увидеть улицы, людей. Они знают только арену, рев толпы и вкус крови.

Их готовят так же, как бойцовских псов-скальберов. Учат рвать горло друг другу ради забавы тех, кто сидит наверху. Меня собираются сделать одним из них. И от этой мысли внутри бурлила ярость.

Толпа передо мной шевельнулась, будто её толкнул порыв ветра. Потом отхлынула разом, как будто невидимая сила развела людей в стороны. Голоса стихли. Кто-то склонил голову, кто-то прижал ребёнка к себе.

Этой силой оказалась процессия. Несколько кромников в дорогих доспехах, сверкающих позолоченными накладками, шли твердым строем позади фигуры, которую невозможно было не заметить.

Знатный господин двигался так уверенно, что ему не требовалось ни жеста, ни слова, чтобы толпа расступалась. Достаточно было одного взгляда.

Это был немолодой мужчина, чей облик запоминался сразу. Рубленый, будто высеченный из камня подбородок. Холодные и колючие глаза. На вид ему было чуть за пятьдесят, но в нём не было ни дряхлости, ни возрастной усталости. В его облике сквозила твердость и воля, и казалось, она крепче доспехов его личной охраны.

Воины, окружавшие его, были вооружены куда богаче обычных кромников и уж тем более щитников. Их доспехи ловили солнце, ослепляя толпу сверкающими вставками.

Кромники – элитные солдаты. Родовые воины. Псы великих домов, воспитанные с детства, приученные к бою и жестокости. Щитники же, простолюдины в кожаных доспехах, здесь идут в бой и тянут службу за жалование. Кромники – за честь рода и славу. Правда, жалование они получают гораздо богаче.