Кристина Вуд: Сто этажей одиночества

Глава 1

Ненавижу снег. Он не красивый, мокрый и холодный. В шесть вечера уже темно, как ночью, а я все еще носилась по Москве, как белка в колесе, только вместо колеса у меня был самокат. Швырнула его у входа в стеклянную громадину «Крылья», но он тут же свалился на бок с дурацким грохотом. Пришлось возвращаться. В небоскребе находились сплошные офисные помещения на протяжении всех пятидесяти этажей, включая двухуровневый паркинг.

Перекинула желтый рюкзак, а влажная челка и назойливо лезла в глаза. Сдула ее – бесполезно, медные кудряшки в сырости превратились в пружинки и торчали во все стороны из-под шапки. Выглядела как идиотка полная. Подхватив самокат, я кое-как поставила его на подножку и засеменила к зданию смешным, вразвалку, бегом. Тяжелый рюкзак за спиной, болтающийся в разные стороны, не придавал ни капли серьезности. Поправила нелепую шапку-ушанку молочного оттенка, с которой свисали капельки талого снега. Охранник глянул на меня так, будто я беспризорный мальчишка, но пропустил через турникет.

А там батарея лифтов. И все они наверху, где нормальные люди уже пили шампанское. Я стала тыкать во все кнопки, как сумасшедшая. Наконец один спустился, из него вывалилась толпа таких… офисных планктонов. Наглаженные, надушенные, смеялись громко. Спешили под елку, к своим идеальным семьям за новогодние столы. Ну, конечно. Фыркнула про себя и влетела в кабину.

И тут же звонок. Моя начальница. Голос у нее был такой, будто каждый гудок до моего ответа бросался в нее оскорблениями.

– Даша, какого хрена? Где тебя носит?! Почему клиент дважды уже пожаловался, что его заказ не везут?

– Ресторан задержал заказ из-за…, – попыталась оправдаться я.

– Мне без разницы! – голос в трубке перешел на визг. – Клиент отказался от заказа, и я спишу эту сумму с твоей зарплаты!

– Но я уже…

Связь в лифте оборвалась именно в этот момент. Я посмотрела на заставку телефона – моя Евочка, моя снежинка в белоснежном пушистом платье, у нашей старой, купленной еще по акции, елки. И из-за какого-то придурка, который передумал, я теперь не смогу купить ей тот маленький подарок, что я присмотрела в соседнем ТЦ. Ненавижу эту работу. Ненавижу Новый год.

Лифт остановился. Двери открылись, и на пороге стоял Он. Ну, просто образец с обложки журнала «Самый скучный бизнесмен». Костюм-тройка, черное пальто, которое, я уверена, стоило как моя годовая зарплата. Лет тридцати пяти, но выглядел старше из-за этой вечной хмурой складки между бровей. Вошел, нажал кнопку и окинул меня таким взглядом… будто я была чем-то неприятным на подошве его лакированных туфель.

И тут во мне что-то взорвалось. Может, злость от звонка начальницы.

– Извините, – сказала я, а голос дрожал от натуги. – Это не вы делали заказ и отказались? Я привезла, но из-за пробок…

Он медленно повернулся. Не взглянул на меня, а осмотрел. С ног до головы. И сказал таким ледяным, ровным тоном, каким произносят оскорбления:

– Не ем фастфуд.

И отвернулся. Как будто я не человек, а пустое место. Я тоже отвернулась к панорамному окну, сжав кулаки. Смотрела на огни Москвы и думала, как же несправедлива жизнь.

И в этот самый момент мир с грохотом оборвался.

Лифт дернулся так, что у меня подкосились ноги. Я вцепилась в поручень, сердце застучало в горле. Свет мигнул и погас, а когда зажегся снова, стал тусклым и желтым, как в больнице. Я обернулась. Мужчина стоял, прислонившись плечом к стене, спина напряжена, но на лице ни единой эмоции. И тут стало тихо. Так тихо, что слышно было, как снег бился о стекло. И мое учащенное дыхание.

Стены. Они сразу стали ближе. Потолок начал медленно, неумолимо опускаться. Воздух стал густым, как сироп. Клаустрофобия. Старая подруга, которая навещала меня в самых неудачных местах.

Я резко отвернулась от человека-статуи, и уперлась взглядом в огромное панорамное окно. В заснеженные огни Москвы, в доказательство того, что снаружи еще был мир, было пространство, был воздух. Я начала дышать. Глубоко. Громко. Специально. Вдох на четыре счета, задержка, выдох на шесть. Так мне говорил психолог, на парочку сеансов которого я однажды смогла накопить. Чтобы не словить панику. Чтобы сердце не разорвалось на части от ужаса быть заживо погребенной в железной коробке. Я так сосредоточилась на своем дыхании и на огнях внизу, что вздрогнула, когда сзади раздался его голос. Спокойный, ровный, без единой нотки участия. Просто констатация факта.

– Вы решили помедитировать в самый неподходящий момент?

Я обернулась. Он стоял все в той же позе, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Смотрел на меня с тем же холодным любопытством, с каким, наверное, смотрел бы на сломанный механизм.

Слезы обиды и бессилия подступили к глазам. Вот уж точно, для него я просто неисправность в системе его идеального дня. Проглотила комок в горле и ответила, сама удивившись своей резкости:

– Если вам интересно… Я пытаюсь не упасть в обморок и не закричать. Но если это мешает вашей медитации на тему собственного величия, я могу постараться дышать потише.

Он усмехнулся – коротко, беззвучно, одним уголком рта. В его глазах читалось раздражение, будто я сама виновата, что у меня эта дурацкая фобия.

– Сейчас мы свяжемся с диспетчером, и нас вытащат, – произнес он так, словно отдал распоряжение подчиненному, и несколько раз нажал на кнопку вызова. Я замерла, прислушиваясь, надеясь услышать хоть что-то.

Тишина. Ни гудков, ни потрескивания, ни голоса. Лишь наше дыхание – мое громкое и прерывистое, и его – ровное, почти неслышное. Он нажал еще раз. Сильнее. Потом еще. Пальцы его, длинные и ухоженные, стали молотить по панели, тыкая уже во все кнопки подряд – этажи, «стоп», «закрыть». Лифт не реагировал. Абсолютно. Он был мертв.

Я продолжила дышать, глядя на него теперь уже со странным чувством. Не со злостью, а с каким-то острым, холодным интересом. Его уверенность начала трещать по швам, и это было почти гипнотизирующее зрелище. Он, который минуту назад смотрел на меня свысока, теперь сам оказался в ловушке и делал то же, что сделал бы любой – тыкал в кнопки, как обезьяна.

Потом он перешел к следующей стадии. Расстегнул свое идеальное черное пальто, и я буквально увидела, как напряглись мышцы на его спине. Мужчина вцепился пальцами в резиновые уплотнители дверей и попытался раздвинуть их. Напрягся, упираясь в пол лакированными туфлями. Издал короткое, сдавленное усилием рычание. Стальные створки не поддались ни на миллиметр. Они даже не дрогнули.

Он отпустил их, отшатнулся назад, и его плечи слегка поникли. Впервые за все время я увидела на его лице не холодную усмешку, а нечто другое. Миг настоящей, неподдельной растерянности. Он провел рукой по лицу, смахнув несуществующую пыль, и его взгляд встретился с моим. И в той тишине, нарушаемой лишь моим дыханием, до меня наконец дошла вся ирония ситуации.

– Ну что, – выдохнула я, и голос мой прозвучал хрипло, – ваш план еще в силе?

Его холодные голубые глаза безразлично скользнули по моему лицу, будто я была соринкой на полу. Он молча достал из кармана пальто дорогой, тонкий смартфон без чехла и единой царапины, и уставился на экран. Лицо его стало еще более каменным.

– Связи и интернета тоже нет, – хмуро констатировал он и обреченно вздохнул. Мужчина снял черное пальто, аккуратно, с какой-то почти болезненной педантичностью, сложил его пополам и повесил на поручень. Выглядело это так, будто он разбил временный лагерь в своем личном аду.

Не знаю зачем, я судорожно вытащила свой дешевый телефон в розовом пушистом чехле. Проверила. Одна палочка, которая тут же исчезла. Ноль. Полный ноль. Будто мы провалились в какую-то черную дыру, и этот ужас пересилил даже клаустрофобию. Ком в горле стал горячим и тяжелым.

Я скинула с плеч свой проклятый желтый рюкзак, и он с глухим стуком упал на пол. И тогда я бросилась к дверям. Не думая, на чистом животном страхе начала бить по холодному металлу ладонями и почувствовала, как боль отдавала в кости.

– Эй! Кто-нибудь! Мы застряли! На помощь! Помогите нам! – мой голос сорвался на визг.

– Вы серьезно? – раздалась сзади его спокойная, язвительная усмешка. – Может, цивилизованно подождем, когда охрана увидит, что один из лифтов завис, и придет к нам на помощь? Сегодня тридцать первое декабря, седьмой час вечера. Тут из людей осталось полтора охранника. Не думаю, что, если барабанить в двери как неандерталец, нас кто-то услышит.

Я обернулась, вся дрожа. Дышала так, будто только что пробежала марафон. Сердце колотилось где-то в горле, смешиваясь с комом.

– Если вас никто не ждет, это ваши проблемы, – выпалила я, сжав кулаки. – Я не собираюсь сидеть здесь всю ночь и смотреть на вашу физиономию.

Я резко отвернулась и схватилась за холодный поручень у окна, впиваясь взглядом в огни Москвы. Они казались такими далекими, такими недоступными, будто другая жизнь.

– А что не так с моей физиономией? – усмехнулся он снова. Я услышала, как он спрятал руки в карманы брюк. – Мы находимся здесь пять минут, а вы уже перешли на оскорбления.

Я не ответила. Просто сжала поручень так, что побелели костяшки пальцев. Сейчас главное дышать. Смотреть на огни. И не думать о том, что эта ночь может оказаться очень, очень долгой. И что единственный человек рядом – это ходячее воплощение всего, что я ненавидела в жизни.

Тишина после моих криков была оглушительной. И тогда я начала слышать другие звуки. Сначала едва уловимый, далекий скрип, будто по стальному тросу скользил гигантский паук. Сердце екнуло: может к нам идут на помощь? Я замерла, затаив дыхание, впиваясь в этот звук. Но скрип повторился чуть ближе и снова оборвался, оставив после себя лишь звенящую пустоту. Потом из глубины шахты донесся глухой удар, будто что-то тяжелое упало на несколько этажей ниже. Я невольно вздрогнула и встретилась взглядом с незнакомцем. Он тоже прислушивался, его лицо было сосредоточенным и напряженным. Но звук не повторился. Снова тишина. Эта пытка надеждой была хуже, чем просто тишина. Каждый шорох заставлял сердце бешено колотиться, чтобы потом замирать в разочаровании.

От бессилия и нарастающей духоты я сдернула с головы свою дурацкую бежевую ушанку и швырнула ее на пол. Потом запустила пальцы в волосы, с силой взъерошивая передние влажные от пота медные пряди, чтобы они хоть немного проветрились. Стало чуть легче. Потом пришло осознание, что в лифте стало душно. Горячий воздух, которым мы дышали, казалось, висел неподвижной пеленой. Я сбросила с плеч короткую светло-коричневую дубленку, свою распродажную гордость из масс-маркета, и бросила ее на пол, на ушанку. Осталась в плотных черных джинсах мом и простом свитере с высоким горлом молочного оттенка. Ткань была мягкой, почти невесомой после грузной дубленки.

Силы окончательно покинули меня. Я медленно сползла по стене на холодный пол лифта, поджала колени к груди и уперлась подбородком в колени. Мой взгляд, пустой и уставший, утонул в черных, грубых ботинках на толстой подошве с разводами московской слякоти, которые больше походили на армейские, чем на женские. В них я могла пройти пол-Москвы, не чувствуя усталости. А сейчас они стояли на полу этой блестящей ловушки, символизируя всю безнадежность моего положения.

Мысли о Еве мгновенно впились в виски острой болью. Я буквально слышала ее капризный плач и ворчание матери из другой комнаты: «Опять ее нет, вечно где-то шляется, ребенка на меня взвалила…». Этот последний заказ был моим проклятием. Если бы не он, я уже была бы дома, сняла бы эти проклятые ботинки и обняла свою девочку. А какой-то придурок… просто взял и отказался. Бросил в трубу мой заработок и мои надежды на спокойный вечер. Горечь подкатила к горлу.