Томас Вулф: Неизданные рассказы

Для профессионального внешнего вида

Впервые опубликовано в журнале «Modern Monthly», в январе 1935 года

Цели знаменитой школы профессора Хэтчера для драматических артистов, как уже было сказано, выглядят достаточно простыми и разумными. Сам профессор Хэтчер благоразумно воздерживался от экстравагантных заявлений о пользе, которую можно извлечь из его курса. Он не говорил, что может сделать драматурга из любого человека, пришедшего на его курс. Он не предсказывал успешную карьеру в профессиональном театре каждому студенту, который учился на его курсе. Он даже не говорил, что может научить студента писать пьесы. Нет, он, по сути, вообще ничего не утверждал. Все, что он говорил о своем курсе, было сказано очень разумно, взвешенно и сдержанно: с этим невозможно было спорить.

Все, что профессор Хэтчер говорил о своем курсе, сводилось к тому, что если человек изначально обладает подлинным драматическим и театральным талантом, он может почерпнуть из курса профессора Хэтчера техническое и критическое руководство, которое трудно получить в другом месте и которое он может найти для себя только после многих лет мучительных и даже бесполезных экспериментов.

Конечно, это казалось достаточно разумным. Более того, профессор Хэтчер считал, что художнику будет полезно то, что известно как «обсуждение за круглым столом», то есть комментарии и критика различных членов класса после того, как профессор Хэтчер прочитает им пьесу одного из членов их группы. Он считал, что дух совместной работы, возможность увидеть свою пьесу и помочь в ее постановке, знакомство со всеми «искусствами» театра – освещением, дизайном, режиссурой, актерским мастерством и так далее – это опыт, который должен быть очень ценным для молодого талантливого драматического артиста, подающего надежды. Одним словом, хотя он и не утверждал, что может создать талант там, где его нет, или вдохнуть жизнь техническими знаниями в содержание произведения, не имеющего собственной жизни, профессор Хэтчер чувствовал, что может подправить настоящую лампу, чтобы она горела ярче, под благотворным влиянием этой опеки.

И хотя с ним можно было не соглашаться в некоторых вопросах, например, в том, что комментарии и критика «группы» и сообщества творческих личностей полезны для художника, невозможно отрицать, что его аргументация была разумной, умеренной и консервативной в изложении своих целей.

И он доносил это до каждого члена своей группы. Каждому было понятно, что курс не претендует на волшебную алхимию, что из него нельзя сделать интересного драматического артиста, если у него нет таланта.

Но хотя каждый участник курса подтвердил свое понимание этой фундаментальной истины и с готовностью заявил, что принимает ее, большинство из них в глубине души верили – жалко, до последнего верили – то с их бесплодными, непродуктивными духами произойдет чудо, что для них, по крайней мере для них, произойдет волшебное превращение их жалких маленьких жизней и слабых целей – и все потому, что они теперь являются членами знаменитого курса профессора Хэтчера.

И по этой причине невозможно было забыть никого из этих – бедных, проклятых, тусклых, сопливых, бледных, несчастных, хотя большинство из них, возможно, и были – о, несомненно, проклятые, были! Именно поэтому невозможно было думать о них впоследствии без острого чувства жалости и сожаления, без внезапного ощущения чуждости, потерянности и удивления при мысли о необъятных и жестоких небесах дикарского времени, склонившихся над Америкой, о всех людях, погребенных теперь в вечной земле великой пустыни, обо всех потерянных, одиноких и страдающих людях, о несчастных атомах этой земли, которые теперь не видны нам, не известны нам, опустевшие где-то во всепоглощающей тьме сотен миллионов атомов и планетарной пустоты.

Поэтому забыть людей этого сословия нельзя было даже тогда, когда забывались написанные ими пьесы, замыслы и цели, к которым они, как им казалось, стремились. Ведь жалкими и незабываемыми их делали не сами пьесы, не бледные устремления их неумелых бесплодных душ, не то, что они были лишь слабыми адептами слабого культа. Дело было не только в том, что сами по себе они были свидетельствами того огромного и трагического феномена культуры, который теперь начал проявляться по всей стране – в тех миллионах заблудших душ, которым казалось, что стоит им только сыграть в пьесе или написать книгу, как огромные и безымянные беды, неудачи, пустота и неустроенность в их жизни волшебным образом будут преодолены и излечены. Нет, не только это – пьесы, актерская игра, художественная тоска, художественный театр со всей его досадной банальностью, слабой дороговизной, бледным оформлением – делало этих людей трагически незабываемыми. И дело не в том, что после одного-двух лет занятий у профессора Хэтчера большинство из них смирялось с неизбежным поражением, молча признавало свой непоправимый недостаток и тихо уходило в отведенный ему угол. И дело не только в том, что безжизненное заточение в каком-нибудь маленьком безопасном бесполезном месте, вдали от диких бликов и конфликтов жизни, слишком жестокой для его тонкой души, было убежищем, куда большинство из них должно было попасть. Дело было не только в том, что большинство из них могли рассчитывать лишь на то, чтобы стать преподавателями драмы в каком-нибудь маленьком колледже на Среднем Западе, или ассистентами толстой, страдающей плоскостопием старухи, или невротичной и эстетствующей женщины в ядовитых обителях художественного театра. Дело не только в том, что, сделав искусство основой своей жизни, не имея в себе ни силы, ни энергии, ни плодотворности для служения, поддержания или воспроизводства веры, которой они следуют, или религии, которую они исповедуют, они должны были понести наказание, которое искусство дает тем, кто злоупотребляет им, – полное бесплодие, бессильную ненависть евнуха к жизни и к художнику, который способен жить, производить и использовать ее, и, наконец, полное пустое проклятие.

Нет, не только эта особая форма всей их безысходной тоски сделала этих людей незабываемыми. Не только то, что, будучи адептами безжизненного культа, они были иллюстрацией тысяч таких же, как они, повсюду, которые в ужасе отшатывались и искали убежища и спасения, любой ценой, от жизни, слишком дикой, голой, жестокой и величественной для их хрупких боков и нежной кожи.

Нет, дело не только в этом – почти про всех этих людей можно сказать, что они были жалкими и интересными фигурами именно вопреки своим особым культам, а не благодаря им. Ведь запоминающимися их делало не только то, что они были разочарованными членами культа, но и то, что они принадлежали к безымянному и необозримому легиону потерянных, сбитых с толку и одиноких людей по всей земле, какого бы класса и качества они ни были.

Члены класса профессора Хэтчера принадлежали ко всей потерянной семье Земли, число которых не поддается исчислению, и именно поэтому они никогда не могут быть забыты.

И в первую очередь они принадлежали к тому великому потерянному племени людей, которых в Америке больше, чем в любой другой стране мира. Они принадлежали к той бесчисленной ораве, которая считает, что каким-то образом, по какой-то волшебной и чудесной схеме, правилу или формуле, «что-то можно сделать для них». Они принадлежат к той огромной колонии проклятых, которые покупают тысячи книг, напечатанных для них, где рассказывается, как содержать чайный магазин, как воспитать в себе приятную личность, как быстро и легко, без душевных мук, приобрести «либеральное образование», читая по пятнадцать минут в день, как совершать половой акт так, чтобы жена любила тебя за это, как иметь детей или не иметь их, как писать рассказы, романы, пьесы и стихи, которые можно выгодно продать, как не иметь запаха тела, запоров, неприятного запаха изо рта и зубного камня, как иметь хорошие манеры, знать, какой вилкой пользоваться для каждого предмета, и всегда поступать правильно – словом, как быть красивым, «выдающимся», «умным», «шикарным», «сильным» и «утонченным», наконец, как иметь «блестящую личность» и «добиться успеха».

Да, в большинстве своем члены класса профессора Хэтчера принадлежали к этой великой колонии заблудших американцев. Они принадлежали к тому огромному племени всех проклятых и потерянных, которые считают, что все будет хорошо, если они только отправятся в путешествие, или выучат какое-нибудь правило, или встретят человека. Они принадлежат к той тщетной, опустошенной и покинутой орде, которая считает, что в их жизни все будет хорошо, что все силы, которых им не хватает, будут получены, а все страдания, ярость и волнения, смятение и мрачное проклятие человеческой души могут быть волшебным образом исцелены, если только они съедят на завтрак отруби, добьются знакомства с известной актрисой, получат чтение своей рукописи у друга Синклера Льюиса или получат допуск в знаменитый класс драматических артистов профессора Хэтчера.

И, как ни странно, пьесы, написанные людьми из класса профессора Хэтчера, в той или иной форме иллюстрировали это желание. Лишь немногие из пьес обладали внутренней реальностью, потому что большинству из них не хватало первого, последнего, главного качества художника, без которого он погибает: умения извлекать из собственной жизни силу жить и творить, черпать из собственного опыта – как плод всего увиденного, прочувствованного, прожитого, радостного и горького – осязаемую и живую субстанцию своего искусства.

Мало кто из слушателей курса профессора Хэтчера обладал такой способностью. Мало кто из них мог сказать что-то свое. Их жизнь, казалось, выросла из каменистой и бесплодной почвы, и, как следствие, пьесы, которые они писали, не отражали эту жизнь, разве что в виде любопытной и в то же время поучительной косвенности.

Таким образом, их пьесы – нереальные, бесплодные, подражательные и производные, какими, несомненно, были большинство из них, – зачастую открывали больше о жизни людей, написавших их, чем могли бы сделать лучшие и более живые произведения. И хотя лишь немногие пьесы демонстрировали соприкосновение с реальностью – с той страстной оболочкой из крови, пота, боли, горя, радости и смеха, из которой состоит этот мир, – большинство из них так или иначе показывали, что, возможно, было основным импульсом в жизни большинства этих людей – импульсом, который привел их на занятия к профессору Хэтчеру.

И этот импульс не был импульсом живого художника, который, прежде всего, является стремлением познать, охватить всю жизнь, исследовать ее до самых глубин, утонуть в ней, смешать ее с токами своей крови и укоренить в своих жилах с неутолимым голодом, который поглощает и гонит его вечно, который не знает конца и предела, и который вечно растет из пищи, которой питается.

Импульс людей из класса профессора Хэтчера заключался не в том, чтобы охватить жизнь и поглотить ее, а в том, чтобы убежать от нее. И большинство пьес, написанных этими людьми, так или иначе иллюстрировали это стремление. Ведь в этих пьесах – неестественных, фальшивых, подражательных – можно было увидеть, пусть в бледном и слабом исполнении, картину мира не такого, каким его видел, жил и знал автор, а такого, каким он хотел бы его найти или поверить в него. Таким образом, эти пьесы были на самом деле бледными плодами желаний, маленькими картинками мира вымысла, в котором их создатели могли найти удобное спасение от всех конфликтов, пота и мук слишком сурового для них мира. И во всех своих проявлениях – веселых, грустных, комических, трагических, фантастических – эти пьесы свидетельствовали об отрицании и страхе перед жизнью.