Она поняла: источник всего странного – здесь. Эта кондитерская обладала гравитационным полем, притягивающим не только взгляды, но и саму реальность. Значило ли это, что возвращение домой зависит от кого-то внутри? Лиза потянула на себя тяжелую дубовую дверь, заставив дверной колокольчик плясать.

– Нет, нет, тысячу раз нет! Это не безе, а позор. В нем нет воздуха, нет легкости, нет души, просто сапог, наполненный сахаром! – раздраженный, отчаянный, но на удивление мелодичный баритон звенел от ярости.

Дверь закрылась, отсекая уличный холод, и Лизу сразу окутало тепло, плотное и уютное, как плед. Воздух был густым и насыщенным – пахло ванилью, настоящим горячим шоколадом и сдобным тестом.

Интерьер был выполнен в теплых древесных тонах. Массивные столы, столешницы которых покрывали потертости, маленькие царапины, казалось, хранили память о тысячах чаепитий. Вдоль стен стояли полки, уставленные стеклянными банками с ингредиентами. Но это были не обычные специи: палочки корицы источали мягкое золотистое свечение, сушеные лепестки роз мерцали нежно-розовым, а стручки ванили переливались бледно-кремовым светом. На стенах висели портреты в золоченых рамах – суровые мужчины и женщины в старомодных нарядах, наверняка великие кондитеры прошлого. И один из них, пожилой мужчина с пышными седыми усами, явно пошевелился, когда Лиза проходила мимо.

В глубине зала располагалась еще одна дверь, ведущая, судя по всему, на кухню. Она с силой распахнулась, ударившись о стену, и на пороге появился мужчина чуть выше среднего роста, с каштановыми волосами, всклокоченными так, будто он только что пережил ураган. Его щеки были измазаны мукой даже сильнее, чем льняной фартук, испачканный шоколадом и разноцветным кремом. Но больше всего Лизу поразили глаза – ярко-зеленые, цвета леденцовой мяты, они буквально сверкали яростной энергией. На его запястье болтался ярко-синий ремешок часов, кричаще современный и резко контрастирующий с его рабочей одеждой.

Он не заметил Лизу, повернувшись лицом к кухне.

– Лора, я же сказал, температура духовки должна быть ровно сто семьдесят три, ни градусом больше! Это же элементарно! – все тот же бархатный голос гремел, заполняя пространство кондитерской.

Мужчина резко обернулся, чтобы пройти к стойке, и его взгляд наконец упал на Лизу. Гневная маска на мгновение дрогнула и сменилась чистым, ничем не прикрытым удивлением. Он замер, явно постаравшись взять себя в руки, изобразил нечто, отдаленно напоминающее вежливую улыбку.

– Добрый вечер, – его голос потерял громовую мощь, став глубже и тише. – Простите за этот… небольшой шторм. – Мужчина провел рукой по волосам, от чего они стали еще более взъерошенными, а мука осыпалась на плечо.

Лиза, все еще оглушенная сменой декораций и этим вихрем энергии, на автомате подошла к стойке. Ее взгляд блуждал по деревянной доске с меню, где названия десертов были выведены изящным почерком. Они звучали, как стихи или заклинания:

Эклер «Утренняя роса».

Тирамису «Сон в летнюю ночь».

Шоколадный торт «Воспоминание».

– Здравствуйте. Что бы вы… посоветовали? – с трудом выдавила из себя Лиза, понимая, что хотела спросить совсем не это.

Мужчина внимательно посмотрел на нее. Его взгляд, острый и оценивающий, скользнул по всему телу – от рыжих волос до лакированных сапожек. Казалось, он пытался прочувствовать что-то, уловить невидимую нить.

– «Воспоминание», – наконец вынес вердикт, в котором слышались усталость и некий вызов одновременно. – Он… честный. И сегодня особенно удался.

Лиза лишь кивнула, не в силах произнести больше ни слова. Ей не нужен был торт, ей нечем было платить. Она просто хотела домой. Мужчина кивнул, полез в витрину за дрожащим от каждого прикосновения шоколадным десертом. Лиза выбрала столик у окна, из которого открывался вид на заснеженную, волшебную улицу. Сев, она почувствовала на себе тяжелый, изучающий взгляд из-за прилавка. Через пару минут на стол опустилась тарелка с ничем не примечательным куском торта – никаких сложных кремовых роз, никакого золочения или блесток. Кусок лежал на тарелке, словно отполированный бархатный камень. Не черный, нет – густой, глубокий, почти сияющий оттенок старого горького золота и тонкий слой черной глазури. «Воспоминание» выглядело на удивление скромно, даже аскетично.

– Приятного аппетита, – мужчина произнес это слишком тревожно, будто лично подсыпал туда яд, слабительное или еще что похуже.

Лиза прищурилась, подняв на него взгляд. «Лео» – гласил ранее незамеченный бейджик на груди.

– Спасибо.

Она медленно взяла вилку, попыталась отломить небольшой кусочек и удивленно присмотрелась к текстуре – ни трещинки, ни сопротивления, будто вилка входила в холодный невесомый сливочный мусс. Лиза обернулась к стойке и тут же встретилась взглядом с Лео, который не ушел на кухню. Он стоял, прислонившись к косяку, скрестив руки на груди, и смотрел на нее. В его позе не было прежнего раздражения – лишь напряженное, почти тревожное ожидание. Словно у преступника, ожидавшего приговора.

Лиза отправила кусочек десерта в рот, и он буквально растаял на языке. И мир перевернулся во второй раз за этот вечер. Первым она почувствовала шоколад. Не сладкая конфета, а настоящий, горьковатый, с дымной глубиной выдержанный какао. Он обрушился волной, мощно и бескомпромиссно, как органный аккорд в тишине собора. Но прежде чем эта горечь успела стать тяжелой, ее подхватило и растворило второе ощущение – невесомый, почти воздушный сырный фон. Он не кричал о себе, а лишь оттенял, смягчал, добавлял ту самую шелковистую, тающую нежность, которая не позволяла шоколаду стать тираном.

Это был не просто вкус, а настоящий взрыв не рецепторов, а самой души. Перед внутренним взором возник четкий, как на кинопленке, образ. Маленький мальчик, лет шести-семи, с каштановыми вихрами, стоял на табуретке перед огромной кухонной столешницей. Все его личико было перепачкано мукой и подтеками шоколада. Он плакал, тихо, почти беззвучно, но по-взрослому сжав губы. Его маленькие руки из последних сил сжимали огромный венчик, которым он взбивал тесто в высокой миске. На столе дымился подгорелый, неудачный пирог, а рядом лежала раскрытая поваренная книга с пожелтевшими страницами.

И Лиза поняла, без единого слова, как будто это было ее собственное воспоминание. Он пек торт не для себя, а для тяжело болеющей мамы. Беспомощный и отчаявшийся мальчишка пытался сделать для нее что-то хорошее, что-то волшебное, что могло бы исцелить. Чувствовал себя таким маленьким и слабым перед лицом взрослой беды, но не сдавался. В его мокрых от слез глазах горел огонь решимости, смешанной с безутешным горем и безграничной чистой детской любовью.

Эта волна чужих ярких эмоций – отчаяния, надежды, любви – накатила на Лизу с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Она со звоном уронила вилку и даже не сразу поняла, что по щекам потекли крупные горячие слезы. Они катились тихо, без рыданий, без судорожных вздохов, словно ее сердце переполнилось и не могло удержать в себе эту чужую, выстраданную историю.

Лео резко оттолкнулся от дверного косяка. Все его напускное высокомерие, вся раздраженная суета, с которой он появился в зале, исчезли без следа. Его лицо выражало абсолютное, глубинное потрясение. Лео подошел к столику, его ярко-зеленые глаза, похожие теперь не на леденец, а на морскую волну в шторм, были широко раскрыты. Лиза смотрела на него и видела лишь маленького мальчика, утирающего слезы над сгоревшим тортом.

Впервые за долгое время в мире, полном хаоса и сахарной пудры, воцарилась оглушительная тишина.

Десерт третий. Вкус воспоминания

Лео замер на месте, будто превратился в ледяную скульптуру. Все его напускное высокомерие и суета мгновенно испарились, уступив место то ли тревоге, то ли сожалению. Он не мог отвести взгляда от Лизы, нервно сжав пальцами край запачканного фартука.

Лиза опомнилась первой. Она смущенно отвела взгляд, поспешно смахнула влагу с щек и пробормотала, глядя на немного развалившийся кусок торта.

– Простите, я не знаю, что на меня нашло.

Образ мальчика все еще стоял перед глазами Лизы, вызывая щемящее чувство жалости и непонятной теплоты. Лео медленно подошел к столику и опустился на стул напротив. Его энергия, еще недавно бурлящая, как кипящий сироп, теперь была тяжелой и сконцентрированной.

– Что вы увидели? – тихо спросил он, и в голосе звучал только искренний, неподдельный интерес.

Лиза хотела отшутиться, сделать вид, будто ничего не случилось, но что-то, скрытое глубоко в зеленых глазах, остановило ее. Она медленно, подбирая слова, описала картинку: мальчик на кухне, слезы, перепачканное лицо, подгоревший пирог. Лиза не стала говорить про больную маму, лишь упомянула об отчаянной надежде и той странной детской силе, которая заставляла его пытаться снова и снова.

Лео откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул, глядя в окно.

– Это был мой первый торт. Вернее, попытка. Мне было семь, – он говорил без горечи, с легкой, почти невесомой улыбкой. – Мама плохо себя чувствовала после операции. Я хотел ее порадовать. В итоге пришлось вызывать пожарных из-за дыма. – Лео сделал паузу, прежде чем продолжить: – Люди чувствуют эмоции в моих десертах. Одним становится весело, другие погружаются в грусть, третьи находят в душе ностальгию. Но чтобы кто-то увидел конкретное воспоминание, да еще и не свое… Такого не было никогда. У вас есть дар. Вы не просто едите, вы читаете историю, вложенную в еду.

Разговор прервала робкая помощница-кондитер, выглянувшая из-за двери:

– Лео, а с заказом на завтра что делаем?

Он обернулся к девушке, и на этот раз его тон был не крикливый, а просто уставший:

– Сделай, что сможешь, Лора. Я скоро.

Помощница кивнула и скрылась в кухне.

За окном окончательно стемнело, и уличные фонари теперь еще ярче подсвечивали падающий снег. Лео, не спрашивая, принес две кружки дымящегося чая с имбирем и медом. Они сидели в тишине, попивая горячий напиток. Напряжение первых минут сменилось странным, но комфортным затишьем. Лиза набралась смелости:

– Я, кажется, заблудилась. Не подскажете, как мне пройти на проспект Ватутина?

– Я не знаю такого района. Вы, наверное, очень далеко от дома. – В его глазах не было подозрения, только легкая озадаченность и сочувствие.

Лиза внезапно вспомнила о смятой карте, выброшенной в порыве отчаяния.

– Я кое-что обронила на улице, – пробормотала она, устремляясь к выходу. – Одну минуту!

Холодный воздух обжег лицо. Лиза торопливо обыскала снег возле арки и с облегчением подняла карту Овна, идеально гладкую и ровную, словно никто не пытался ее измять и порвать. Лиза не особо понимала, зачем это делает, к чему эта карта, но смутное подозрение разгоралось в душе.

– Скажите, а как называется этот городок? – спросила она, как только вернулась в кондитерскую.

– Сахарный Переулок, – ответил Лео, вытирая руки о фартук. – Хотя если быть точным, это даже не городок, а скорее район Старого Города.

– И какой сейчас год?

Кондитер рассмеялся – звучно и искренне.

– Что за вопросы? Как будто вы из другого времени! Двухтысячный, если вы проверяете, не застрял ли я в прошлом веке. Хотя иногда после двенадцатичасовой смены у печи и сам в этом не уверен.

Его реакция была такой естественной, что Лиза почувствовала странное облегчение. Лео не видел в ее вопросах ничего, кроме легкой странности.

– Простите, – она смущенно улыбнулась. – Просто чувствую себя немного потерянной.

– Это понятно, – его взгляд смягчился. – Слушайте, уже поздно. У меня тут есть небольшая комната наверху. Гостевая. Можете переночевать. А утром разберетесь, где ваш проспект Ватутина, в каком году живете и что за город вокруг.