Марта Сокол: Хозяюшка для Морозко

Часть 1. Гостья

Пролог. Тепло ли тебе, девица?

Я опаздываю. Конечно же, опаздываю – куда без этого в последний день года?

Выбегаю из офиса, на ходу натягивая шарф, и несусь к метро. До электрички – двадцать минут, если повезет. А я обещала Лене быть у нее к десяти вечера, чтобы поздравить Мишку и Соню до того, как они уснут. Дети ждут подарки, а я – единственная тетя, которая у них есть. Почти родная.

Площадь перед станцией встречает меня праздничным хаосом.

Боже, как же здесь шумно!

Везде народ – толпы, смех, музыка. Кто-то поет «В лесу родилась елочка». Пахнет глинтвейном и выпечкой. Между рядами ярмарочных домиков снуют люди с пакетами, дети визжат, взрослые галдят. Повсюду мигают гирлянды – красные, синие, золотые.

Я кутаюсь в шарф плотнее. Мороз щиплет щеки, но как-то приятно.

Продираюсь сквозь толпу, лавирую между декорациями – вот избушка с пряниками, вот ледяная горка, вот огромная ель… И вдруг останавливаюсь.

Родители бы это оценили.

Мысль приходит сама собой, и сердце болезненно сжимается. Полгода прошло с той аварии. Полгода, как я – богатая наследница с пустой квартирой и никого рядом. Тети и дяди разбросаны по городам, у всех свои семьи. А Новый год – он же семейный праздник, правда? И что толку в деньгах, когда не с кем встретить…

– Ой!

Я едва не врезаюсь во что-то большое и мохнатое прямо посреди прохода.

– А это что такое? – бормочу я, отступая на шаг.

Присматриваюсь. Это… избушка? Настоящая деревянная избушка на курьих ножках! Вернее, конечно, не настоящая. Из-под бутафорского домика торчат человеческие ноги в полосатых гетрах, замаскированные под куриные лапки. Кто-то из актеров ярмарки, судя по всему.

Я невольно усмехаюсь. Первый раз за весь день.

– Ну-ка, избушка на курьих ножках, – говорю я громче, подыгрывая, – встань ко мне передом, а к лесу задом!

Избушка послушно поворачивается. В окошке появляется лицо – старая бабушка в платке, нос крючком, бородавка нарисована. Классическая Баба Яга. Актриса смеется, и морщинки у ее глаз становятся глубже.

– Все-то ты, красна девица, знаешь, – каркает она. – Говори, зачем пожаловала?

Я смотрю на часы. Черт. Девять минут до отправления электрички.

Но бабушка так старается, так вжилась в роль – грех не подыграть.

Кланяюсь в пояс, стараясь говорить торжественно:

– Мне бы, бабушка, добраться вовремя туда, где меня ждут.

Показываю на часы и добавляю уже обычным голосом:

– Электричка уже на перроне.

Баба Яга цыкает, качает головой.

– Погоди, погоди, – бормочет она, – снаряжу тебя, девица.

«Неужели путеводным яблочком?» – думаю я, сдерживая смешок.

Но актриса лезет в недра своей бутафорской избушки и достает… открытку. Обычную новогоднюю открытку.

– Вот, – протягивает она мне, – поздравишь деток с Новым годом.

Я хватаю карточку, бормочу «спасибо», избушка отползает в сторону, освобождая проход. Бегу дальше.

Окна электрички сияют впереди как новогодние огоньки. Успею!

И вдруг ловлю себя на странной мысли. Я… Я улыбаюсь. Последние полгода думала только о потере, о боли, об одиночестве. А сейчас, посреди этого новогоднего безумия, с морозом, щиплющим нос, с запахом хвои и корицы в воздухе, с этой смешной Бабой Ягой… Кажется, я готова. Готова отпустить горе. Готова впустить в жизнь что-то новое.

Взбегаю по ступенькам на перрон и оборачиваюсь. Площадь внизу сияет огнями. Актеры, избушки, смех, музыка… Интересно, там еще кто-то есть, кроме Бабы Яги? Кощей, может? Или Снегурочка?

Гудок электрички обрывает мои мысли.

Я бросаюсь к дверям, впрыгиваю в вагон в последний момент. Занимаю свободное место у окна и наконец выдыхаю. Вытягиваю ноги, расслабляюсь.

И тут замечаю – в вагоне холодно. Непривычно холодно.

Лезу в сумку за варежками, которые сняла еще в офисе.

На пол падает та самая открытка.

Я поднимаю ее, рассматриваю при свете вагонной лампы – и застываю.

Это… необычная открытка.

На ней изображен Дед Мороз. Но не тот добродушный дедушка с белой бородой, к которому мы привыкли. Это мужчина. Молодой, статный, красивый – даже очень красивый. Он одет в роскошную древнерусскую шубу, расшитую серебром. Длинные белые волосы распущены по плечам. Глаза… Его глаза смотрят прямо на меня. Холодные. Властные. Немного пугающие.

От картинки будто веет настоящим морозом.

«Качественная стилизация, – думаю я, улыбаясь. – Молодцы, организаторы».

Электричка трогается, и в этот момент в вагоне становится еще холоднее. Окна начинают покрываться инеем – узорами, как в детстве, когда центрального отопления не хватало.

«Сломалась печка, наверное», – предполагаю я, запахиваясь в шубу плотнее.

Прикладываюсь лбом к ледяному стеклу. За окном проплывают дома, украшенные гирляндами. Огни. Праздник. Где-то там люди встречают Новый год с семьями.

Электричка выезжает на мост. Колеса стучат по рельсам – громче, ритмичнее. Железные опоры отражают звук, и получается какая-то мелодия. Монотонная. Убаюкивающая.

Глаза начинают слипаться.

И вдруг прямо над ухом раздается голос. Низкий. Холодный. Насмешливый:

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

Глаза открываются резко – как от толчка.

Я больше не в электричке.

Стою посреди заснеженной улицы. Ночной. Тихой. Будто вымершей. Вокруг – избы. Настоящие, деревянные, с резными ставнями и соломенными крышами. При входе висит лапник, украшенный красными тряпочками. Снег по щиколотку.

Мороз щиплет щеки так, что кажется – вот-вот кожа треснет.

– Где я?.. – шепчу я, оглядываясь.

И тут – звук.

Голос? Нет. Хор голосов. Детские? Взрослые? Невозможно понять – они накладываются друг на друга, сплетаются в какую-то древнюю мелодию.

Из темноты появляется огонёк. Потом второй. Факелы. За ними – силуэты. Низкие, высокие, тонкие, сутулые.

Приближаются.

И вдруг я слышу чётко:

– Ой, коляда, коляда-а-а… Открывайте ворота-а-а…

Колядующие выходят на свет – и я замираю.

Передо мной толпа в звериных масках. Волки, медведи, козлы, птицы с длинными деревянными клювами. Мужики в тяжелых тулупах, женщины в старинных сарафанах, дети в масках с прорезями для глаз. Кто-то несёт колесо, увитое соломой.

– Коляда-а-а… – тянут они, подходя ближе. – Хозяюшка, открывай… да угощай…

Они окружают меня со всех сторон.

– Э-э… – поднимаю руки, пятясь назад. – Я не хозяйка. Я… я вообще не знаю как сюда попала.

Толпа отвечает смехом.

Один из колядующих – с маской медведя – выступает вперёд. На нём тулуп до пят, на плечах снег.

– Не отсюда, говоришь? – его голос низкий, грудной. – Так али из лесу вышла? Али с того света? Али тебе Мороз-батюшка тропку указал?

Я открываю рот – и не знаю, что сказать.

Колядующие переглядываются. Маски поворачиваются друг к другу, факелы покачиваются.

Я делаю шаг назад – и вдруг нога проваливается в сугроб. Теряю равновесие. Падаю назад, в снег – мягко, но холодно, так холодно, что дух перехватывает. Снег набивается за шиворот, под шубу. Мороз трескучий – градусов тридцать, не меньше. Я уже продрогла до костей, хотя прошло всего несколько минут.

Задираю голову – и вижу небо.

Синее. Такое тёмно-синее, почти чёрное, какое бывает только в сильный мороз. И такое, какое бывает вдали от городов, от сильной засветки. Звёзды сияют так ярко, что кажется – протяни руку, и достанешь. Из труб изб поднимается дым – прямыми столбами, к небу, застывая в морозном воздухе.

А где-то вдали – лай собак. С другого берега реки.

Я резко поворачиваю голову.

Вот река. Замёрзшая, белая. А за ней – дома. Знакомые очертания. Я знаю эти места. Сотню раз проезжала здесь на электричке. К Лене. К детям.

Только… только здесь должен быть мост. Железнодорожный мост, по которому ходит электричка.

А моста нет. И домов нет.

Только замёрзшая река. И соседний берег. Там только лес и темнота.

– Что же это? – шепчу я, и голос дрожит.

Кто-то из колядующих наклоняется ко мне. Факел освещает моё лицо, мою одежду. Маска рассматривает меня внимательно – мою современную шубу, сапоги, шарф.

– А не наша девка-то! – вдруг начинает голосить какая-то баба, отступая. – Оборотница!

– Нечистая! – тут же вторит другая.

– Духами послана! – басит кто-то издалека.

И тут перед толпой появляется молодой парень. Без маски. Лет двадцати пяти, может, чуть меньше. Лицо обветренное, скулы резкие, взгляд твёрдый. Одет в длинный тулуп, шапка-ушанка сбита набок.

Он протягивает мне руку – и оборачивается к толпе:

– Ладно вам! – голос звучит властно, без крика. – Потеряшка она.

Зыркает на баб – те отводят взгляды.

– Иван, ты чего? – недовольно бубнит кто-то из мужиков.

– То-то и оно, что не наша, – отрезает парень. – Значит, гостья. А гостей обижать – грех. Или забыл?

Толпа недовольно гудит, но отступает. Парень смотрит на меня сверху вниз – и усмехается:

– Ну что, странница? Вставать будешь, али до утра в сугробе сидеть?

Глава 1. Колядки

Протягиваю руку.

Парень хватает меня крепко – и с такой лёгкостью вытаскивает из сугроба, будто я пушинка. Отряхивает снег с моего рукава – быстро, по-деловому.

– Пошли к старосте, – говорит он коротко.

– К какому старосте? – начинаю я, но он уже поворачивается и тянет меня за собой.

Толпа колядующих расступается, но не расходится. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, что происходит.

Деревня. Самая настоящая русская деревня. Избы стоят плотно, одна к другой. Окна маленькие, со ставнями. Крыши низкие, припорошенные снегом. Дым из труб. Тишина – только лай собак вдали да наши шаги.

Ничего современного. Совсем ничего. Ни фонарей. Ни проводов. Ни машин.

«Это сон, – пытаюсь убедить себя. – Просто уснула в электричке. Сейчас проснусь».

Но мороз – настоящий. Рука Ивана на моём запястье – настоящая. И страх внутри – тоже настоящий.

Нас подводят к дому.

Самому большому на улице.

Не барский особняк, нет – но крепче, основательнее других. Двухэтажный? Нет, одноэтажный, но высокий, с большими сенями. Окна – с двойными рамами, как делали зимой в богатых домах. Двор просторный – сарай, конюшня, огромная поленница у стены. Ворота с резной перекладиной.

На порог выходит староста, я видела как какой-то мальчишка отделился от толпы и умчался вперед – видимо,предупредить главного.

Староста – мужчина лет пятидесяти, может, чуть больше. Борода седая, аккуратно подстриженная. Одет просто – тулуп, валенки.

Он чинно поднимает голову и бросает взгляд на колядующих. Потом – на меня. Глаза у него светлые, острые. Взгляд – цепкий, оценивающий.

Смотрит на мою шубу. На сапоги. На лицо.

Долго смотрит.

Я невольно сжимаю кулаки.

– Забрела она к нам, видать, с другого берега. Да не беда. К ведунье её ведите, – произносит он наконец.

– К Агафье? – переспрашивает кто-то неуверенно.

– К ней, – кивает староста. – Она поглядит. Скажет, что к чему.

Иван подталкивает меня в спину – легко, но настойчиво. Я иду следом. За нами – ещё несколько человек из колядующих.

Сворачиваем с главной улицы – на узкую тропинку, которая ведёт к краю села.

И вдруг чувствую – становится тише. Вьюга, что метела весь вечер, вдруг стихает. Снег падает ровно, медленно, как в замедленной съёмке. Будто кто-то накинул на мир тёплое одеяло.

Впереди показывается дом.

Маленький. Низкий. Стоит чуть в стороне от остальных изб, у самого леса. Крыша широкая, покатая, припорошенная снегом. Окна маленькие, с резными наличниками – на них вырезаны птицы, солнце, какие-то узоры.

Двор маленький, но аккуратный.