Кармен Мола: Клан

Carmen Mola

EL CLAN

El Clan © 2024, Carmen Mola

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2025

Часть первая

Зря я убивал.

Люди не должны быть такими, как я.

Кампатимар Шанкариясерийный убийца-садист (более 70 жертв за 1977 и 1978 годы)Индия

Либерия, 2003

Процессию из десяти-двенадцати человек возглавляли двое парней. На одном был красный парик с золотыми прядями и подвенечное платье, когда-то белое, но уже давно утратившее свой первоначальный вид и теперь грязное и покрытое пятнами крови, словно мазками краски; на втором – китель будто бы с генеральского плеча, но, скорее всего, маскарадный, весь в орденах и позументах. Самым примечательным в костюме этого парня было ожерелье из нанизанных на простой шнурок человеческих ушей. С одного из них – видимо, последнего трофея – капала на лацканы кровь.

Остальная компания подстраивалась под их шаг и темп и, кривляясь, изображала марширующих солдат. Но солдатами они не были, хотя и несли пулеметы размером больше себя самих – это были дети не старше четырнадцати лет. Они орали, горланили песни, и временами кто-нибудь из них стрелял, посмеиваясь, в воздух, а уж если выдавал пулеметную очередь, то смех переходил в гогот. Они играли, играли в войну, в которой сегодня убили они, а завтра, возможно, убьют их. Оба варианта их не тревожили. Когда смерть безразлична, дозволено все.

Водитель джипа, успевший по счастливой случайности заметить шествие издалека, остановил машину в самом широком месте грунтовой дороги. Он рассчитывал, что процессия его минует, не проявив к нему интереса, но на всякий случай держал под рукой, предварительно сняв с предохранителя, израильский пистолет-пулемет «Узи», с которым никогда не расставался. Здесь все уважали Сипеени, «испанца» на языке йоруба, прозванного так много лет назад, когда он только приехал в Африку. Однако невозможно было не бояться этих детишек, опьяненных кровью, а может, и одурманенных домашним спиртным и наркотиками, полученными от тех, кто превратил их в солдат. Любому из них могло прийти в голову, что к ожерелью главаря неплохо подошли бы белые уши.

С того места, где он остановился, Сипеени не мог видеть деревню, состоявшую, как он предполагал, не более чем из двух десятков хижин, скрытых сейчас от него холмом. Видел он только столбы дыма, поднимавшиеся ровно вверх. Он насчитал их шесть. Слабый ветер не мог разогнать дым, зато доносил запах огня, вернее, бензина, при помощи которого его разожгли, а также другой, легко узнаваемый запах – горелого мяса.

Когда мальчишки ушли, наступила удивительная тишина: природа, горы округа Нимба, запущенная плантация какао затаились, словно боясь возвращения банды безумных подростков. Но вдруг тишину разорвал крик, пронзительный женский вопль, донесшийся из деревни. Звучавшую в нем боль услышал и Сипеени. Жестокость этой войны, уже второй гражданской войны в Либерии, не способно было охватить воображение даже такого человека, как он, прожившего здесь много лет. Испанец знал, что война подходит к концу, но в своих последних корчах она была еще страшнее, чем в начале.

Он положил «Узи» на сиденье рядом с собой и поехал дальше. Выбоины на красной грунтовой дороге заставляли машину слегка подпрыгивать, несмотря на установленные в ней хорошие амортизаторы. Проехав по дуге, испанец увидел именно то, что предполагал: горящие хижины, пожираемые огнем, и похожие на обезумевшие факелы соломенные крыши. Эти хижины ничем не отличались от других, характерных для всего региона: низкорослые, с вылепленными из глины стенами. Рядом горами валялись трупы, десятки тел мужчин и женщин, отсеченные конечности, искаженные лица, склеивающиеся воедино по мере того, как огонь сжигал кожу и жир, превращая всю эту массу в амальгаму из плоти, в которой лишь с трудом можно было различить чью-то руку, глаза, зубы. Увиденная картина не потрясла испанца, он привык жить в этом кошмаре. Уничтожать деревни таким способом здесь было нормой. Не избежала страшной участи и эта, захваченная армией Роберта Гайнора по прозвищу «генерал Белый Глаз».

Как только Сипеени вышел из машины, снова раздался крик. Теперь он мог видеть эту женщину возле развалин сгоревшего дома – молодую, не старше двадцати лет, худую и в другое время, каких-нибудь несколько часов назад, возможно, даже симпатичную. Мальчик в желтых солнечных очках, с раскрашенной пурпурными блестками физиономией пригвоздил ее руку ножом к какой-то деревяшке. Испанец не мог определить, кричала ли она от боли, пытаясь освободиться, потому что при каждом рывке все сильней травмировала руку, или от того, на что смотрела.

Перед ней стоял солдат в черных плавках и красных сапогах. Глядя на его жилистое, испещренное шрамами тело, ему можно было дать лет восемнадцать. В то же время выглядел он немного инфантильным, как из-за висевших за спиной маленьких крыльев бабочки, больше подходивших какой-нибудь малолетней имениннице, так и из-за того, как держал за лодыжку младенца (наверное, ребенка этой женщины) и с гоготом раскручивал его, словно полоскавшееся по ветру полотенце, угрожая размозжить ему голову о стену.

Сипеени предпочел не приближаться; солдат с крылышками был довольно светлокожим, возможно мулатом, и его гладкие длинные волосы взметнулись вверх, когда он волчком завертелся на месте. Младенец в его руке летал по кругу, и женщина рванулась со звериным криком, пытаясь освободиться от ножа, но тщетно. Солдат отпустил ребенка: отброшенный центробежной силой, он, хрустнув костями, разбился о стену и, уже мертвый, шлепнулся в грязь.

Женщина не успела издать больше ни единого крика, потому что мальчик в солнечных очках выдернул из деревяшки нож и, вспрыгнув своей жертве на спину, перерезал ей горло. Когда она, истекая кровью, упала, Сипеени увидел застывший в ее открытых глазах ужас: последним видением, которое она унесла из этой жизни, было пятно крови и мозга ее ребенка на стене.

Можно ли было ждать во время такой войны хоть какого-то сострадания? Она давно уже затмила все мыслимые кошмары, но испанец привык существовать среди этих дьяволов. Мулат с крыльями бабочки поднял труп ребенка, и, точным ударом разрубив ему спину, вырвал сердце (вся процедура заняла у него не больше минуты – наверное, сказывался опыт) и вонзил в него зубы, пачкая подбородок. Мальчик в солнечных очках попытался проделать то же самое с матерью ребенка, но, не обладая мастерством своего компаньона, вытащил не сердце, а лишь какие-то бесформенные потроха, забрызгав все вокруг.

Словно желая обсудить комичную неуклюжесть мальчишки, солдат и Сипеени посмотрели друг на друга. Солдат улыбнулся и протянул руку, приглашая испанца на угощение. Сипеени знал, что такого рода каннибализм местные считали способом обретения власти и неуязвимости. Он не раз видел солдат, пожиравших сердца, мозг и половые органы побежденных врагов – но только взрослых, не младенцев. Хотя любая человечность здесь считалась неуместной, поскольку воспринималась как проявление трусости, на этот раз ему стало противно. Он опустил глаза и пошел по направлению ко второй уцелевшей хижине, над которой развевались два флага: либерийский, такой же, как у Соединенных Штатов, но только с одной звездой, и другой, черный, любимый флаг генерала Гайнора, наверное, воображавшего себя пиратом без корабля.

Хижину никто не охранял, потому что никого из врагов не осталось в живых. Генерал изучал пришпиленную к стене карту. Это был крепкий чернокожий человек лет сорока с выбритой головой, голый по пояс, одетый только в военные камуфляжные штаны. Его грудь пересекал шрам. Один глаз закрывало бельмо, из-за которого он и получил это прозвище – Белый Глаз.

– Я тебя ждал, Сипеени.

– По этой стране не так-то просто передвигаться. Что тебе нужно?

– У нас заканчиваются боеприпасы, и мне нужно больше оружия. – Генерал указал на карту, полную значков и разноцветных пометок. – Я должен выйти к границе…

– Забудь границу, забудь боеприпасы и оружие: если что и закончилось, так это война. Американцы и ООН намерены вмешаться в дела Монровии.

– Сипеени, ты должен добыть мне оружие. С ним я смогу перейти границу, прежде чем это случится.

– Оружие больше не приносит денег. А без выгоды ради чего мне рисковать?

Генерал Белый Глаз хотел возразить, но понимал, что испанец прав и что самому ему оставалось лишь уповать на будущее.

– Что бывает после войны?

– Расплата.

Произнося это слово, Сипеени не удержался и вложил в него некоторый сарказм. Однако сразу попытался исправиться, потому что много лет сотрудничал с генералом. Он и сам удивился, обнаружив в душе нечто вроде привязанности.

– Забудь, Белый Глаз, забудь эту войну и спаси то, что у тебя есть. Бросай фронт, возвращайся в свою деревню и восстанови прежнюю жизнь.

– А ты что будешь делать после войны?

Белая мембрана на правом глазу придавала теперь Гайнору не зловещий, а ущербный вид.

– Что будет с Кланом?

Сипеени понимал, что Гайнор молит его о помощи, но помогать не собирался. Пришло время перевернуть страницу, бросить всех этих уже не нужных ему людей. Он улыбался и молчал. Не станет он рассказывать, во что превратился Клан за эти годы, мутировав в предприятие такого размера, что теперь ему уже ничто не угрожало. Белый Глаз не мог даже предположить, какое будущее ожидает Клан, как не мог предположить, кем на самом деле был его собеседник, у которого он столько лет покупал оружие. От прежнего испанца, погрязшего в неприятностях и почти изобличенного полицией своей страны, ничего не осталось. Но, преодолев все подводные рифы, он стал еще сильнее. Ничего этого генерал не знал. Что такое Клан и кто такой Сипеени? Испанец не собирался отвечать на его вопросы.

Не желая ссориться, Гайнор вышел из хижины, чтобы посмотреть на горящие руины – возможно, последнюю разрушенную им деревню.

– Я не могу бросить своих людей.

– Людей? Я вижу только мальчишек, мальчишек-убийц.

– Это солдаты.

Испанец не стал возражать генералу: он видел, как малолеток в уничтоженных деревнях заставляли убивать отцов, насиловать матерей, чтобы навсегда лишить их спокойного сна и желания оставаться наедине с совестью, чтобы вынудить искать поддержку у тех, кто стер с лица земли их деревню, потому что никого другого у них не осталось. Видел, как им вскрывали раны на черепах и посыпали кокаином, чтобы они в наркотическом экстазе сами просили выдать им оружие. Сами рвались уничтожить все вокруг. Белый Глаз называл их солдатами, но это были звери. Они превратились в животных.

Глядя сейчас на стоявшего среди дыма и запаха трупов Гайнора, Сипеени больше не изумлялся генеральской жестокости, этот фасад уже не мог его обмануть, он видел перед собой только жалкого человечка, напуганного тем, что ему готовит судьба. Гайнор боялся, как все либерийские генералы этой войны. Как генерал Голая Задница, как любой из тех двух, что называли себя Бен Ладен, как генерал Принц и генерал Вашингтон. Что ожидало этих мастеров наводить ужас? Любой здравомыслящий человек сказал бы, что сам Сипеени был ничем не лучше. Он поставлял этим людям оружие, он разбогател на уничтожении Либерии, но испанец знал, что выносить ему такой приговор означало просто упражняться в лицемерии. Если бы он не снабжал их винтовками, они убивали бы друг друга ножами, камнями, голыми руками.