Солдат с крылышками за спиной смотрел на испанца. Его рот и грудь были перепачканы кровью ребенка, он улыбался и шутливо целился в Сипеени из пальца.

– Кто это?

– Хороший солдат, его зовут Фунфун.

Сипеени знал, что на йоруба это значит «белый». Белый Глаз считал его одним из лучших своих людей, поскольку не существовало такой границы, которую не готов был переступить этот мулат.

– Он со мной с девяностого года. Ему было лет пять, когда мы увезли его из родной деревни Бополу.

Испанец не сомневался, что сумел не подать виду, но название его ошеломило. Теперь он понял, почему ему было так неприятно смотреть, когда солдат ел сердце ребенка. Почти тринадцать лет прошло с того дня, как Белый Глаз стал основным заказчиком испанца. В тот момент главной целью Гайнора была находившаяся в руках генерала Вашингтона деревня Бополу. Сипеени передал ему необходимое оружие. Испанца не беспокоило, что в той деревне жила его любовница с их общим сыном, маленьким мулатом, которого они назвали Марвин. Генерал Белый Глаз не ошибся: тогда мальчику было пять лет. Сипеени думал, что в деревне никто не выжил, но теперь понял, что заблуждался: во взгляде этого солдата он увидел такой же хищный блеск, как и в своем собственном. Парень унаследовал глаза испанца, дикарскую сторону его натуры, страстную одержимость и безумие. Этот зверь был его сыном.

Глава 1

В холодной квартире жилого комплекса «Тирренское море» еды больше не было, на кухне стояли пустые консервные банки. Сарате повалился на диван, окруженный самой дешевой мебелью из «ИКЕА» и летающей в солнечном свете пыльной взвесью. Неплохо бы сходить в магазин, но во всей округе, кипевшей жизнью летом и совершенно безлюдной в остальное время, все было закрыто. Он мог бы поехать в город, но так далеко выбираться не хотелось. Его преследовало чувство, что давно искомая разгадка вот-вот будет найдена, и это действовало на нервы, буквально не давало дышать. В квартире осталось полбутылки дрянного виски, купленного накануне на заправке, – вторую половину он выпил перед сном, не найдя другого способа выкинуть из головы сцену в Лас-Суэртес-Вьехас. Едва он закрывал глаза, как мозг, словно испорченный кинопроектор, воспроизводил одну и ту же картину: умиравшего у него на руках судью Бельтрана. «Кто убил моего отца? Кто стоял за делом “Мирамар”?» – кричал Сарате. «Клан», – выдыхал судья с последним хрипом. «Что за Клан?»

Этот вопрос продолжал висеть в воздухе до сих пор.

Покинув дом в Лас-Суэртес-Вьехас, Сарате отправился на поиски Эдуардо Вальеса – того самого пенсионера, служившего когда-то в полиции Вальекаса, с которым встречалась Рейес. Вальес повторил ему то же, что рассказывала она: отец Анхеля, Эухенио Сарате, был «кротом» в бригаде Гальвеса, Рентеро, Асенсио и Сантоса. Хотя Вальесу не разрешили продолжать следствие, он был уверен, что отец Анхеля нашел доказательства коррупции в группе и убили его собственные коллеги. Однако дело «Мирамар» передали в управление внутренних дел и в итоге закрыли. Все версии смерти отца, услышанные Анхелем к тому моменту (облава на грабителей, перестрелка с наркоторговцами), были ложными. От Вальеса он узнал имя закрывшего дело сотрудника: Антонио Висиосо. Добраться до этого человека оказалось непросто. Пришлось даже прибегнуть к помощи Косты, старинного сослуживца Анхеля по комиссариату Карабанчеля. Сарате не хотел, чтобы кто-то в ОКА знал о его шагах, поскольку никто бы их не одобрил, особенно Элена. Что уж говорить о Рентеро! Сарате был уверен, что комиссар способен выдумать любую ложь (даже обвинить в убийстве судьи Бельтрана), чтобы связать его по рукам и ногам. Главное – избежать огласки.

Висиосо принял его в своем скромном жилище на проспекте Команданте Фортеа весьма радушно, предложил гостю кофе и рассказал все подробности дела. Никаких утаек и секретов, завесы открывались одна за другой, поскольку Висиосо и сам хотел разобраться в прошлом: «Иногда знаешь, что произошло, но не можешь доказать». Так было и с делом «Мирамар» – ему не хватило улик, а те немногие свидетели, которых удалось разговорить, куда-то испарились. В результате дело пришлось закрывать.

– Кое-кто из тех, кто в девяносто первом году входил в бригаду Вальекаса, теперь в больших чинах. Гальвес, Рентеро…

– Если ты боишься, то можешь быть спокоен: о том, что я здесь был, никто не узнает.

– У меня последняя стадия рака толстой кишки. Полиции я не боюсь. Уж точно не ее.

– Почему убили моего отца?

Висиосо молчал и пытался что-то отыскать в памяти, словно рылся в темном шкафу на ощупь. Наконец на его лице появилась легкая улыбка, и он произнес имя: Роберт Гайнор.

– Кто это?

– После того как судья Бельтран внедрил твоего отца в Вальекас, ему удалось узнать только то, что бригада была причастна к незаконной торговле оружием. Думаю, его поставляли с какого-то из северных заводов и через Мадрид переправляли в Африку. В Либерию. В те годы там вовсю бушевала гражданская война, и Роберт Гайнор был одним из генералов герильи. Его имя встретилось мне гораздо позже, когда в войну вмешалась ООН и выяснилось, что солдат Гайнора вооружали винтовками испанского производства. Я попытался его найти, но в Либерии тогда творился полный хаос. Позднее я решил, что он погиб, и только несколько лет назад, незадолго до моего выхода на пенсию, его имя вдруг мелькнуло в наших базах данных: он приехал сюда, в Испанию. Мне даже удалось его навестить, но от общения он отказался.

– Где он живет?

Ответ Висиосо привел Сарате в Альмерию, а точнее – в Сан-Хуан-де-лос-Террерос, в эту самую квартиру жилого комплекса «Тирренское море».

Когда Висиосо отыскал Гайнора, тот начал работать в местных теплицах. Туда и отправился Анхель. Хотя имя Гайнора никому ничего не говорило, но такую примету, как бельмо на глазу, забыть обычно трудно. Нашлись рабочие, подсказавшие Сарате, на какую из плантаций устроился бывший генерал.

Сарате подошел к нему в конце смены, когда тот свернул и закурил папиросу, пока остальные расходились по домам, даже не взглянув в его сторону: возможно, они что-то слышали о прошлом этого африканца и избегали его, как заразного больного. Сарате читал о войне в Либерии. Имя генерала Роберта Гайнора по прозвищу Белый Глаз постоянно всплывало в связи с самыми дикими зверствами и самыми страшными событиями: массовой резней, каннибализмом, превращением детей в убийц при помощи пыток. Сарате представился полицейским, решил не искать симпатий генерала и сразу сообщил, что знает, кто он такой, чем занимался, что совершил, и пообещал ему неизбежную депортацию в случае отказа от сотрудничества.

– Я уже не тот человек, – устало, с протяжным либерийским акцентом сказал Гайнор.

Он выдохнул облако дыма, и его рассеянный взгляд заскользил по окружающим теплицы пустырям. Казалось, что этому человеку в его шестьдесят с лишним лет почти нечего было терять.

– Думаешь, я не сумею отравить тебе остаток жизни?

– А что, разве бывает хуже?

– Подумай о том, что бывает лучше: я мог бы помочь тебе с документами, с более подходящей для твоего возраста работой…

– И с какой стати ты стал бы для меня так расшибаться?

– С такой, что ты расскажешь мне, кто отправлял оружие в Либерию. Ты слышал когда-нибудь о Клане?

Гайнор резко встал и пошел, подволакивая правую ногу. Сарате догнал его, думая о том, что мог бы без труда уложить его на землю парой оплеух. От свирепого зверя войны ничего не осталось. Кто-то из припозднившихся рабочих задержался, чтобы на них посмотреть.

– Откуда я знаю, что тебе можно верить?

– Не знаешь, – согласился Сарате, – но у тебя нет выбора. Хочешь, чтобы я поговорил с твоим начальством? Рассказал, чем ты занимался в Либерии?

Гайнор не спешил с ответом. Он огляделся вокруг мутным, как у ведьмы, глазом, словно опасаясь, что его услышат.

– Это был бизнес, мне нужно было оружие… Ты когда-нибудь жил во время войны? Что ты можешь о ней знать? Смотришь на меня как на монстра, но продержаться в такой войне, как в Либерии, жалость не поможет. Речь шла не о выгоде, а только о выживании. Разве это грех? Делать все что угодно, лишь бы не умереть? Этим я и занимался, да! С оружием Клана, но не будь у меня оружия, я делал бы точно то же голыми руками.

– С кем ты контактировал здесь, в Испании? С Рентеро, с Гальвесом?.. – Сарате обронил эти имена, но Гайнор не отреагировал. – Ты знал, что они работают в полиции?

– Человек, с которым я контактировал? В полиции? Ты ошибаешься! Когда-то, в самом начале, у него были проблемы с каким-то полицейским в Мадриде. Он чуть все не запорол, но сумел уладить дело. Ну, ты меня понимаешь!

Сарате пришлось подавить ярость, когда Гайнор поглядел на него, осклабившись во все тридцать два зуба. Воспоминания о чудовищных выходках, в которых он принимал участие, до сих пор забавляли его, как ребенка, готового перебирать в голове свои прошлые шалости. Одной из таких выходок было убийство Сарате-старшего. Однако Анхель умел держать себя в руках.

– Кто этот человек?

– Сипеени. На йоруба это значит «испанец». Я не знаю его настоящего имени; говорили, что он работал в испанском посольстве в Либерии, там я с ним и познакомился, но, скорее всего, это вранье. Как и то, что он погиб на войне. Сипеени не погиб. Наверняка живет себе где-нибудь в Монровии в роскошном особняке и наслаждается богатствами, которые нажил с нашей помощью…

– Я должен знать, как найти этого Сипеени. Мне нужны его имя и адрес.

– А если я узнаю, ты сделаешь то, что обещал? Документы, хорошую работу…

– Все это ты получишь.

– Дай мне один день, я позвоню в Монровию, у меня там остались друзья. Потом я приду к тебе… и когда документы будут у меня на руках…

– Откуда я знаю, что тебе можно верить?

– Не знаешь, но у тебя нет выбора, – насмешливо передразнил его Гайнор.

Последняя ухмылка Гайнора, когда Сарате давал ему адрес квартиры в жилом комплексе «Тирренское море», так и стояла у него перед глазами. Он помнил этот белый, никчемный глаз и унижение, которое пришлось проглотить при виде удаляющегося либерийца. И все же он считал, что Гайнор заинтересован в сделке. Сегодня вечером он явится, как и обещал. Сарате пытался объяснить убийство отца логически, но в 1991 году Рентеро, Гальвес, даже Сантос были всего лишь районными полицейскими. Никто из них еще не успел подняться по служебной лестнице. Конечно, теоретически они могли сотрудничать с сетью нелегальных торговцев оружием, но, скорее всего, им это было не по зубам. И все-таки отец каким-то образом раскрыл такую связь, и тогда, как выразился Гайнор, Сипеени уладил дело…

Анхель предпочитал не вмешивать в свои дела Элену, но кто, как не она, мог бы помочь ему с документами для Гайнора? Человек этот не опасен, теперь уже нет, и не обязательно кому-то знать, кем он был у себя на родине, ведь сейчас он превратился в старого, убогого, дряхлого иммигранта, неспособного никому причинить зла; в то же время если он не получит обещанного, то, скорее всего, ничего не расскажет. Сарате предпочел бы позвонить Элене гораздо позже, когда найдет все разгадки, когда избавится от груза мыслей, не позволявших ему думать ни о чем другом. В голове просто не оставалось места для любви, для будущего, для собственной жизни, которую он хотел прожить рядом с Эленой. Его душила ярость, похожая на зависимость, подпитывающая самое себя и потихоньку набиравшая силу, а теперь вспыхнувшая от этого имени – Сипеени. Поэтому он чувствовал себя притворщиком, когда наконец позвонил.

– Анхель, где ты?

– Я пришлю тебе геометку. Можешь выехать из Мадрида прямо сейчас?

– Тебе незачем прятаться. Возвращайся домой, расскажи мне все, и мы придумаем, как с этим справиться.

– Если бы все было так просто!

Он представил себе, как она, сидя в кабинете, борется с собой, решая, выполнить его просьбу или проявить твердость и потребовать, чтобы он вернулся или хотя бы объяснил, что происходит.

– Я тебя люблю, – сказала она.