Что уж говорить о том, когда дело касается твоей карьеры, денег, личных отношений… Странная, парализующая неопределённость, растерянность, какая-то парадоксальная, тягостная невесомость – ты словно зависаешь, как поражённый вирусом компьютер.

Лишаясь понимания, ты чувствуешь, будто бы кто-то выдернул у тебя почву из-под ног. Именно по этой причине мы можем поверить в самые невероятные вещи, лишь бы они дали нам ощущение, что мы «понимаем». Теории заговора так живучи не потому, что люди просто наивны, а потому, что они спасают их от страха неизвестности – от непонятности.

Основа социальности

Неслучайно «своих» людей мы определяем по тому, понимает нас человек или нет. Подумайте о своём коллеге – что для вас важно? Важно то, насколько он понимает – «схватывает суть», «разбирается в вопросе». Как только он схватывает вашу идею, вы счастливы; когда же вам всё приходится объяснять «на пальцах», вы еле сдерживаете раздражение. Мы инстинктивно тянемся к тем, кто нас понимает и помогает нам понимать. С другой стороны, мы всеми силами стараемся избежать контакта с теми, кто не понимает, а ещё хуже – путает нас. И не важно, кто это – официант в ресторане или научный консультант с самыми престижными регалиями.

О близких отношениях и говорить нечего… «Ты меня не понимаешь» – одно из самых болезненных обвинений, которые можно услышать от любимого человека. Кажется, что нам проще простить измену, чем непонимание и, что ещё страшнее, нежелание нас понять.

Даже в одиночестве мы ищем состояние понимания: пытаемся «разобраться в себе» – что со мной, почему я чувствую то, что чувствую, чего я хочу, что мне нужно и как мне следует поступить. Так что стремление к пониманию – это не просто привычка, это фундамент нашей идентичности.

Причём мы не только жаждем понимания, но и готовы защищать своё видение как высшую ценность. Когда кто-то ставит под сомнение наше понимание ситуации, мы реагируем так, словно бы на кону не интеллектуальное разногласие, а буквально «вопрос жизни и смерти».

Но вот что странно: при всей важности феномена «понимания» для нашей жизни, при всей нашей зависимости от этого ощущения мы крайне редко задаёмся вопросом: а что именно мы называем «пониманием»?

Мы с такой страстью его ищем, так им дорожим, так боимся его потерять – но что это такое? Что значит «понимать» что-то? Как это работает? Откуда берётся это ощущение: «А, теперь понятно!»?

Глава первая
В поисках «понимания»

Нет ничего вне текста.

Жак Деррида

На первый взгляд сам этот вопрос – «Что такое понимание?» – звучит даже как-то нелепо. Ну, мол, понимание – оно и есть понимание, что тут может быть непонятного? Но пока это лишь тавтология, которая ничего, как известно, не поясняет.

Что ж, тогда давайте пройдёмся по академическим словарям. И тут нас ждёт на удивление пёстрая картина: «понимание» – это…

• «уразумение смысла или значения чего-либо, универсальная способность человека, связанная с усвоением нового содержания, включением его в систему устоявшихся представлений»^[6];

• «вызванное внешними или внутренними воздействиями специфическое состояние сознания, фиксируемое субъектом как уверенность в адекватности воссозданных представлений содержанию воздействия»^[7];

• «универсальная операция мышления, представляющая собой оценку объекта (текста, поведения, явления природы) на основе некоторого образца, стандарта, нормы, принципа и т. п.»^[8]

И это мы, что называется, только начали – количество научных определений «понимания» бесчисленное множество. Так что мы не будем даже пытаться перечислять их все, но важно осознать, что единого понимания «понимания» в науке нет. И это как минимум странно: как может быть, что такая понятная вроде бы вещь, как «понимание», никак не поддаётся хоть сколько-то однозначному определению!

Если чуть дистанцироваться и взглянуть на открывающуюся нам картину «сверху», то это и в самом деле какой-то парадокс. Ситуация очень напоминает знаменитый «скандал в философии», о котором писал ещё Иммануил Кант в предисловии к «Критике чистого разума».

Суть удивления Канта в том, что «несмотря на тысячелетние усилия, философия так и не открыла никаких положений, признаваемых всеми философами в качестве очевидных»^[9].

Зафиксировав это, давайте остановимся на определении понятия «понимания» из «Толкового словаря» Д. Н. Ушакова. Безусловный плюс толковых словарей в том, что они дают достаточно ясное феноменологическое описание используемых нами понятий: «Понимание – это способность, умение проникнуть в смысл чего-нибудь, усвоить, сознать его; состояние сознания, которому ясен, открыт, известен смысл чего-нибудь»^[10].

Кажется, что всё логично. Но это лишь описание субъективного переживания, где слова тавтологично определяются друг через друга: «понимание» – «усвоить», «сознать», «открыть смысл». Так что же за всем этим стоит на самом деле?

Философский вопрос

Трудность в том, чтобы осознать безосновательность нашего верования.

Людвиг Витгенштейн

ХХ век начался с небывалого революционного подъёма. Казалось, теперь всё переменится благодаря новому – научному – мировоззрению. Вооружившись этим исследовательским методом, мы сможем всё наконец понять, причём на объективных данных, через фундаментальные законы природы.

Впрочем, научные прорывы и в самом деле обещали, что в мире больше не останется тайн. И проблема «понимания» в этом ряду казалась совершеннейшим пустяком: если мы всё продумаем до конца – строго, последовательно, логично, – то в принципе любой философский вопрос будет закрыт.

Людвиг Витгенштейн

Молодой венский инженер Людвиг Витгенштейн смело берётся за эту работу и пишет свой, ставший библией позитивистского подхода, «Логико-философский трактат»^[11]. Основной посыл этой работы: если мы найдём чёткое соответствие всех слов всем вещам, то в мире просто не останется неясностей и путаницы.

Однако, сделав этот шаг, Витгенштейн обнаруживает, что всё, мягко говоря, несколько сложнее. Оказывается, есть научный язык – язык математики и логики, – а есть язык житейский, бытовой. И два эти языка словно бы живут в параллельных вселенных, которые, впрочем, постоянно пересекаются, что создаёт весь тот бардак, с которым человечеству приходится иметь дело.

Витгенштейн пытается осмыслить открытую им неопределённость в своих знаменитых «Философских исследованиях»^[12]. Здесь он приходит к выводу, что значения слов не находятся в какой-то гипотетической библиотеке, а рождаются только в процессе их употребления, в фактических действиях.

То есть понимать слово – значит уметь его использовать, или ещё необычнее – уметь играть в соответствующую «языковую игру». Мысль не скрыта «внутри головы», она не лежит «за словом», нет – она осуществляется в практике. Так что понимание – это не внутреннее озарение, а участие в игре, которую мы ведём вместе с другими людьми.

В своей последней работе «О достоверности»^[13] Витгенштейн идёт ещё дальше. Он показывает, что даже наши самые твёрдые убеждения покоятся на основаниях, которые невозможно доказать. Мы всегда уже стоим на чём-то, что принимаем «на веру», – на доверии к языку, культуре, опыту.

Таким образом, мы не можем вывести какие-либо фундаментальные основания из логики или науки. Из чего следует, что никакое «понимание» не обладает свойством абсолютности: оно всегда держится на «ржавом гвозде» того, что не проговорено, или даже на том, что не может быть в принципе высказано.

Альфред Коржибский

Примерно тем же путём и в то же время идёт и другой выдающийся мыслитель – Альфред Коржибский. Его фраза «карта не есть территория» звучит как банальность, но это только так кажется. Для Коржибского это не остроумный афоризм, а метод, который меняет сам способ мыслить^[14].

Тридцатые годы XX века – философия и наука уже пережили логику Рассела и Витгенштейна, релятивизм и квантовую революцию – выяснилось, что мир оказался куда сложнее, чем мы думали. И Коржибский отвечает на это не новой «теорией всего», а практикой мышления – общей семантикой, дисциплиной, которая учит различать слова, вещи и уровни абстракции.

Вопрос Коржибского: что мы на самом деле понимаем, когда «понимаем»? И отвечая на него, он формулирует три принципа.

• Во-первых, принцип не-тождественности: слово не тождественно вещи.

«Дождь» – не мокрость на коже, «государство» – не конкретная страна, «справедливость» – не то, о чём мы договорились в компании друзей. Мы получаем доступ к миру через знаки и, если забываем об этом, начинаем реагировать на слова как на вещи.

• Во-вторых, принцип не-всё: ни одно описание не исчерпывает объект полностью.

Мы всегда говорим не всё – в каждом «понимаю» есть незамеченные остатки. То есть любая карта, любая наша модель ограниченна, и именно поэтому её нужно всегда перекраивать по факту, в конкретной ситуации.

• В-третьих, принцип порядков абстракции.

Между «территорией» (сырой сенсорный поток) и нашими теориями о ней лежат несколько этажей абстракции: ощущение → слово → понятие → схема → система. Понимание не перепрыгивает их, а движется по ним. И путаница уровней – например, спор определения с фактом – лежит в основе ошибок.

Чтобы это утверждение не выглядело просто лозунгом, Коржибский даже придумал «наглядный прибор» – струк-турный дифференциал: воронка «территории», от неё идут нити к биркам, и дальше – ярлыки ярлыков (см. рис. 1). Всё ради одной цели – всегда помнить, на каком уровне удалённости от реальности мы сейчас находимся.

Рис. 1. Структурный дифференциал А. Коржибского

Таким образом, по Коржибскому, понимание – это корректное ориентирование среди уровней абстракции, при котором:

• «карта» осознанно отличается от «территории»;

• собственная «карта» трансформируется под новые данные;

• семантические реакции отделяются от фактов;

• сохраняется память о том, что мы говорим не всё.

Понимание – не метафизическое «озарение», а умение управлять расстоянием между словом (лингвистической картиной мира) и миром как таковым. Можно сказать и иначе: понимание – это дисциплина различения, благодаря которой «карта» остаётся лишь «картой»^[15].

Это ставит нас перед вопросом: а что же мы в таком случае вообще «познаём» или «понимаем»? Получается, что мы никогда не встречаем «территорию» как таковую, а на деле лишь путешествуем в воображении – по устоявшимся схемам, учебникам, привычкам языка.

Коржибский требовал различать уровни, датировать смысл, возвращаться к фактам и держать семантическую дистанцию. Всё это предельно разумно – можно сказать, основа критического мышления. Но разве умение управлять картами – строить их, уточнять, сверять – это о «понимании»?

Поль Рикёр и Михаил Бахтин

Параллельно с этим – рационально-аналитическим – подходом в философии продолжала развиваться и другая её ветвь. На смену классической метафизике пришла философская антропология – исследователи принялись анализировать человеческий опыт, пытаясь доискаться до сути человека, включая и феномен его понимания.

Здесь нам может быть важен французский философ Поль Рикёр, который обратил внимание на то, что сам по себе язык никогда не говорит однозначно. Он отходит от пространных идей своих предшественников – Эдмунда Гуссерля, Мартина Хайдеггера, Ханса-Георга Гадамера – и утверждает, что всякое понимание есть интерпретация^[16].