Я уже щурилась от соленого ветра на коже, слышала крики чаек. Ладони сжались, чувствуя гладкую прохладу перил той самой веранды. Впервые за многие месяцы во мне расцвела хрупкая, но настоящая надежда. Премии хватало на базовый взнос, и еще оставалось на несколько месяцев выплат.

Мы договорились с агентом о встрече на завтра. Всю ночь я ворочалась, строя планы, представляя, как расставлю мебель, как буду пить кофе, глядя на залив.

Утром, за час до выхода, я зашла в банковское приложение, чтобы просто еще раз полюбоваться цифрами. И обомлела.

На экране мигал ноль.

Абсолютный, круглый, насмешливый ноль на семейном счете. Том самом, с прозрачной историей операций, который наша прогрессивная система навязывала всем «ячейкам общества» для укрепления доверия.

Мир сузился до размеров экрана. Я тыкала в него дрожащим пальцем, перезагружала приложение, вводила пароль снова и вновь. Все было тщетно. Банковская система не ошибается. В зеркале прихожей я увидела себя – бледную, с поджатыми губами. И вдруг осознала: это выражение я сотни раз замечала на лице своей матери, когда отец снова «вкладывался в перспективный проект». Цикл повторялся, как дурной сон. Но я-то думала, что вырвалась.

И тут в прихожей послышался щелчок замка.

– Карина! Ты не поверишь! – Дан влетел в квартиру, сияя, как ребенок, нашедший погремушку. Его запах – тот самый, проклятый, смесь пота, глупой радости и беспечности – ударил, словно пощечина. – Это же судьба! Такой шанс выпадает раз в жизни!

Мне не нужны были его объяснения. Наверняка он купил какую-то фигню. Участок на Церере в далекой галактике, куда никто никогда не долетит. Корм для приюта бездомных кошек на двести лет вперед. Акции в разведку ценных металлов на приближающемся астероиде. Он всегда покупал какую-нибудь фигню.

Его слова были пустым гулом. Я не слышала их, а видела только его довольное, раскрасневшееся лицо. Он спустил все наши деньги, все мои надежды, все мое спасение на очередную «фигню» и был счастлив.

В этот момент что-то во мне щелкнуло. Окончательно и бесповоротно. Трещина, о которой говорил Палыч, прошла через мою душу и в нее хлынула тьма. Именно в этот момент, глядя в сияющие глаза Дана, я впервые не просто подумала, а увидела с кристальной ясностью, как чертеж, единственную логичную и технически выполнимую операцию.

Мне нужен был дом. Я любила это здание, которое уплывало из-под носа, больше, чем мужа. И оно могло теперь достаться мне единственным путем: посмертной страховкой Дана. Его запах вместе с ненавидимой мной радостью от покупки фигни просочился в поры, забродил по венам, ударил в голову.

Ты сам виноват, Дан…

Я не сказала ему ни слова. Просто вышла из комнаты. У меня появился свой проект.

«Аквариум» никогда не спал. Датчики давления, температуры и влажности мигали на панелях, как новогодние гирлянды. Где-то тихо гудели насосы, поддерживая в биореакторах стерильную среду, пригодную для культивирования человеческих клеток.

Я прошла через шлюз, принимая привычный ультрафиолетовый ожог, который за три года работы так и не перестал ощущаться как легкое пощипывание. Голубоватый свет чистых зон заставил меня прищуриться. На несколько секунд мир растворился в ослепительной белизне, а затем проступили знакомые очертания. Все сверкало, как хирургический инструмент после дезинфекции. Даже воздух отдавал легкой озоновой горечью, словно его откачали откуда-то из высоких слоев атмосферы.

Я посмотрела на холодильник с пробирками, на слот F-7741. У меня оставалось несколько часов до момента, когда этот наш «скафандр» запечатают наглухо.

Пробирка из матового кварца, притаившаяся в третьем слоте холодильника, была не больше ампулы дорогих и редких духов. Ее холод, пронзивший стерильную перчатку, обжег пальцы безжизненной пустотой, вывернутой наизнанку. Внутри мерцала не просто субстанция – в самой ее глубине пульсировал собственный, рожденный ею свет. Это было лишь защитное облачение – биодеградируемая нанооболочка, кокон для нестабильного ядра.

Если поймать угол, взгляду открывалось гипнотическое зрелище: мириады частиц в незримом танце слагались в мандалы, то ли повторяющие изгиб двойной спирали, то ли копирующие чертеж неизвестного процессора. Узор жил лишь мгновение, чтобы тут же рассыпаться и начать сначала. Это был код, ожидавший своего часа, и стоило ему попасть в цельную биологическую среду, как его красивая, видимая оболочка растворялась, выпуская на волю незримого и бесследного исполнителя.

– Карина? – голос начальника донесся из-за стекла.

Я не вздрогнула. Медленно повернулась, спрятав руку с пробиркой за спину. Ник Палыч стоял у крио-установки, его лицо освещали мерцающие голограммы с планшета. Он выглядел усталым, обычно ясные глаза были мутными.

– Перепроверяю pH последней серии, – сказала я, и голос прозвучал чужим, но ровным. – Есть небольшой сдвиг.

– Опять? – он провел рукой по лицу. – Черт, надо менять буфер. Не видела мой кофе?

Его пальцы нервно перебирали невидимые клавиши. Странно – обычно Ник Палыч не был таким рассеянным.

– В конференц-зале, на подоконнике, – соврала я.

На самом деле стакан стоял за ноутбуком, но мне нужно было, чтобы он ушел.

Когда его шаги затихли, я разжала пальцы. На столе рядом лежал лабораторный журнал. Последняя запись была помечена красным: «F-7741: тест №47. Стабильность 99,8%. Ожидание санкции на этап 6 (in vivo)».

In vivo. На живом организме. Я судорожно сглотнула: у меня как раз был такой.

За стеклом чистой зоны Палыч что-то горячо обсуждал по телефону. Его лицо было напряженным.

Я вышла через проходную, как и обычно. Датчики-охранники не смогли обнаружить фемто. Перед ними был организм, состоящий из тех же фрагментов и частиц, которые заходили сюда утром. Датчики настроены на проверку мельчайших атомов (однажды они задержали лаборанта, у которого во время рабочего дня вскочил огромный фурункул), но фемто… Я же говорила, что никто и ничто в мире еще не может их определить.

На улице накрапывал мелкий дождь, но я все равно шла медленно, чувствуя, как эхо шагов фонит внутри меня. Все вокруг казалось слишком живым и громким – огни, капли, даже лица прохожих. А я была стеклянной и несла себя осторожно, чтобы не разбиться.

Дома все было прежним. Та же тесная комната, та же крошечная кухня, где пахло остывшим маслом. Я положила пробирку на стол, как будто на алтарь. Свет лампы сделал жидкость внутри похожей на застывшее зеркало; в этом отражении мое лицо выглядело таким же бледным, как и всегда, когда я принимала решения. Включила кофе-машину, потом выключила; движения были какими-то ритуальными. Мучили ли меня сомнения? Нет. Ощущала ли я что-то? Не думаю. В голове просто протянулась понятная стрелка графика: смерть Дана – его страховка – белый дом.

Телефон молчал. Часы тикали. За стеной кто-то усмехнулся.

Дан пришел поздно: быстро поцеловал меня в щеку, не замечая, что я уже не отвечаю на его сигналы. У него теперь было «дело», которое обещало вытянуть нас из бетонной коробки в какую-то цифровую вечность или в космос.

Во сне Дан дышал ровно. Я стояла в темноте над кроватью и держала в руках шприц. Пластик был холодным, жидкость внутри – абсолютно прозрачной, невесомой. Смерть, которую нельзя увидеть. Я нашла синюю пульсирующую вену на сгибе локтя Дана.

И в этот миг его веки дрогнули. Сонное сознание пробилось сквозь морок. Его глаза, затуманенные, не понимающие, встретились с моими. Они увидели шприц. Увидели меня.

– Что?! – это были последние слова Дана.

Он не умер сразу, просто смотрел на меня широко раскрытыми глазами, в которых застыл немой вопрос. Потом его взгляд помутнел, словно кто-то подул на стекло. Дан снова закрыл глаза, вздохнул и затих. Выражение лица стало спокойным, почти умиротворенным.

Внезапная смерть во сне у молодых мужчин – бич нашего времени. Остановка абсолютно здорового сердца, которую не могут предотвратить никакие современные технологии. Нанороботы – хорошие диагносты, но не справляются с тем, что случается внезапно и непредсказуемо. И они не оживляют уже неживое.

Глава 3. Умеют ли андроиды врать?

– Нет, нет, нет, – непроизвольно вырвалось у меня, и я попыталась срочно закрыть дверь.

Я лично удостоверилась перед кремацией, что в печь поехало тело моего мужа. Стояла за толстым стеклом и смотрела, как в жерло въезжает железный поддон. Запах тогда стоял особенный – стерильный и жгучий, смесь спирта, металла и чего-то сладкого, вроде подгоревшего сахара. Его нельзя спутать ни с чем.

Покойный Дан отправился к праотцам в том самом ужасном, но нежно любимом им клетчатом костюме, в котором он стоял сейчас передо мной. И улыбался. Та же самая кривая насмешка, ее не спутаешь ни с какой другой: левый уголок рта чуть вздернут, правый оставался неподвижным. Реакция моего покойного мужа на свои и чужие неудачи – от пролитого кофе до увольнения.

Я с удвоенной силой рванула дверь на себя, но доставщик, видимо, имел богатый опыт противостояния истеричным родственникам и долгие годы физических тренировок. Он сориентировался в долю секунды, и его оксфордский туфель, начищенный до зеркального блеска, прочно заблокировал дверь.

– Да, да и да, – быстро опроверг он мое сопротивление. – Я понимаю, что вы в шоке, просто случилась досадная путаница с документами, и наш представитель не успел должным образом вас подготовить.

– Ваш представитель сказал – сюрприз, – я наваливалась на дверь, одновременно выпихивая доставщика наружу. – Цветы там или кривобокий горшок, из тех, которые мой покойный муж считал произведениями искусства. Но не этот жуткий манекен.

– Я объясню, – курьер скривился от боли, потому что я очень удачно защемила ему ладонь, но тут же вновь натянул на лицо профессиональную улыбку. – Не манекен…

– Это я, Кара, – вдруг подала голос кукла, как две капли воды похожая на моего покойного мужа.

Его голос. Не запись, не синтезатор: бархатный тембр с легкой хрипотцой, которая прорывалась, когда он злился.

От неожиданности я потеряла бдительность, и доставщик, будто не человек, а жидкость, просочился в мой дом уже весь. Его ботинки тут же оставили на светлом паркете мокрое пятно. Следом за порог, с легким скрипом по полировке, шагнул двойник Дана.

– Вы не сказали ей? – уточнил он у курьера, оглядывая прихожую с видом туриста, впервые попавшего в музей, и пояснил уже мне: – Я заказал свою матрицу чуть больше месяца назад.

– Что?! – Мир поплыл, закружился, и вдруг стало темно, будто кто-то резко и сразу выключил вселенную.

Я пришла в себя от несвежей воды, растекающейся по лицу. Дурацкая физиономия доставщика закрыла свет – он, не меняя счастливого выражения, лил на меня воду из хрустальной вазы, куда я накануне поставила белые лилии.

– Совсем не помню этого дома, – раздался голос моего покойного мужа.

Кажется, они продолжали беседовать как ни в чем не бывало, не обращая внимания на то, что я лежу на диване вся в потеках застоявшейся воды.

– Память будет восстанавливаться фрагментами, по мере синхронизации нейросетей, – объяснил доставщик. – Вам говорили об этом при оформлении заказа… О, вы очнулись! – он заметил, что я открыла глаза.

– Как ни инструктируй, почти все близкие одинаково реагируют на возвращение, – пояснил он Дану, ставя пустую вазу на место.

– Вы так называете это – возвращение? – я приподнялась на локте, судорожно соображая, что бы немедленно могло испарить этих двоих из моей прекрасной гостиной.

Андроид с любопытством изучал потолочный карниз. Я смахнула лепесток, прилипший к мокрой щеке.

– Да, – кивнул курьер. – А как иначе это назвать? Счастливое возвращение. Чудо современных технологий.

– Значит, он – андроид? – озарило меня.

Дан, не обращая на нас внимания, с интересом поднимался по лестнице на второй этаж. В МОЮ спальню. Его походка была идеальной копией оригинала – та же легкая сутулость, та же манера нести левую руку чуть впереди.