Юй Сы: В черной краске становишься черным. Том 1

Серия «Темный путь. Русское азиатское фэнтези»

Иллюстрация на обложке Soll

Внутренние иллюстрации Shell

© Ю. Сы, текст, 2026

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

Вместо предисловия

Идиома в названии новеллы полностью звучит так: 染于苍则苍，染于黄则黄 – «в черной краске становишься черным, в желтой краске становишься желтым». Это означает, что условия, в которых живет человек, влияют на его характер.

Выражение происходит из трактата «Мо-цзы» китайского философа Мо Ди, или Мо-цзы (479–400 гг. до н. э.), который родился всего через два года после смерти Конфуция и переосмыслил многие его концепции:

«Наблюдая за работой красильщика шелка, Мо-цзы вздохнул и сказал:

– Шелк в черной краске становится черным, а в желтой краске становится желтым. Когда шелк погружают в краску, он принимает ее цвет. Поэтому нужно быть очень осторожным, когда что-то красишь. То же можно сказать и о целой стране, и об отдельных людях. Если у человека нет друзей, кроме тех, кто великодушен и справедлив, осторожен и послушен, то и сам он станет благородным человеком, а род его будет процветать с каждым днем. И наоборот, с дурными людьми навлечешь на себя позор. Потому нужно с осторожностью выбирать краску».

Том I

Учитель не говорил о чудесах, насилии, смутах и духах.

Луньюй^[1]

Арка I
Проклятое поместье

глава 1
О чем не говорил Конфуций

В покоях темно, чертов огонь лишь синеет.
Заброшенный путь, плачущий льется поток.
Звуков в природе – тысяч десятки свирелей.
Осенние краски – в них подлинно чистая грусть.

Дворец яшмовой чистоты, Ду Фу^[2]

Небо медленно окрасилось в красный, и тонкая полоска солнца на горизонте становилась все уже. В небольшом, ничем не примечательном городке под названием Чанъян^[3], коих во множестве разбросано по территории великой Поднебесной, жизнь постепенно затихала. Местные жители заканчивали ужинать, гасили свечи и масляные лампы и собирались ложиться спать, чтобы завтра с первым лучом рассвета снова отправиться в поля. Шла пора уборки урожая, и каждый крестьянский дом был очень занят.

Солнце мигнуло и исчезло, и вместе с ним погасли и последние огни в городке. Только в поместье магистрата^[4] все еще жгли свечи, и неровное пламя дрожало за бумажными окнами кабинета. Внутри за деревянным столом сидел молодой мужчина в простом темном ханьфу^[5], склонив голову над бумагами: счетные книги, жалобы, письма. Он хмурился, выводя торопливым почерком что-то в письме, и совсем не обращал внимания на поздний час. Слугу, стоящего у двери, давно клонило в сон, и он переминался с ноги на ногу, чтобы стряхнуть с себя дремоту. Этому мальчику было всего лет тринадцать, и сегодня он первый день работал слугой в поместье, потому очень не хотел оплошать. Да и у магистрата сегодня был первый день в должности.

Снаружи подул осенний ветер, и старые оконные рамы заскрипели. Мальчишка-слуга вздрогнул и втянул голову в плечи, поглядывая на темную улицу из-за приоткрытого окна. Луна скрылась за облаками, ни одна звезда не освещала темный, неуютный двор, который еще не успели убрать и облагородить. Кусты и деревья зашевелились, и мальчишка испуганно отвернулся, вспоминая все слухи, которые бродили о поместье Чан.

В Чанъяне этот дом, стоящий на самой окраине, давно пустовал. Народная молва гласила: здесь живут злые духи. Мальчишка, сколько себя помнил, постоянно слышал рассказы о том, как из опустевшего задолго до его рождения поместья доносятся крики и плач. А еще по ночам, особенно в полнолуние, кто-то скребется с той стороны запертых ворот и слышится плеск воды. Говорили, что там когда-то давно злобная свекровь загубила невестку, а та после смерти вернулась, чтобы отомстить, и убила всю семью. Теперь эти души заперты в старом доме и пожирают всех тех, кто осмелится зайти внутрь. Жители Чанъяна старались обходить его стороной.

Недавно империя сменила девиз, на трон взошел новый император и тут же энергично принялся вводить реформы. Вот так Чанъян, который до сего времени входил в уезд Хэншань^[6] и управлялся тамошним правительством, вдруг стал отдельным уездом и потому по закону должен был «получить» своего собственного магистрата. И он приехал – этот самый мужчина, что сейчас склонился над бумагами, – молодой и амбициозный Сун Юйшу из Хэншаня.

В Чанъяне никогда не было магистрата, а потому не имелось и ямэня, где он мог бы поселиться. Сун Юйшу пришлось выбирать себе и своей семье один из пустующих домов, и поместье на окраине – большое и роскошное – привлекло его внимание. Напрасно местные жители убеждали его, что там водится нечистая сила. Сун Юйшу отмел все тревоги, заявив, что благородный муж не должен верить в подобное и Конфуций никогда не писал о нечисти, а потому ее не существует. Он приказал открыть ворота, набрал самых смелых и отчаянных деревенских в прислугу и посыльных и поселился в поместье, сделав его одновременно и ямэнем. Мальчик тоже пошел сюда работать, но это не значило, что он не боялся.

Ветер опять заставил старые окна заскрипеть – протяжно и одиноко, и мальчишка-слуга с мольбой посмотрел на хозяина. Однако тот оставался глух к его безмолвным просьбам, продолжая разбираться в беспорядочных бумагах Чанъяна. Сун Юйшу очень ответственно относился к своей работе и стремился поскорее навести порядок во вверенном ему уезде, но в документах будто побродили свиньи^[7].

Послышался стук, и Сун Юйшу наконец поднял глаза и увидел, что мальчик настолько устал, что чуть не валился с ног, и звук получился оттого, что он схватился за оконную раму. Сун Юйшу взглянул за окно и осознал, что давно стемнело.

– Думаю, на сегодня достаточно, – он отложил кисть и потянулся, разминая затекшее тело. Мальчик радостно встрепенулся. – Цзю-эр^[8], набери мне холодной воды для умывания, я сразу лягу спать.

Цзю-эр поспешил к дверям, робко приоткрывая их и выглядывая наружу. Остальные домочадцы Сун Юйшу давно спали, и поместье казалось темным и недружелюбным. Однако магистрат ждал, а Цзю-эр хотел понравиться новому хозяину, поэтому он сглотнул, вышел в крытую галерею и почти бегом устремился к заднему двору, где располагались колодец и кухня. Сун Юйшу нанял еще совсем мало прислуги, так что, кроме Цзю-эра, в доме были лишь кухарка, привратник, две служанки – для старой госпожи, матери магистрата, и госпожи Сун, его жены, – да пара приказных^[9], что поселились во внешнем дворе.

Поместье было довольно большим и делилось на две части: внешний двор – сам ямэнь: кабинет магистрата, приемный зал, комнаты для гостей и иные подсобные помещения; и внутренний двор, состоящий из трех небольших двориков: восточный, где поселился хозяин с женой, западный, где находился внутренний кабинет хозяина, северный, где остановилась мать магистрата, и еще несколько пока пустующих павильонов. На заднем дворе, за северной стеной, находилась кухня, и как раз туда и держал путь мальчик-слуга.

Вероятно, когда-то здесь жила большая богатая семья, но Цзю-эр об этом не знал. Семья магистрата же была малочисленной, так что разместилась с комфортом. Пересекая темный внутренний сад, Цзю-эр старался шевелить ногами быстрее, но шелест деревьев над головой все равно заставлял его вжимать голову в плечи. Неожиданно громко ухнула сова, и Цзю-эр, вконец испугавшись, припустил к кухне. Он забежал внутрь и замер, пытаясь отдышаться. Прислушался. Но никакие злые духи его не преследовали, а ночь дышала прохладой и тишиной.

Цзю-эр отругал себя за глупость и решил, что ему следует поучиться у хозяина, – тот совсем не боялся злых духов и считал, что их вовсе нет, а потому так спокойно мог оставаться в поместье. Если Цзю-эр хотел и дальше здесь работать, ему стоило перенять у магистрата Суна его конфуцианскую уверенность. Поэтому Цзю-эр расправил плечи и принялся в потемках искать таз, а затем подошел к колодцу, чтобы набрать воды. В ночной тишине скрежет ворот разносился по маленькому дворику с удвоенной силой, и сова снова заухала где-то вдали. Цзю-эр вылил воду в таз, подхватил его и как можно быстрее поспешил обратно. Ему совсем не хотелось бродить здесь в одиночестве ночью. Он так торопился, что вода начала плескаться, и Цзю-эр ускорил шаг. Но мерный плеск все же чуть-чуть успокаивал.

Ворота внешнего двора почему-то оказались закрыты. Цзю-эр нахмурился, оглянулся и увидел, что в окне восточной комнаты мелькнула свеча. Должно быть, служанка выходила по просьбе хозяйки проверить, как там господин. Цзю-эр выругался под нос и поставил таз на землю, чтобы отпереть старые ворота. Те давно рассохлись, поэтому тяжело поддавались мальчишке. Он поднатужился, и красные створки наконец распахнулись. Цзю-эр обернулся, чтобы поднять таз, но вдруг замер. Он опять услышал плеск воды, хотя таз неподвижно стоял на земле.

Волосы на голове Цзю-эра встали дыбом, когда он осознал, что плеск воды, до сих пор его успокаивавший, исходил совсем не от таза.

Плеск-плеск-плеск…

Это напоминало даже не воду, а чьи-то мокрые шаги по камням. И эти шаги приближались. Цзю-эр оглядел темный сад, но там никого не было, ни единой живой души. Его ноги похолодели, а руки задрожали. Наплевав на собственное обещание следовать заветам магистрата и не верить в духов, Цзю-эр подхватил таз и бегом устремился обратно в кабинет, подальше от странного звука. Только оказавшись в ореоле света, Цзю-эр почувствовал себя спокойнее, хотя его сердце продолжало стучать как бешеное.

– Ты чего так долго? – спросил Сун Юйшу, поднимая глаза.

– П-простите, господин. – Цзю-эр опустил голову и поставил таз на подставку, не решаясь заговорить о странном плеске. Магистрат только отругал бы его за суеверность, а потом наверняка бы выяснилось, что это просто где-то протекает крыша, отсюда и звук. Не желая выставлять себя посмешищем, Цзю-эр промолчал.

Сун Юйшу умылся, вытер лицо поясом-полотенцем и взял свечу в руку.

– Пойдем.

«Вдвоем совсем не страшно», – рассудил Цзю-эр, когда они вернулись во внутренний двор. Никакого плеска не было, и даже луна выбралась из-за облаков, преображая мрачное поместье.

Сун Юйшу глянул на восточный двор и рассудил, что жена уже легла. Не желая беспокоить ее, он зашел в западный кабинет, разделся и лег спать. Цзю-эр устроился на своем месте, в изножье кровати хозяина. Лунный свет проникал через окно, и Сун Юйшу, уставший за день, довольно быстро заснул. Цзю-эр, успокоенный его присутствием, свернулся калачиком на сундуке и тоже закрыл глаза.

Плеск-плеск-плеск…

Странный звук снова появился, но теперь он звучал далеко, как колыбельная, и Цзю-эр вскоре провалился в сон, убаюканный им.

Когда настало утро, он, зевая, поднялся с постели, чтобы помочь Сун Юйшу одеться. В утреннем свете вчерашние треволнения казались пустяками, и мальчик весело направился к восточному двору, чтобы спросить служанку хозяйки, будет ли та завтракать вместе с господином. Он постучал в комнату, но ему никто не ответил. Подумав, что хозяйка все еще спит, Цзю-эр вернулся и доложил магистрату, что хозяйка спит. Тот лишь махнул рукой:

– Пусть, вчера был напряженный день.

Сун Юйшу позавтракал, собрался и отправился в ямэнь, чтобы закончить вчерашние дела. Цзю-эр, разумеется, последовал за ним.