Игры были мощным генератором знаний. Хотя ритмомахия и оказалась перегружена догмами пифагорейства, другие игры становились источником глубоких математических озарений. Так возникли теория вероятностей и современная экономическая мысль, а также новые представления в области моральной философии и искусственного интеллекта. По контрасту с тем, как пифагорейцы утаивали иррациональные числа, математик Джон Конвей, размышляя над эндшпилями в го, открыл в 1974 г. огромную вселенную чисел, известных сегодня как сюрреальные. Они оказались самым большим массивом бесконечности, обнаруженным за целое столетие. Конвей был потрясен масштабами своего открытия. Неделю за неделей он пребывал в ступоре, словно наткнувшись на новый континент.

Однако по своей сути игры остаются математическими объектами. Мы можем использовать их для получения знаний о смоделированных мирах, но эти знания не всегда применимы к реальности. Упорядоченная случайность игральных костей – неудачная модель для необузданной случайности реального мира. Это несоответствие стало одной из причин мирового финансового кризиса 2008 г., когда трейдеры не смогли адекватно оценить все риски, связанные со сделанными ими ставками. Теория игр, некогда являвшаяся малоизвестным разделом чистой математики, ныне служит основой для современной экономики, несмотря на то что плохо описывает поведение настоящих людей. Это не помешало компаниям и научным институтам использовать теорию игр при разработке экономических и политических систем, определяющих нашу повседневную жизнь.

Особенно осторожными следует быть, задействуя игровую оптику для понимания людей, потому что метафоры, посредством которых мы себя описываем, имеют огромное значение. Защищая свои спорные воззрения на человеческое поведение, психолог XX в. Б. Ф. Скиннер заявлял, что «ни одна теория не меняет того, что объясняет; человек остается таким же, каким был»^[14]. Опровержение этого утверждения – центральный посыл моей книги. Оно безусловно верно в таких областях, как физика: атомы благополучно пережили тысячелетия господства наших ранних и глубоко неверных идей об их устройстве. Орбита электрона полностью определяется действующими на него силами притяжения и отталкивания, никак не завися от наших моделей. Но люди не являются пассивными физическими объектами. В отличие от атомов, люди учатся. Они независимые агенты, принимающие решения на основе своих представлений о мире и его устройстве, а также о самих себе. Как писал инженер Эдсгер Дейкстра, «инструменты, которые мы используем, оказывают мощное (и лукавое!) воздействие на наши мыслительные модели, а следовательно, и на наши мыслительные способности»^[15].

На уровне отдельной личности человек, который считает людей жестокими и тупыми, принимает в жизни другие решения, чем тот, кто верит в мягкость и щедрость человеческой природы. Такие представления влияют на его политические предпочтения, приоритеты и предрассудки. На уровне всего общества ошибочная модель человеческой природы, воплощенная на практике в экономической сфере, способна исказить наше поведение и кардинально поменять наш жизненный опыт. Игра поощряет в игроках принятие заложенных в ней установок. Ее правила определяют, должны ли игроки сотрудничать или соперничать, играть честно или жульничать. Теоретики и разработчики игр все в большей мере задают устройство общественных структур, в рамках которых мы сосуществуем, и поощряют нас за принятие их представлений о человеческой природе в играх, от участия в которых невозможно уклониться. Поэтому сейчас нам как никогда важно разобраться, как игры заняли господствующее положение в современном мышлении, и попробовать отыскать средства освободить сознание от их диктата.

2
Как устроены небеса

Приобретать знания чрезвычайно приятно не только философам, но также и всем другим^[16][17].

АРИСТОТЕЛЬ

В начале XX в. по планете прокатилась эпидемия, усугубленная бурными перемещениями армий по Европе в ходе Первой мировой войны. Науке ранее неизвестная, она получила народное название «сонная болезнь». Люди по всему миру впадали в летаргию, причем иногда мгновенно. Британский врач вспоминал о своем первом случае: здоровая девушка, возвращавшаяся пешком с концерта, внезапно согнулась пополам и рухнула на землю^[18]. Уже через полчаса сон стал настолько глубоким, что ее невозможно было потревожить; через двенадцать дней она умерла.

Энцефалит летаргический (так эта болезнь известна сегодня) не имеет четкой клинической картины. Его изменчивая природа отражается в разнообразии симптомов. При самой распространенной форме заболевший испытывает непреодолимую потребность спать, хотя даже в этом псевдосне он смутно осознает происходящее вокруг. Некоторые пациенты выздоравливают. У других развивается хроническая форма болезни с пестрым набором симптомов: эйфория, повышенное либидо, «чрезмерное» пристрастие к каламбурам, тремор, мышечная ригидность, галлюцинации и склонность к самоповреждению. Восьмилетняя девочка вырвала себе все зубы и выдавила оба глаза^[19]. Семнадцатилетним юношей овладела одержимость отталкивающими запахами – он совал нос в подмышечные впадины, искал фекалии и стаскивал себе в комнату мусор^[20]. Некоторые пациенты постепенно впадали в паралич или кому, а то и умирали. Больные десятилетиями чахли в лечебницах – неподвижные, как статуи, с каменными лицами, впавшие в вечный сон. Причина этой болезни остается неизвестной до сих пор, но со временем врачи обнаружили, что ее симптомы можно смягчить с помощью едва известного тогда химического вещества, которое теперь называют дофамином.

Нейромедиатор дофамин имеет чуть не самую неустоявшуюся репутацию среди всех химических соединений. Во многом это свидетельствует в его пользу: он попросту слишком много умеет. Сегодня его часто ошибочно описывают как биологическую основу гедонизма – «молекулу удовольствия». Однако многие десятилетия после его открытия ученые не придавали ему особого значения. Впервые его получили в 1910 г. как промежуточный продукт в синтезе адреналина, который тогда использовали как лекарство от астмы^[21]. Позже дофамин обнаруживали то тут, то там в различных тканях организма – и все же считали его не более чем «перевалочным пунктом» на пути к веществам поважнее, вроде того же адреналина. Вскоре это представление оказалось перевернутым традиционной аюрведической медициной.

В Индии гипертонию, лихорадки и психические расстройства веками лечили с помощью цветущего кустарника сарпагандхи. Махатма Ганди, страдавший от повышенного давления, каждый день добавлял в чай по шесть капель настойки сарпагандхи^[22]. В начале 1950-х гг. сарпагандху «открыл» американский врач Роберт Уилкинс, хотя индийские ученые к тому моменту проводили ее клинические испытания уже более десяти лет^[23]. Химики выделили ее активное соединение – резерпин, который стал популярным антипсихотиком и средством от давления. Иногда его использовали и как транквилизатор для животных: в больших дозах резерпин вызывал у них кататонический ступор. Никто, впрочем, не понимал, как именно.

В 1957 г. шведский исследователь Арвид Карлссон и его коллеги вводили резерпин мышам^[24]. Обнаружилось, что препарат снижает в организме животных уровень нескольких химических веществ, включая дофамин и продукты его метаболизма, например норадреналин. Норадреналин был в то время известен как вещество, побуждающее организм к действию. Ученые, соответственно, предположили, что введение норадреналина кататоническим животным восстановит их способность двигаться. Однако этого не произошло – зато инъекция L-диоксифенилаланина (предшественника дофамина) дала ожидаемый эффект. В некоторых случаях у животных даже развивалась гиперактивность. Это открытие – наряду с тем фактом, что в том же 1957 г. Кэтрин Монтегю обнаружила дофамин в тканях мозга, – окончательно подтвердило роль этого соединения как нейромедиатора и позже принесло Карлссону Нобелевскую премию^[25]. Представление, что нейроны могут общаться друг с другом путем объемной нейротрансмиссии, то есть выделяя в среду химические вещества, тогда еще вызывало недоумение. В то время более привычной формой межнейронной коммуникации казалась электрическая передача импульсов между отдельными клетками. Здесь же единственное сообщение, закодированное в концентрации дофамина, разом передавалось целым участкам мозга. Но в чем заключался его смысл?

Венский невролог Олег Горникевич обратил внимание на то, что последствия снижения уровня дофамина у животных напоминают симптомы распространенного нейродегенеративного заболевания – болезни Паркинсона^[26]. Впервые ее описал в 1817 г. хирург Джеймс Паркинсон, чьи пациенты демонстрировали «непроизвольные дрожательные движения со снижением мышечной силы в членах в состоянии покоя и даже с поддержкой; склонность наклонять туловище вперед и переходить с шага на бег при сохранных интеллекте и чувствах»^[27]. Паркинсон, страстный коллекционер окаменелостей и натуралист, назвал этот недуг новым «видом болезненности», который он, подобно ботанику, охарактеризовавшему неизвестный ранее цветок, выделил из хаоса неврологических симптомов.

Хотя паркинсонизм чаще всего встречается у пожилых пациентов, его часто наблюдали и у людей с хронической формой сонной болезни. В период после первоначальной вспышки этого заболевания лечебные учреждения заполняли пациенты с состояниями, выглядевшими как кататонические. В 1960-х гг., спустя более чем 30 лет после эпидемии, Горникевич начал собирать образцы мозга недавно умерших пациентов. Он обнаружил, что в мозговых тканях пациентов с паркинсонизмом сильно понижен уровень дофамина. Что, если симптомы паркинсонизма можно обратить вспять с помощью L-диоксифенилаланина, подобно тому как Карлссон приводил в чувство кататонических мышей? Не теряя времени, Горникевич передал весь свой запас этого препарата коллеге, руководившему одним из венских домов престарелых. Медперсонал вводил L-диоксифенилаланин пациентам с болезнью Паркинсона, и результаты выглядели настоящим чудом: люди, десятилетиями находившиеся в неподвижности из-за «сонной болезни», вставали и начинали ходить, обретая прежний голос и прежнюю личность.

Такая заместительная терапия стала стандартным методом лечения пациентов с болезнью Паркинсона и остается им по сей день. К сожалению, это не панацея – со временем ее эффективность снижается. В своей пионерской работе «Пробуждения» невролог Оливер Сакс описал кратковременное, но яркое преображение пациентов с летаргическим энцефалитом, сравнив их с «потухшими вулканами», которые внезапно «начали извергаться»^[28][29]. Этот впечатляющий успех вытолкнул дофамин на авансцену науки, сделав его одним из наиболее изучаемых нейромедиаторов. С тех пор ученые обнаружили дофамин практически у всех животных, имеющих нервную систему, что свидетельствует о его эволюционной древности – он задействован в движении как плоского червя или светлячка, так и камбалы или сокола^[30]. Казалось, все это окончательно закрепило за дофамином роль нейромедиатора, ответственного за движение, но природа никогда не бывает такой простой.