Но удивительнее всего то, что произошло дальше. Вместо того чтобы превратить оккупированные земли в аннексированные (как в конце войны с Испанией 1898 г.), страна отважилась на практически беспрецедентный шаг. Она выиграла войну, но уступила территорию. Ее крупнейшая колония – Филиппины – получила независимость. Оккупацию всех земель быстро прекратили, и лишь одна оккупированная территория (несколько малонаселенных островов Микронезии) была аннексирована. Другие территории, не получив независимость, тем не менее приобрели новый статус. Пуэрто-Рико провозгласили «содружеством», формально заменив принудительные отношения добровольными. Гавайи и Аляску, немного помедлив, сделали штатами, поборов упорное нежелание американских расистов включать эти земли в союз штатов.

Это – третий акт. И он вызывает вопрос: почему Соединенные Штаты, находясь на вершине могущества, так отстранились от своей колониальной империи? Я подробно разбираю этот вопрос, так как его задают редко, хотя он чрезвычайно важен.

Вот часть ответа: колонии боролись, вынуждая империю отступить. Это происходило как внутри Больших Соединенных Штатов (что привело к изменению статуса четырех крупнейших колоний), так и за их пределами, где антиимпериалистические движения препятствовали дальнейшим колониальным завоеваниям.

Другая часть ответа связана с техническим прогрессом. В ходе Второй мировой Соединенные Штаты обрели и развили впечатляющий набор технологий, который позволял стране пользоваться многими преимуществами империй, не прибегая к эксплуатации реальных колоний. Пластмассы и другие синтетические материалы дали возможность заменить продукты тропического происхождения искусственными аналогами. Самолеты, радио и прочие достижения облегчили перемещение товаров, идей и людей в другие страны без необходимости аннексировать чужие земли. Помимо этого, США сумели добиться стандартизации многих своих изделий и практик (от резьбовых соединений до англоязычных дорожных указателей) за пределами собственных политических границ, а это, опять же, дало возможность приобретать влияние в тех местах, которые они формально не контролировали. В целом технологии позволили Соединенным Штатам отойти от привычной модели империи. На смену колонизации пришла глобализация.

Глобализация – модное слово. О ней легко говорить в довольно туманных выражениях, рассуждая о том, как неуклонное улучшение технологий сплачивает разобщенный мир. Но эти новые технологии появились не сами собой. Многие из них были спешно разработаны американскими военными в очень короткий промежуток времени, чтобы Соединенные Штаты смогли выработать принципиально иные взаимоотношения с «территориями». Всего за несколько лет военные создали логистическую сеть, которая охватывала весь мир, но при этом поразительно мало зависела от колоний. Поражает и то, насколько она сконцентрировала мировую торговлю, транспорт, связь в одной-единственной стране – Соединенных Штатах.

Но «территории» не исчезли даже в нынешнюю эпоху глобализации. Соединенные Штаты продолжают сохранять часть своей колониальной империи (где живут миллионы людей), а также заявляют права на множество более мелких точек на карте. Помимо Гуама, Американского Самоа, Северных Марианских островов, Пуэрто-Рико, Американских Виргинских островов и двух десятков небольших отдаленных островов, США содержат около 800 «заморских» военных баз по всему миру.

Эти крошечные участки суши вроде острова Хауленд – одна из основ мирового могущества США. Они служат плацдармами, стартовыми площадками, складами, маяками, лабораториями. Они образуют «пуантилистическую империю» (я придумал этот термин, опираясь на идею Билла Рэнкина, историка и картографа). Сегодня эта империя охватывает всю планету.

•••

Впрочем, ничто из этого (ни большие колонии, ни маленькие островки, ни военные базы) практически не отразилось на мировоззрении жителей материка. Одна из отличительных черт американской империи – упорство, с которым многие игнорируют ее существование. Если не считать совсем недолгого промежутка времени после 1898 г., когда имперские замашки страны гордо выставлялись напоказ, имперская история скромно умалчивается.

Стоит подчеркнуть, что это уникальная особенность. Британцы всегда четко знали, какие земли входят в состав Британской империи. У них даже появился специальный праздник – День империи^[6], отмечавшийся в разных ее уголках. Французы не забыли, что Алжир когда-то был французским. Лишь Соединенные Штаты продолжают страдать хронической забывчивостью насчет собственных границ.

Нетрудно догадаться, почему так происходит. Америка считает себя национальным государством, а не империей. Она родилась на волне антиимпериалистической революции и с тех пор борется со всевозможными империями, от гитлеровского тысячелетнего рейха и Японской империи до советской «империи зла». Мы бьемся даже с вымышленными империями. «Звездные войны», сага, начинающаяся с восстания против Галактической империи, остается самой доходной кинофраншизой всех времен.

Это представление Соединенных Штатов о себе как о национальном государстве, а не империи довольно утешительно, но обходится дорого. Основную долю этого бремени несут жители колоний, зон оккупации, окрестностей военных баз. Карта-логотип отодвинула их на второй план, в тень, а в тени жить опасно. Не раз случалось, что жителей этой части Американской империи расстреливали и бомбардировали, заставляли голодать, интернировали, лишали имущества, пытали, использовали для бесчеловечных экспериментов. По большому счету, они никогда не удостаивались лишь одного: того, чтобы их замечали.

Карта-логотип дорого обходится и жителям материка. Она дает им лишь узкий, ограниченный взгляд на собственную историю, выбрасывая из нее часть страны – важную часть. Я стараюсь показать, что на территориях много всего происходило, причем многие из этих событий имели огромное значение для жителей материка. Заморские части Соединенных Штатов служили поводом для войн, порождали изобретения, воспитывали президентов, помогали дать определение тому, что значит быть «американцем». Лишь включив их в общую картину, мы получим полноценную картину страны – не то, какой она предстает в своих фантазиях, а то, какая она на самом деле.

О терминах

Основной тезис этой книги: нам следует смотреть на Соединенные Штаты иначе. Вместо того чтобы представлять их себе как одно цельное пятно на карте, мы должны серьезно относиться к их заморским владениям, от крупных колоний до крошечных островков. Поэтому я называю Соединенными Штатами все государство, а их цельную часть именую материком, как его называют многие жители территорий.

Впрочем, такое использование этих слов не является повсеместным. Так, пуэрто-риканские националисты часто говорят о Соединенных Штатах и Пуэрто-Рико как о разных странах, тем самым подчеркивая, что США незаконно владеют Пуэрто-Рико. Я отказываюсь следовать их примеру, так как опасаюсь, что это приведет к путанице «на другом конце»: может показаться, что Соединенные Штаты – это просто союз штатов. Такое словоупотребление скрыло бы реальную имперскую сущность страны.

Колониализм присваивает людям и местам иностранные имена. Как называть народы и географические объекты, попадающие в состав колоний? Этот вопрос может оказаться политически окрашенным. Я пишу «Пуэрто-Рико», даже обсуждая первые три десятка лет существования этой колонии под властью США, когда Вашингтон настаивал на англизированном «Порто-Рико». Активисты, протестующие против военного присутствия на Гуаме, недавно стали писать называние острова по-чаморрски – Guåhan или Guåhån, но эта практика пока не очень широко распространилась, и я использую старое обозначение. Наконец, хотя сейчас часто полагают, что слово «индеец» оскорбительно и вместо него следует использовать выражение «коренной американец», сообщества и организации коренных народов США часто употребляют и то и другое. В этой книге я тоже использую их как взаимозаменяемые, но, где только возможно, стараюсь прибегать к более конкретным названиям (чероки, оджибве и т. п.).

Часть первая
Колониальная империя

Глава 1
Падение и взлет Дэниела Буна

Тринадцать колоний, из которых впоследствии сложились Соединенные Штаты в их первоначальном виде, провозгласили независимость от Великобритании в 1776 г. Но свобода имеет множество форм. Всего годом ранее охотник Дэниел Бун и три десятка его последователей заявили о независимости иного рода. Погрязнув в долгах, Бун покинул родные края (он жил в Северной Каролине, на берегу реки Ядкин) и отправился на запад. Путешественники воспользовались удобным проходом в Аппалачском горном хребте – Камберлендским перевалом. За месяц они преодолели больше 100 километров, продираясь сквозь густой кустарник и заросли тростника в поисках лучшей земли.

Бун и его последователи нашли то, что искали, на равнинах Кентукки. Обитавшее там племя шауни много лет вело продуманную вырубку деревьев и не выкашивало траву, так что травоядные животные вволю паслись в этих местах. Для людей, привыкших к тяжелому труду, здешние края казались настоящим раем. «Мы никогда еще не видели столь благодатной почвы: повсюду пышно цветет клевер, – восхищался один из буновских компаньонов. – Леса изобилуют дичью». Они назвали свое поселение в честь человека, который привел их сюда: Бунсборо.

Оазисы, которые мерещатся в пустыне, при ближайшем рассмотрении часто оказываются обманом зрения. Последователи Буна вскоре осознали, что вовсе не вознеслись на небо. Нет, здешние изобильные луга не были миражом. Но они издавна служили охотничьими угодьями для шауни, чье присутствие не позволяло Буну и его спутникам свободно выходить за охраняемый периметр Бунсборо. Вынужденные прозябать в немногочисленных примитивных постройках, со всех сторон осаждаемые неприятелем, многие из жителей поселка пали духом и еще до конца года вернулись домой.

На первый взгляд, достижения Бунсборо можно посчитать скромными. Но главным тут оказалось не «что», а «где». Поселение основали на дальней стороне Аппалачских гор, которые до этого более века были барьером (де-юре и де-факто) для продвижения британских поселенцев по Северной Америке. Прокладывая путь через дикие места, Бун открыл проход, через который вскоре потянулись сотни тысяч белых людей в сопровождении темнокожих рабов. Вообще-то Бун не был «первым белым человеком на американском Западе», как уверял один из его биографов. Но он стал первой каплей из того крана, который вскоре открылся на полную.

Бун, этот неотесанный первопроходец, виделся европейским интеллектуалам неотразимо-привлекательной фигурой. Философы эпохи Просвещения считали, что он является образцом человека в его естественном состоянии. Романтики полагали, что перед ними беглец от цивилизации. Маловразумительный биографический очерк о Буне, первоначально напечатанный в виде приложения к истории Кентукки, ходил по Европе, где его переиздали и быстро перевели на французский и немецкий.

Бун появился и на страницах европейской литературы. Британская феминистка Мэри Уолстонкрафт состояла в связи с одним из знакомых Буна и вместе с ним написала и опубликовала беллетризованную версию жизни первопроходца (а попутно родила внебрачную дочь от своего соавтора). Французский писатель-романтик Франсуа Рене де Шатобриан использовал детали биографии Буна для своего эпического произведения «Натчезы», оказавшего большое влияние на тогдашнюю литературу, – о французе, живущем среди индейцев Северной Америки. Лорд Байрон, главный поэт эпохи, в своей поэме «Дон Жуан» посвятил семь строф Буну, который был «счастливее всех смертных».