Хольм Ван Зайчик: Дело непогашенной луны

Издательство выражает глубокую благодарность Хольму ван Зайчику за любезно предоставленную рукопись и разрешение на публикацию

Оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

Иллюстрации Антона Ломаева

© Хольм ван Зайчик, 2025

© Антон Ломаев, иллюстрации, 2025

© ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Иностранка®

От редактора

Почему нас не сердит тот, кто хром на ногу, но сердит тот, кто хром разумом? Дело простое: хромой признает, что мы не хромоноги, а недоумок считает, что это у нас ум с изъяном. Поэтому он и вызывает не жалость, а злость.

Блез Паскаль

– Но если у людей иные убеждения, – раздалось сзади, – почему они должны страдать не из-за своих, а из-за ваших?

– Порядочный человек не может иметь иных, чем у меня, убеждений, – тихо и твердо ответил Мордехай.

Хольм ван Зайчик

«Дело непогашенной луны» открывает третью цзюань цикла ордуских романов Хольма ван Зайчика «Евразийская симфония».

Ордусь – страна, которой нет на наших современных картах, – распространилась от моря и до моря: в центре, как положено даже в альтернативной геополитике, Цветущая Средина (собственно Китай), по окраинам – семь улусов. Три столицы: Ханбалык на востоке, Каракорум в центре и Александрия Невская на северо-западе.

В переводе с китайского «цзюань» означает «свиток». В Старом Китае книги писали на шелке; шелковые полотнища затем накручивали на деревянные палки, а получившиеся свитки вкладывали в футляры и, наклеив на них ярлыки с названиями сочинений, убирали в бамбуковые короба.

Первая цзюань цикла, в которую входят три романа – «Дело жадного варвара», «Дело незалежных дервишей», «Дело о полку Игореве», – цзюань детективная. Столичный разыскных дел мастер Багатур Лобо по прозвищу Тайфэн и ученый-законник Богдан Рухович Оуянцев-Сю расследуют разнообразные человеконарушения, которые имели место в Александрии Невской.

Вторая цзюань, которую составляют «Дело лис-оборотней», «Дело победившей обезьяны» и «Дело Судьи Ди», – цзюань мистическая: здесь расследуются дела непривычные, разуму понятные, но – странные, таинственные.

Третья цзюань начинается с романа этического, основное содержание которого я бы определила максимой Блеза Паскаля: «С какой легкостью и самодовольством злодействует человек, когда он верит, что творит благое дело».

«Дело непогашенной луны» рассказывает о том, откуда пошел быть Иерусалимский улус и что из этого вышло, а значит, это роман о еврействе (в терминологии Ордуси – «ютайстве»). Одновременно это роман идеалов и об идеалах.

У нас популярна и модна стала теория, согласно которой любые идеалы – это не более чем фетиши, во имя которых многие века по всему миру льется кровь, и значит – фетиши вредоносные.

Религиозные идеалы были причиной крестовых походов, они воспламеняли костры, на которых сотнями сжигали ведьм и еретиков, они обеспечили Варфоломеевскую ночь, они были и продолжают быть знаменем всякой войны за веру или против неверных.

Но еще больше людей погибло за идеалы внерелигиозные. Казалось бы, нет ничего прекраснее и разумнее коммунистических идеалов, однако сколько крови пролилось во имя коммунизма! А как разрушительна и смертоносна нацистская идеология! Или вот пропагандируется полная веротерпимость – вплоть до утраты религиозной аутентичности, составляющей основу любой культуры; насаждается специфическое понимание либертарианства – вплоть до полного отчуждения одного человека от другого; продвигаются огнем и мечом выхолощенные идеи демократии.

Идеалы умирают, скудеют, низводятся до идейных лозунгов, до которых так охочи политики, особенно во времена новой избирательной кампании.

Между тем на идеалах человеческая цивилизация стоит в гораздо большей степени и гораздо дольше, чем на идеях технического прогресса, глобализации и политкорректности. Сшибать палками бананы с дерев, то бишь пользоваться орудиями, можно научить и обезьяну, но только идеалы делают человека человеком. Выдерни их из-под цивилизации – цивилизация рухнет. Останутся здания и механизмы, а человек – исчезнет.

Выработке правил безопасности при обращении с идеалами и посвящен новый роман.

Кому-то может показаться, что в данной книге Хольм ван Зайчик зачем-то развенчивает Ордусь. Но это не так. Всякий раз мы смотрим на вещи не только с иной стороны, но и другими глазами, поэтому нам и кажется, что сами вещи переменились. Однако вернее говорить, что изменились мы, Ордусь же осталась неизменной: это по-прежнему страна, где хочется жить, просто она стала более реальной.

Все больше места занимают в романе живые хорошие люди, которым присущи обыденные недостатки: ограниченность, неспособность всегда и во всем понимать и принимать другого, а подчас и агрессивность, которая сама по себе отнюдь не является неизбежно дурным качеством. Защищать то, что человеку кажется правильным и справедливым, невозможно без толики агрессивности, не правда ли? А способность во всем и всегда понимать других не чревата ли потерей самого себя?

Человек живет не только земным и суетным. Для того, чтобы остаться человеком, ему нужно поднимать очи горе́, нужно стремление вперед и вверх. И потому идеалы – единственный по-настоящему действенный и в то же время добрый способ уберечь человека от себя самого. Ведь большинство людских качеств оказываются хорошими или плохими лишь в зависимости от того, ради чего и во имя чего человек пускает их в ход. От этого зависит, будет ли агрессивность направлена на защиту слабых или на их угнетение, будет ли способность стоять на своем превращать человека в ограниченного и никчемного фанатика или делать его достойным доброжелательным собеседником… Но «ради чего», «во имя чего» – как раз и есть идеалы. Их двойственности и трагичности и посвящена книга.

«Давным-давно Конфуций сформулировал основные принципы уважительного отношения человека к государству и государства к человеку, приравняв государство и семью. Служа отцу, можно научиться служить государю, учил он, а заботясь о сыне, можно научиться заботиться о народе…

Нигде, кроме семьи, нельзя научиться любить людей, которые не друзья тебе, не единочаятели, не коллеги и не возлюбленные, которых не сам ты выбрал, но судьба посадила вас в одну лодку; людей, которых надо любить просто потому, что надо, потому что любить их – правильно, а не любить – неправильно. Со всеми их отличиями от тебя, со всеми их недостатками, так бьющими в глаза при каждодневном совместном бытии», – пишет ван Зайчик.

Только с этим семейным стержнем внутри и смогла Ордусь спасти ютаев. Она спасла их от враждебного мира, но не спасла от них самих. Ютаи таковы, какими были и век, и другой назад. То, что они истово почитают себя одних богоизбранным народом, живут особо и иноплеменников сторонятся, а культура их состоит из запретов и способов эти самые запреты обойти, раздражает, а подчас от раздражения этого подчас трудно отмахнуться. И тогда довольно искры, чтобы полыхнуло: естественная человеческая ограниченность и агрессивность ведут людей на улицу, и вот снова бьют ютаев, спасают Теплисский уезд. Необходимости мирного сосуществования различных идеалов также посвящена эта книга.

Новые идеи вызывают к жизни и новых героев: едва ли не самой важной в романе оказывается история любви знаменитого ордусского физика Мордехая Ванюшина и его жены Магды Гутлюфт. Горькая эта любовь и радует, и заставляет страдать. Магда – неиссякающий источник жизненных сил мужа и одновременно страстный разрушитель человеческой сущности Мордехая.

В романе «Дело непогашенной луны» много любви: неизбежное расставание Бага и принцессы Чжу Ли, трагическая и окончательная развязка отношений Богдана и Жанны, несостоявшееся семейное счастье Судьи Ди и кошки Беседер… Жизнь течет в полном соответствии со старинной поговоркой: злые вредят, а добрые – мучают. И эта самая мучительность обыденной жизни составляет ноющий нерв романа, по напряженности чувств ничуть не уступающего «Делу лис-оборотней», которое до сих пор было самой трагической книгой ордусского цикла.

Седьмая книга… в ней, как и в прочих, Хольм ван Зайчик все время пишет об одном и том же – о необходимости во всякой ситуации оставаться человеком, соблюдая в себе человеческое, пестуя и оберегая его.

Учитель предложил ученикам ролевую игру в семью народов и велел выбирать.

– Я буду немцем, – сказал Мэн Да.

– Я буду русским, – сказал Му Да.

– А кто будет евреем? – строго спросил Учитель.

Ученики потупились.

– Хорошо, я выберу сам, – сказал Учитель, и, поразмыслив, решил: – Евреем будет Аб Рам.

– О нет, Учитель! – в ужасе вскричал Аб Рам. – Пощадите! Я не справлюсь! Может, кто-то другой, более мудрый…

Учитель нахмурился и сказал:

– Справишься. Просто надо очень стараться. Терпением и трудом благородный муж способен преодолеть любое препятствие на пути к совершенству. – Помолчал и добавил: – Игра будет долгой. Все успеют побыть всеми.

Конфуций«Лунь юй», глава 23^[1]

Пролог

Агарь, Агарь!

Ничего еще не было решено

По дымчатому зеркалу пруда скользили, выгибая шеи и любуясь собой, лебеди; тонкие черные усы раздвинутой воды медлительно плавали вслед за ними – преданно и поодаль, будто не в силах расстаться и не решаясь догнать. И пахло щемяще, прощально: стынущей водой, опадающей листвой… Вечер. Осень.

Он любил это миниатюрное, тихое и дорогое кафе, спрятанное в маленьком парке так, как прячутся дети – «Ой, ты где? Ой, я тебя потеряла! Ах вот ты где, маленький мой, за кленчиком!». Чуть ли не каждый день он приходил сюда вот уж несколько лет; порой дважды в день, и в завтрак, и в ужин. Пока тепло – сидел на открытой террасе у самой воды, в холода – внутри… Он был молод, но привычками уже напоминал старика. Он понимал это, понимал, что слишком рано становится рабом умильно сладких мелочей и мучительно сладостных воспоминаний; наверное, так мстил ему мировой закон равновесия, давно предощутив, что он – нарушитель в главном, и потому смолоду стараясь припечатать его к монотонности хотя бы в пустяках.

Но как не прийти сюда? Здесь так красиво…

И очень больно

Именно там, где ему особенно нравилось бывать, он особенно остро ощущал, что все это – не его. Чужое. Чуждое. Он любил местечко, где родился, до слез; у него до сих пор щемило в груди, когда он, посещая Варшау, случайно оказывался неподалеку от дома, в котором снимал свою первую городскую комнату, и первые городские улицы его жизни, улицы той поры, когда он с изумлением начал ощущать себя самостоятельным (прежде он и ведать не ведал, что это такое), вдруг стелились под ним теперешним; он обожал миниатюрный благодушный Плонциг, однако ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал постоянно, что он не отсюда – и между всем, что мило сердцу, и самим сердцем разинута вечная трещина с острыми, зазубренными краями.

Иногда он пытался представить, как же счастливы, сами того не понимая, те бесчисленные люди, что могут любить свой маленький мир без мучительной, точно зубная боль, раздвоенности, любить его, как свой, будучи с ним в единстве, словно еще не рожденный ребенок в материнском чреве. Ребенок ведь тоже не осознает, как там ему безопасно и уютно, и понимает, чего лишился, лишь когда исторгается вовне. Ему казалось, уже от одного ощущения этой теплой нераздельности можно быть добрым и всем все прощать…

Представить не получалось. Он был этого лишен.

У всех – дом, у него и таких, как он, – пристанище.

[1] Дошедшие до нас списки «Лунь юя» («Суждений и бесед») насчитывают двадцать глав. Если читатель помнит, все эпиграфы к первым шести томам «Евразийской симфонии» обозначены Х. ван Зайчиком как взятые из двадцать второй главы. По свидетельству древних комментаторов, глава эта представляла собою квинтэссенцию конфуцианской мудрости и была написана Учителем собственноручно за несколько месяцев до кончины. Она считалась утерянной еще во времена царствования Цинь Ши-хуанди (221–209 гг. до н. э.), во время его знаменитых гонений на конфуцианскую ученость. Однако память о ее существовании сохранилась в истории, а потому переводчики не могут исключить, что в руки Х. ван Зайчика и впрямь попал где-либо уцелевший список этого легендарного текста. Иное дело – настоящий эпиграф. О том, что «Лунь юй» имел еще и двадцать третью главу, никаких упоминаний в источниках не сохранилось – это переводчики могут заявить с полной ответственностью. Вначале, что греха таить, увидев в тексте великого еврокитайского гуманиста иероглифы эр ши сань () вместо привычных эр ши эр (), т. е. «23», а не «22», переводчики решили, что в текст просто вкралась опечатка. Однако и стилистика эпиграфа, и его концептуальные, содержательные моменты столь же отличаются от двадцать второй главы (известной нам, правда, лишь по эпиграфам из первых двух цзюаней эпопеи да еще из «Дела поющего бамбука»), сколь и сам настоящий роман – от предыдущих цзюаней серии. Переводчики считают крайне маловероятным, что данный текст может принадлежать двадцать второй главе «Лунь юя», следовательно, об опечатке здесь и речи нет. Остается, таким образом, либо принять на веру то, что написал здесь сам Х. ван Зайчик, либо проявить вопиющее неуважение к замечательному писателю и голословно, не имея ни малейших доказательств собственной правоты и руководствуясь лишь абсолютизацией своего незнания, обвинить ван Зайчика в мистификации (здесь и далее – примеч. переводчиков).