– Мне нечего сказать в оправдание. Да, у меня был роман. Недолгий, но был.

– Был? А сейчас у вас что, если она тебя называет милым? – сильно сжимаю трубку, еще чуть— чуть и она сломается в моих руках.

Его громкое молчание о многим говорит и на многое раскрывает глаза. Их роман не в прошлом, а в настоящем.

– Кто она?

Снова тишина.

– Кто?! – громко шиплю, боясь разбудить дочь. Несмотря на то, что я говорю тихо, горло дерет, будто ору дурниной.

– Мы вместе работали, – признается, опустив голову.

Дрожащими пальцами закрываю рот и беззвучно реву, неожиданно все сопоставив.

– Работа допоздна и в выходные, овернайты (работа сверхурочно, даже ночью), “я в офисе посплю”, – горько перечисляла я, снова складывая в уме один плюс один. – А ты в это время с ней спал. Господи, какая я дура! – по щекам текут тонкие ручьи, я вытираю их ладонью, но меньше не становится. – Я не понимала, почему ты охладел, обнимала и целовала тебя, искала в твоем взгляде хоть намек на прежние чувства. Когда ты меня разлюбил? Когда ты остыл?

Не успеваю услышать ответ, так как слышу, как дверь за спиной открылась и вошли наши соседи. Убираю телефон на тумбочку и стираю слезы с лица.

– Сабина, мы тебе каши и чаю принесли. Поешь хоть чуть— чуть, а то упадешь в обморок.

– Спасибо…большое, – стараюсь не быть размазней, но выходит плохо. Поднимаю глаза и вижу, что муж все еще стоит у окна и смотрит на меня.

– А, с мужем общаетесь, – улыбается соседка. – Ну не буду мешать.

– Мы уже закончили. Вы не мешаете, – поворачиваюсь и прячу зареванное лицо.

– Передача для Искаковой, – на пороге появляется медсестра с двумя большими пакетами. Принимаю их и начинаю разбирать. То и дело возвращаюсь к нашему разговору и анализирую. Ругаю себя: мол, надо было быть жестче, где— то по— другому ответить и про развод не забыть. Только теперь понимаю, что хочу уйти, бежать от него, куда глаза глядят. Скрыться от такой любви. которая предает и разрушает. Вытаскиваю из пакета плюшевую зайку в розовом платье – любимую игрушку Нафисы. Дома она спит с ней в обнимку. Вспомнила, как Таир привез ее из командировки, а дочка радовалась и назвала ее Машей, как в мультфильме.

Командировки…эти его частые поездки за границу и по стране. Интересно, она тоже с ним ездила, если они вместе работали? Они делали это в гостинице? Прятались? Сколько у них было таких вот ночей, когда я ждала его дома? Готовила любимые блюда, гладила его рубашки…Сколько ночей та, другая, украла у меня? Сколько дней украл у меня он?

Вцепившись в игрушку, хочу ее разорвать на куски, выпотрошить. Но вместо этого сильно сминаю и прижимаю к животу. Тело разом напрягается, я как одна натянута струна. Уже не стесняясь Куляш— апай, тихо вою белугой, потому что боль невыносимая.

– Кызым, что с тобой? – женщина слезает с кровати и за пару секунд оказывается у меня. – Ну— ка вставай, идем сюда.

Она поднимает меня и пересаживает на свободную кровать. Всего их четыре, но пока к нам никого не подселили. Куляш-апай устраивается рядом со мной и берет за руку. – Ты опять себя винишь? Ну бывает такое. У всех бывает. Все отделение с отравлением.

– Нет, – мотаю головой. – Я узнала…Сегодня…В больнице…Прямо здесь, – задыхаясь, объясняю я. – Мой муж…изменяет…мне. У него…у него…вторая семья. Любовница…сын…ему почти год.

– Ой баааай! Масқара! (каз.– О ужас, какой позор) – Куляш— апай крепко обнимает меня.

– Бедная девочка. Как же так?

– Господи, как мне жить дальше? Что мне делать?

– Для начала поплачь. Не держи в себе.

И я плачу на плече незнакомой мне женщины, потому что ее доброта и участие напоминает мне мою мамочку, которую я потеряла. Если бы только она была рядом…

– Чего же им не хватает— то? – сокрушается Куляш— апай, проводя ладонью по моим волосам.

Хотела бы я знать, чего ему не хватало? У него была моя любовь, верность, преданность. Я делала все, чтобы окружить его заботой. Знала, как много он работает, чтобы обеспечить нас. Не скандалила, не пилила. Я просто хотела, чтобы и он любил меня в ответ также сильно, как и я его. И теперь я спрашиваю себя: а любил он меня когда-нибудь?

***

– Почему не спишь? – сонным голосом спрашивает соседка.

Ее внук уже сладко сопит, а Нафиску до отбоя еще два раза вырвало и она снова отключилась. Доктор предупредил, она может проспать вот так двое— трое суток. Обещали прокапать на третий день. Мы с соседкой закрыли окна жалюзями, чтобы детям не мешал свет фонарей. В палате темно, а сна ни в одном глазу. Ворочалась, под нос бубнила. Вот теперь лежу на спине с широко раскрытыми глазами. На сегодня все слезы выплаканы. Я совершенно сухая и пустая внутри.

– Думаю, – вздыхаю тихо.

– Не стоит он того, – фыркает Куляш— апай.

Я рассказала ей о нашем столкновении в приемном отделении и разговоре с мужем. Не знаю почему, но я не могла в тот момент копить это все в себе. Была бы рядом сестра, или подруги Ксюша и Айгерим, я бы призналась им. Знаю, они были бы категоричны, матерились, предложили бы побить его вместе с любовницей. Особенно Ирада. Она вообще без тормозов. Но соседка моя – женщина мудрая, спокойная. Это сразу видно.

– Ой, лежу и думаю, что твоя ситуация – прямо как в моих любимых фильмах на “России— 1”. Дочка все время смеется. Говорит: “Мам, ну что за чушь смотришь”. А там, все, как в жизни: тоже мужья предают, жены страдают, любовницы строят козни.

– Она мне пока ничего не строила. Только спала с моим мужем.

– Это считай уже строила, – усмехается Куляш— апай. – Ой, Сабинка, послушала тебя, и себя вспомнила. Только я постарше была и две дочки у меня тогда в школе учились. И вот приходит ко мне любовница мужа и заявляет: “Мы с вашим мужем уже давно за вашей спиной”.

– Правда? – поворачиваюсь на бок. Кровать неудобная, узкая, скрипучая. Но что поделать.

– Да. Просила, чтобы я от него отстала вместе с детьми. Наглая такая. Думала, дом его и она выгонит, – посмеивается она. – А нет, дом мы построили на участке моих родителей. Они правда уже умерли к тому моменту. Так что не было на нем ничего. Я его выгнала, а ей пожелала объедками не подавиться. А время такое было – конец девяностых. Я в ателье работала, но денег ни черта не хватало. А потом мне клиентка как бы между прочим сказала, что ее знакомые – очень богатые люди – ищут домработницу. Как зарплату назвала, так я и побежала к ним на собеседование. А они такие состоятельные казахи, мужчина нефтяник, жена в банке работала. Дом огромный, дети – ровесники моих девочек. Ну я там у них и работала много лет. Убирала, готовила, гостей встречала. Шесть дней в неделю с утра и до семи— восьми. А они меня не обижали, платили хорошо, премии на праздники давали, на Новый год дочкам подарки дарили. Мне главное что было? Девчонок поднять, образование им дать, чтобы будущее у них было. Я им тогда сказала: “Я – дура, что высшее образование не получила. Не будьте такими же дурами, как я”. Я— то думала, что всю жизнь буду “за мужем”.

– И как? Выучили? – поразительно, но ее история отвлекла меня от собственных проблем и мыслей.

– Конечно. Все сделала, что хотела. Выучила, замуж выдала. На пенсию ушла.

– А муж бывший?

– А что муж? Муж объелся груш, – хмыкнула Куляш— апай. – Подросли когда дочки, обратно стал проситься, выгнала его любовница. Прошла любовь, завяли помидоры. Дочки так на него обижены были. Он же и про них забыл, не общался. Короче, не приняла я его. А недавно узнала, что умер.

– Ужас.

– Жизнь. Я тебе к чему говорю? Сейчас тебе кажется, что измена – это конец света. И может, думаешь, что некуда тебе идти и ты без мужа никто и не справишься, потому что все всегда решал он. Но нравится мне как у русских говорят, что женщина коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Вот все мы такие. Тихие, послушные, услужливые. Но если разозлить – ууууух, глотку за детей выгрызем, отряхнемся и дальше пойдем Женщину только очень сильно разозлить надо, чтобы она ожила. Поэтому не убивайся так. Конец – это тоже начало.

Может, она права? Я думала, моя жизнь всегда будет такой – рядом с Таиром, дочкой или детьми, свекрами. Я не знала другой, не жила самостоятельно, из родительского дома сразу переехала в дом мужа. Страшно что— то менять. Но если нет другого выхода?

Глава 13. Купол разбился

Таир

Из больницы возвращаюсь домой в девятом часу. После разговора с Сабиной еще долго ходил— бродил под их окнами, издалека смотрел, как вещи вытаскивает, как на зайца смотрит. А внутри все горело от злости на самого себя. Я все сделал не так, как должен был, смалодушничал и снова испугался.

Посадив Элю с Аланом в такси я сразу же вернулся в больницу. Сестра смотрела на меня волком и не разговаривала. Рядом стоял мой зять Ибрагим, который сказал, что раз уж я пришел, то они поедут за вещами девочек. Разговор с ним вышел натянутым. Надира смотрела на меня с неприкрытой злостью. И я знаю, что она все расскажет.

Сабина не брала телефон. Сколько бы я не звонил, все время слышал долгие гудки. Через коллег, которые недавно работали с городской администрацией, вышел на человека из Департамента здравоохранения, который пообещал, что свяжется с главврачом и попросит держать мою Нафису “на контроле”. Потом удалось поговорить с дежурным доктором.

А когда добрался, наконец, до ее окон чуть с ума не сошел. Взгляд Сабины, ее голос, мимика, движения – все изменилось. Вся ее мягкость и кротость улетучилась. Она взирала с ненавистью и неприязнью, хотя только сегодня утром я видел в ее глазах совсем другое. Впервые за четыре года я узнал другую ее сторону. Темную. На светлую я теперь права не имею.

После нашего катастрофически ужасного разговора, написал ей сообщение:

“Я устрою вас в платном отделении. Оно в другом корпусе, я узнавал”.

Она долго не отвечала, хотя галочки внизу окрасились в синий. Потом все— таки отправила:

“Я тебе уже сказала: не надо ничего. Не пиши и не звони мне”.

Отправляю следом:

“Пришли хотя бы фотографию Нафисы”.

“Зачем тебе?”

“Я переживаю”.

“За сына переживай”.

“Сабина, пожалуйста. Я хочу на нее посмотреть”.

Через несколько минут приходит снимок дочери. Она лежит на больничной койке в своей розовой пижаме и прижимает зайца, которого я привез ей из командировки. Она бледная такая, худенькая, мелкая. Даже при тусклом свете видны круги под глазами. Маленькая. Я очень виноват перед тобой. Я очень тебя люблю.

Убираю телефон на панель автомобиля, стискиваю зубы и давлю на газ, когда загорается красный. Еду домой, зная, что меня там ждет. Вот и пришел этот день.

Заезжаю в ворота, ставлю машину под навес. Заметил на улице автомобиль зятя. Значит, сестры тоже остались. Через минуту он появляется на крыльце. Спускается. Смотрит отстраненно, хмуро. Подает руку, а я спрашиваю:

– Уже уезжаешь?

– Дети с Мансуром. Надо помочь ему, – коротко отвечает, имея ввиду мужа младшей сестры Фирузы. – А тебя уже ждут, – бросает взгляд на дом, где горит свет в гостиной. – Ворота сам закрою.

Попрощавшись с ним, поднимаюсь по ступеням, открываю дверь, попадаю в тамбур. Из комнаты слышу приглушенные голоса сестер, а вот родительские – нет. Вхожу в гостиную и мгновенно приковываю к себе взгляды. Папа сидит во главе стола, мама – по правую руку от него, Фируза – напротив. Старшая сестра стоит у окна.

– Пришел, – вздыхает Надира, скрестив руки.

– Подойди, – приказывает отец. Он сидит, насупившись, прожигает меня насквозь своими красными глазами. Мельком смотрю на мать. Она прикрыла лицо руками. Пересекаю комнату, а папа резко встает из-за стола, идет на меня и бьет по лицу ладонью. Звонкая пощечина разрезает гробовую тишину.

– Дада! – сокрушаются сестры.

– Масимжан! – выкрикивает мама, подлетая к нам. – Не надо!