Палома Санчес-Гарника: Три раны

Главный редактор Анастасия Завозова

Издатель Ирина Рябцова

Заместитель главного редактора Дарья Горянина

Литературный редактор Кирилл Корконосенко

Руководитель производственного отдела аудиокниг Марина Михаилова

Директор по маркетингу Алёна Колесова

Арт-директор Юлия Чернова

Шеф-редактор Елизавета Радчук

Бренд-менеджер Карина Фазлыева

Художественный редактор Анастасия Родненкова

Корректоры Анна Гасюкова, Ирина Иванова, Алевтина Пароева

© Paloma Sánchez-Garnica, 2012

© Емельянов М., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2025

© Макет, верстка. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2025

* * *

Маноло, с благодарностью за всё и за столькое

Она нанесла три раны:
боль любви,
рану смерти
и жизни.
Три раны она бередит:
рану жизни,
любви,
рану смерти.
Три раны в сердце моем:
это жизнь,
это смерть
и любовь^[1].

Мигель Эрнандес

Если тебя я
вдруг потеряю…
Я под землею,
мрачной землею
моего тела
встречусь с тобою^[2].

Мигель Эрнандес

Почему эта книга называется «Три раны»?

В названии «Три раны» содержится отсылка к одноименному стихотворению Мигеля Эрнандеса. Меня всегда поражало, сколько и с каким чувством можно сказать столь малым числом слов.

Три короткие строфы, в которых в разном порядке тасуются три слова, три раны: любви, жизни и смерти. И единственная подсказка, задающая тон каждой строфе: «…нанесла», «…бередит» и «…в сердце моем». Поэт с болью говорит о своих чувствах, о том, как отозвалась в нем братоубийственная война. Как и многие испанцы, он убежден, что, если бы не война, его жизнь не оказалась бы разодранной в клочья, не было бы разлуки с любимыми, с родней. Если бы не война, он никогда не изведал бы ужаса потери первенца, его второй ребенок не был бы вынужден мучиться от голода, а сам он не столкнулся бы с чудовищной несправедливостью тюрьмы и не погиб от злополучной болезни. Смерть Эрнандеса стала еще одной глубокой раной для его вдовы и наполовину осиротевшего сына, лишившихся, подобно многим другим, овдовевшим и осиротевшим, отцовской, материнской, сыновней, супружеской или дружеской любви и поддержки. Они выжили, но были обречены несправедливой преждевременной смертью своих близких на совершенно иную, новую жизнь.

Война глубоко изранила жизни многих ни в чем не повинных людей, растоптала их настоящее и будущее, планы, мечты и стремления. Убила любовь: люди погибали, пропадали без вести, эмигрировали, исчезали из памяти. Злосчастная война привела с собой незваную безвременную смерть. Она пришла, когда еще оставалось столько сил, чтобы дышать, чтобы отдавать и принимать, и нанесла смертельную рану и тем, кто пал, и прежде всего тем, кто остался, обрекла их до конца дней оплакивать предательскую смерть, лишившую их жизни и любви.

Когда все это закончится…

Вокруг было слишком темно, чтобы разглядеть что-то на фотографии, но Андрес Абад Родригес помнил ее в мельчайших подробностях: Мерседес Манрике Санчес стоит у фонтана «Рыбы». На ней короткое светлое платье (в красный цветочек, но на фотографии цветы получились темно-серыми) с маленьким кружевным воротничком и вставкой от груди книзу для уже слегка округлившегося животика. Девушка застенчиво смотрит в фотоаппарат, рука уперта в бедро, голова склонена набок, а на лице – счастливая и спокойная улыбка человека, не ведающего о нависшей над ним буре. Старый фотоаппарат-гармошка подарил Андресу возможность сберечь этот образ, поддерживавший в нем жизнь на протяжении двух с половиной лет ада. Он нежно и очень бережно погладил фотографию и закрыл глаза, представляя себе Мерседес. Его постоянно терзали голод, жажда и усталость, но именно ее отсутствие причиняло действительно непереносимую боль, усугублявшуюся абсолютным неведением того, что происходит с ней и его ребенком, которого Андрес никогда не видел. Он даже не знал, мальчик ли это, как он всегда мечтал, или девочка, как хотела она.

Три месяца назад их перевели из Нуэво-Бастана (где они два года тянули недостроенную железнодорожную ветку, копали бесполезные окопы и никому не нужные брустверы) в старый заброшенный профилакторий близ Лас-Росас, неподалеку от дороги на Ла-Корунью и подконтрольной мятежникам территории. Изначально в приказе говорилось о переводе всего батальона в Навасерраду, но, когда они вышли к шоссе, их загнали в это неприглядное место вдали от цивилизации. Дни проходили в безделье, из-за чего время тянулось невыносимо медленно. Неприкаянность и скука, заставлявшие проводить часы в бесплодных раздумьях, изматывали куда больше, чем изнурительный труд, за которым следовала ночь беспробудного сна. Неудачи республиканцев на фронте становились отчетливее с каждым днем, среди ополчения начинало зреть недовольство. Хотя официальных подтверждений не было (по крайней мере, им об этом никто не сообщал), ходили слухи, что Барселона пала, практически не оказав сопротивления, что националисты победным маршем шли по Каталонии и что сотни тысяч республиканцев самого разного толка бежали к границе с Францией. Ну а пока решалась судьба победы в чуждой ему войне, Андрес уже больше двух лет, страдая от голода, невыносимой жары и холода, вкалывал на принудительных работах во благо Республики, как говорили их конвоиры. Он постоянно думал о побеге из этого ада, но не мог решиться, потому что его спасение означало бы неминуемую смерть для его брата и еще одного вечно несчастного малого по имени Кандидо Касас. И все же за два месяца на новом месте он смог сориентироваться в округе и знал, что находится достаточно близко от Мостолеса, чтобы рискнуть. Если идти всю ночь и вернуться на рассвете, хватит времени, чтобы повидаться с Мерседес, пусть хотя бы всего на мгновение, и увидеть ребенка, о котором Андрес не переставал думать: это существо выбрало самый неудачный момент, чтобы прийти в этот мир. Он все тщательно спланировал. Если выйти после вечерней поверки, когда все будут спать, и идти до утра, можно вернуться до утреннего построения. Он крутил в голове не раз хоженые, хорошо известные ему тропы. Десятки раз он пробирался от Мостолеса до Лас-Росас на крупе своей мулицы Кордобесы. Выехав на рассвете, он уже к полудню был на месте, и это несмотря на то, что животное шло невероятно медленно и неохотно. Так что, если поторопиться, можно уложиться в пять часов и вернуться до переклички. К тому же завтра воскресенье, а по воскресеньям построение проводили позже. Отсутствие Мерседес терзало его, и только мысль о возможном свидании смягчала эту боль. Он хотел обнять ее хоть на мгновение – этого было достаточно, чтобы вернуться и вынести все последующие испытания.

Несмотря на все риски, Андрес полагал, что справится. Охранники на новом месте были не такие бдительные, их, казалось, больше занимала собственная судьба, чем вверенные их попечению заключенные. Андрес не хотел делиться планами с братом, зная, что тот попытается отговорить его. Клементе был на три года старше и всегда считал своим долгом защищать Андреса. Призывал к терпению, когда отчаяние и слезы бессилия наполняли глаза Андреса, уставшего на протяжении долгих тридцати месяцев каждый день ждать смерти, жить одним днем, одной неделей.

– Когда все это закончится, мы вернемся домой, и ты снова увидишь Мерседес, своего ребенка, а я смогу обнять Фуэнсислу и буду рассказывать сказки моим детям, водить их к Роману смотреть на лошадей. Все будет как раньше.

– Когда все это закончится… – бормотал Андрес, потерянно и отчаянно повторяя за братом… – Когда все это закончится…

– Мы должны бороться, Андрес, должны выжить… Все будет как раньше…

Клементе умолкал, потому что слова застревали у него в горле. Все знали, что эта долгая и абсурдная война навсегда изменила тех, кому удалось в ней выжить.

Андрес Абад лежал на неудобной, грязной и вонючей койке, прижимая фотографию ладонью к груди, и терпеливо выжидал подходящего для побега момента. Он поднял голову и огляделся. Все, казалось, спали: сто с лишним мужчин лежали, нарушая ночную тишину храпом, кашлем, хрипом и шумом испускаемых газов. Их сон не был спокойным, он лишь избавлял на время от накопившейся усталости, резей в желудке и бесконечного ожидания, составлявших теперь их жизнь. Андрес убрал фотографию Мерседес под одежду и медленно приподнялся, стараясь не скрипеть ржавыми пружинами под тощим матрасом. Сев, еще раз окинул взглядом огромный зал с высокими облупленными стенами, покрытыми потеками влаги. Через большие окна без стекол, кое-где заткнутые картоном и одеялами, сочился ледяной воздух. Десятки железных коек стояли рядами, плотно прижавшись друг к другу, между ними оставался узенький проход, по которому едва можно было протиснуться. Медленно поднявшись, он собрался сделать первый шаг и тут же почувствовал, как его схватили за руку.

– Куда собрался?

Клементе крепко вцепился в него, словно догадываясь о его намерениях.

– Отлить.

Он почти не видел лица брата, но чувствовал его недовольство.

– Я быстро… – пробормотал он, пытаясь вырваться, но Клементе схватил его еще крепче.

– Андрес, предупреждаю тебя, не вздумай делать того, о чем потом пожалеешь…

Тяжелые уверенные слова брата вонзились в грудь подобно ножу. Хватка пальцев на запястье постепенно ослабла, и он снова оказался свободен. Двое мужчин смотрели друг на друга в душном густом полумраке, в мертвой и горькой тишине, словно прощаясь. Сердце Андреса разрывалось.