Благодарю, любезный Джорджо, что подсказали мне проехать через Ареццо, я и забыл, сколь необыкновенны фрески Пьеро делла Франчески. Пользуясь случаем, навестил вашу супругу, она спрашивает, не собираетесь ли вы вернуться до конца месяца. Вам известно, как привязана к вам Николоза и как скучает по вас, а вы слишком уж часто оставляете ее в полном, можно сказать, одиночестве, и потому я не перестану убеждать вас чаще наведываться в Ареццо, хотя бы только для продолжения работ в вашем дивном жилище. Или же привезите свою госпожу во Флоренцию, тогда она сможет ухаживать за вашей матушкой, да и вам облегчит домашние заботы. Я позволил себе сказать, что вы не успели даже купить всю нужную мебель, хотя уже без малого год, как обосновались на виа Ларга. Будете жить втроем под одной крышей и сможете бывать в Ареццо, когда захотите отдохнуть и насладиться одиночеством. Поверьте, когда я возвращаюсь к себе в Поппьяно, в сельскую глушь, я словно попадаю в рай.

Что касается вашего расследования, связанного с несчастным Понтормо, коль скоро вы оказываете мне честь быть вашим другом и советчиком, считаю своим долгом напомнить вам несколько истин. Начну с того, что Дюрер не всегда казался вам исчадием ада – помните, было время, в юности, когда вы даже признавали, что ему не чужда красота? В отношении фресок Сан-Лоренцо, которые вы безжалостно ругаете, будто это не живопись, а мясной прилавок, тут мне, конечно, нечем вам возразить, поскольку я их еще не видел, но, судя по вашим описаниям, сама идея чем-то напоминает Сикстинскую капеллу. То есть когда Микеланджело громоздил обнаженные тела, – поправьте меня, если я ошибаюсь, но пока это не опровергнуто, все же скажу, – вам это казалось великолепным. Понимаю, что времена меняются, но вам вовсе не обязательно меняться вместе с ними.

Что до задачи, на вас возложенной, позвольте дать вам еще несколько советов: здесь нужна методичность. Отриньте страсти. Взгляните на факты холодно и взвесьте их с заведомой непредубежденностью. Да не исказят вам картину недобрая память или некий интерес. Помните уроки мудрого Марсилио Фичино: счастье в истине. Не сомневаюсь, что вы примете мои скромные рекомендации в расчет, ибо когда совет справедлив, убеждать легко и приятно. Составьте список, никого не исключая: кто мог бы желать или кто желал убить Якопо (а еще лучше – и тех и других). Если я все верно понял, у нас есть работник Марко Моро, о котором ничего сказать не могу, потому что не знаю его; есть ученик Баттиста Нальдини, который мне знаком, я нанимал его преподавать рисование в Приюте невинных, и он ни разу не доставил мне ни малейших хлопот; есть наш друг Бронзино (пусть это предположение кажется невероятным, заставим себя рассмотреть и его); есть герцогиня (да-да, считайте, что это просто упражнение для ума, не более) и есть таинственная женщина, приходившая к Якопо в его отсутствие (со слов Баттисты). Добавим все же герцога, чтобы вы не упрекнули меня в избирательности! По правде говоря, это преступление могли бы совершить все, кто находился тогда во Флоренции, не так ли? Но лишь кто-то один нашел в нем столь сильный интерес, что привел свой план в исполнение. В чем же его интерес? Это нам и нужно выяснить. Кроется ли за этим плачевно закончившаяся ссора, в коем случае гнусное деяние могли побудить страсть и гнев? Или денежный спор на почве алчности? Соперничество ли в ремесле, диктуемое гордыней или завистью? Политический или религиозный мотив, с которым дело становится еще более щекотливым? Вы, как и я, знаете, что Понтормо не остался равнодушен к желаниям реформировать Церковь, и хотя имя Хуана де Вальдеса теперь во Флоренции под запретом, нельзя отрицать, что его тезисы были в ходу стараниями мессера Франческо Риччо, а тот не просто служил у герцога мажордомом (вы слишком умны, чтобы этого не знать), его влияние на всех нас было куда более значительным, пока он не лишился рассудка. Не забудьте, что герцог велел запереть его в Борго-Сан-Лоренцо, где он и пребывает на покое уже три года. Может быть, вам его навестить? Мне говорили, что он не до такой степени сошел с ума, как решил представить это герцог. Я же по-прежнему пребываю в разъездах по Италии ради нашего будущего издания, пересмотренного и исправленного, но главное – дополненного! В связи с этим думали ли вы уже, что напишете о Понтормо? Зная вас как никто другой, уверен, вы уже приступили к посвященной ему главе «Жизнеописаний», по крайней мере в уме, если не на бумаге.

Не забудьте, что я сказал вам об Ареццо. Николоза ждет вас каждый божий день. Напишите ей хотя бы. Согласитесь, это самое малое, что может сделать столь знаменитый автор, как Вазари.

28. Микеланджело Буонарроти – Джорджо Вазари

Рим, 23 января 1557

Мой дорогой друг, мессер Джорджо, чем больше я думаю, тем прочнее утверждаюсь в мысли, что ключ к тайне кроется в картине «Венера и Купидон». Зачем придавать лицу черты дочери герцога? Несмотря на то что эскиз некогда создал я сам, не имея иного намерения, кроме как показать красоту Любви, но также ее опасности и ловушки, не могу не признать, что такая подмена выдает дерзкий и недружелюбный замысел в отношении герцогской фамилии, ибо не сомневаюсь, что у юной Марии, которой от роду едва ли больше семнадцати весен и которую отец, несомненно, помышляет выдать замуж, весьма мало общего как с телесным обликом, так и с нравом моей Венеры, чувственной и зрелой. С другой стороны, едва ли я могу представить, чтобы наш славный Понтормо, разменяв седьмой десяток, проникся вдруг порочным влечением к юным девственницам. Думаю, дело тут не в девице, а в ее отце. Но с чего вдруг Понтормо точить зуб на своего покровителя и благодетеля, трудясь на него более десяти лет, а если как следует посчитать, то и без малого все двадцать? Вот тайна, которую я объяснить не могу. Вы видели картину и у вас опытный взгляд, вы сам живописец: не заметили ли что-нибудь? Допустим, Нальдини говорил правду о ночном визите женщины под капюшоном: что же тогда ей понадобилось, не будь это связано с произведением? И кого, кроме герцога и его семьи, подобная картина могла бы оскорбить? Не знаете, известны ли претенденты на руку юной Марии? Мог ли кто-то из них прослышать о такой выходке и, восприняв ее близко к сердцу, дать волю гневу? Прошу вас, любезный Джорджо, держите меня в курсе того, как складывается ваше расследование.

29. Джорджо Вазари – Микеланджело Буонарроти

Флоренция, 25 января 1557

Дражайший маэстро, второй творец после Бога, никаких слов не хватит, чтобы отблагодарить вас за мысли, которыми вы так щедро со мной делитесь. Действительно, на руку девицы Марии есть претендент. Это сын герцога Феррары, молодой принц Альфонсо, у которого, по правде говоря, не лучшая репутация, что, впрочем, для молодых мужчин не редкость, и я не хочу делать из этого никаких преждевременных выводов. Между тем мне удалось спокойно рассмотреть картину, и готов подтвердить: если зрение меня не подвело, вся она написана Понтормо по вашему рисунку. Так что не исключено, что дама в капюшоне приходила в ночи именно ради этой вещи и резонно рассчитывала, что сможет похитить ее, пользуясь отсутствием художника, но не учла, что Нальдини, находившийся там, нарушит ее планы.

Могу представить, как герцогиня, крадучись, точно воровка, движется по улицам Флоренции под покровом ночи. Но если предположить, что к Понтормо наведалась сама юная Мария, тогда ей должно было быть известно о существовании картины, однако ничто пока не позволяет мне это утверждать. Впрочем, следуя вашим советам, которые, как я знаю, продиктованы добрым расположением и любовью как к моей скромной персоне, так и к справедливости, я вынужден буду решиться на то, чтобы ее расспросить.

30. Марко Моро – Джамбаттисте Нальдини

Флоренция, без даты

Сотоварищ мой, можешь ли ты свести меня с учеником Бронзино? С неким Сандро Аллори. Мне сказали, что он живет там же, у своего учителя.

31. Аньоло Бронзино – Микеланджело Буонарроти

Флоренция, 25 января 1557

Чума на этих испанцев! Герцогиня хочет, чтобы я переписал фрески по ее вкусу, но за пригоршню флоринов она меня не купит. Я закончу произведение учителя: постараюсь не грешить против совести и угадывать его волю в меру скромных возможностей, которыми одарил меня Господь. Клянусь вам в этом памятью нашего покойного друга. O tempora, o mores^[12]: у них только Цицерон на устах, но и нам есть чем ответить. Эти люди считают себя поборниками всех добродетелей, но не замечают, что, упустив смысл Библейского послания, сделались душами заблудшими и развращенными.

32. Микеланджело Буонарроти – Аньоло Бронзино

Рим, 27 января 1557

Не могу передать, мессер Аньоло, какое облегчение принесла мне ваша клятва, однако душа моя отнюдь не спокойна после кончины нашего несчастного друга. Не видев фресок Понтормо, я все же убежден, что их необходимо сохранить любой ценой, ибо в них выражена идея искусства и божественного начала, которую, знаю, мы оба разделяем. Идея, мой дорогой Бронзино! Нам обоим ясно, что нет ничего превыше. Вот почему я не сомневаюсь, что вы, как никто другой, ничуть не хуже меня сумеете сохранить верность идее, заложенной вашим учителем, завершив его творение в том духе, каким он его наполнил. Тем самым вы присоединитесь к борьбе, которую мы ведем против весьма темных сил, так что вас ждут смертельные опасности, ибо недруги подбираются к нам подобно паукам. В Риме у меня ни дня не обходится без тревог за росписи в Сикстинской капелле, и порой я спрашиваю себя, не лучше ли позволить бедняге Вольтерре прикрыть моих обнаженных как меньшее из зол, дабы не рисковать, что будет уничтожено все написанное. На самом деле я даже помышляю о смерти, чтобы не видеть, что станет с моим произведением, поскольку не испытываю ни малейших сомнений в том, что долго оно не проживет. Да и вообще чувствую, что конец близок: усталость валит с ног, и даже не знаю, как мне еще удается, превозмогая боли, каждый день являться на строительство собора Святого Петра. Не будь я убежден, что должен служить славе Господней, и если бы не тревога за племянника Леонардо, которого пришлось бы покинуть, да за семью дорогого мне усопшего Урбино, заботы о которой на меня возложены, думаю, я бы уже позволил себе умереть в собственной постели. Жестокие нынче времена, друг мой, для тех, кто защищает искусство и красоту.

33. Мария Медичи – Екатерине Медичи, королеве Франции

Флоренция, 1 февраля 1557

Дорогая моя тетушка, вот копия письма, полученного мною от этого благородного юноши, пажа моего отца герцога, которое, не скрою, не оставило меня равнодушной, хоть я и чувствую, что это нехорошо. Ответить ему в самом деле было бы очень скверно? Он видел картину, и из-за этого я умираю со стыда. Но речи его до того любезны, что легко вгоняют меня в краску. И все же я не могу забыть об этом порочащем меня деле: мессер Вазари, один из ближайших советников моего отца, явился расспросить меня о смерти художника. Самое поразительное – я вдруг почувствовала вину, только в чем она? Понятия не имею.

34. Малатеста ди Малатести – Марии Медичи

Флоренция, 28 января 1557