Желанная страна (страница 2)
В последнем рассказе подборки мисс Финч официально становится Джин-Луизой, но пока еще не Глазастиком. Люди, близко знавшие Харпер Ли, упоминают ее острый ум, и читать последний рассказ – истинное удовольствие, она в полной мере демонстрирует на этих страницах свой интеллект, наполняя прозу таким количеством аллюзий, что редкий читатель разберется в них до конца. Название «Желанная страна» взято из церковного гимна, а сюжет напоминает произведения Теккерея или Троллопа и уморительно описывает практику исполнения этих самых гимнов. Повзрослевшая Джин-Луиза назубок знает малоизвестных английских богословов, скрупулезно относится к соблюдению ритма Славословия и язвит по поводу изменений традиционного исполнения, то ли в шутку, то ли всерьез жалуясь: «Нашим братьям по вере на Севере мало козней Верховного суда, теперь они пытаются переделать наши гимны».
Ли смешно и остроумно описывает смесь уюта и клаустрофобии, которые взрослый человек испытывает при возвращении в дом своего детства или, если на то пошло, весь мир своего детства, не щадя церковь. Ко времени написания «Желанной страны» Ли поднаторела по части таких возвращений и совершала их много раз. Через два года после переезда в Нью-Йорк летом 1951 года отец Ли позвонил из Мемориальной больницы Вона в Селме и сообщил, что у ее матери обнаружен рак печени и легких. Ли не успела даже купить билеты, как отец позвонил опять и сообщил, что Франсес умерла от сердечного приступа всего через день после постановки диагноза. Ли успела на похороны исключительно благодаря расторопности авиакомпании, в которой она работала.
Через полтора месяца после ужасного звонка ей опять позвонили, на этот раз сообщив о смерти ее любимого брата Эдвина, прообраза Джима, от аневризмы головного мозга на базе ВВС в Монтгомери. У Эдвина остались жена и двое маленьких детей.
Ли в очередной раз вернулась домой, ее скорбь и потрясение достигли предела. Ей еще не исполнилось двадцати двух лет, а желание соприкоснуться с детством уже вспыхнуло с небывалой силой, отчасти потому, что, как она пишет в «Первом сорте», отец и старшая сестра вскоре продали семейный дом, где она родилась и выросла, и переехали в более современный на другом конце города. Элис продолжала ездить в юридическую контору на площади суда, но А.К. Ли оставался дома – он страдал от горя и артрита, к чему вскоре добавились проблемы с сердцем, но не терял надежды поправиться.
Переезд не помог паре домоседов скрыться от призраков Саут-Алабама-авеню. Ли преследовали воспоминания о матери и брате и том уютном мире, в котором те еще были живы. Ее тревожило здоровье отца, и она часто возвращалась домой, чтобы помогать Элис в уходе за ним. Она также начала писать рассказы, в которых пыталась примирить свой новый дом с домом детства, совмещая субъективность манхэттенских историй с атмосферой Монровилла. Этой интегративной терапии она следовала и в своей прозе, и в реальной жизни.
В те времена, особенно с началом эпохи нравственных дилемм, политические взгляды Ли еще не приняли окончательной формы. По всей стране разворачивалась затяжная борьба за гражданские права, однако наибольшего ожесточения она достигла на глубоком Юге. Как и многие белые американцы, Харпер Ли не сразу смогла определиться, какую сторону ей принять. Ее родной город – его школы, церкви и рестораны – был разделен сегрегацией по расовому признаку. Отец писал редакционные статьи, направленные против принятия федеральных законов, запрещающих суд Линча, поддерживал осуждение «парней из Скотсборо», ложно обвиненных в изнасиловании двух белых женщин, и бил тревогу в связи с планами министерства национального образования по принудительной десегрегации школ.
Политические настроения Ли отличались от отцовских, но насколько именно, еще предстояло выяснить. В колледже она писала статьи об ужасах расового насилия и чувствовала себя комфортно среди радикалов в редакции студенческой газеты, хотя до смелой интеграции чернокожих студентов Джеймсом Худом и Вивиан Мэлоун в Алабамском университете оставалось почти двадцать лет. Тем не менее, перебравшись на Манхэттен, Ли окунулась в намного более разнообразное общество, чем у себя дома, и шутила по поводу своего вступления в Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения. Ее нью-йоркские друзья с Юга полностью преобразились. Ли быстро привыкла к жизни без сегрегации и теперь приезжала в Алабаму с чувством некоторого морального превосходства. «Я удержалась от напоминания, что последние семь лет живу в Нью-Йорке, – пишет Ли в „Первом сорте“, – где преимуществами демократии пользуются ни много ни мало более восьми миллионов человек».
Этот рассказ, переданный в редакцию в начале 1957 года, через три года после принятия Верховным судом решения по делу Брауна против Совета по образованию и через несколько месяцев после подписания президентом Эйзенхауэром первых со времен Реконструкции Юга законов о гражданских правах, ставит вопрос расовых взаимоотношений ребром. В нем сестры из маленького городка, явно напоминающие Ли и ее сестру Элис, практически нигде не бывавшую за пределами Монровилла, кроме Монтгомери и Бирмингема, где она училась в колледже и приобретала профессию юриста, сталкиваются с садовником высочайшего класса, «негром-янки» Артуром, который будит в них противоречивые чувства.
Ли рано поняла, что движение за гражданские права представляет собой не абстрактный крестовый поход во имя справедливости, а серию прямых столкновений между соседями. Успех движения зависел от изменения политики, но также от изменения характера и правил реальных взаимоотношений. Эта убежденность превосходно показана на страницах «Убить пересмешника», чем объясняется громкий не только коммерческий, но и культурный успех романа. Аттикус, пример нравственной смелости для детей, стал таковым и для читателей, служа напоминанием, что любые контакты между людьми дают возможность прислушаться к зову доброты.
В «Первом сорте», однако, Ли еще не до конца разобралась, как относиться к своей семье, и еще меньше разобралась со своим отношением к борьбе за социальную справедливость. Когда рассказчица наконец признает, что неуютно чувствует себя в компании садовника Артура, она, не скрывая, пишет:
Доу сказала: «Моя беда в том, что я не знаю, как подстроиться к эмансипированному негру, столкнувшись с ним лицом к лицу. Это лишний раз доказывает – сколько бы времени я ни провела вдали от дома, я навсегда останусь уроженкой Мейкомба в Алабаме». В отличие от меня, Доу была ярой сторонницей сегрегации, и я заставила себя промолчать. Не хватало еще, чтобы ссора оторвала меня от семьи – последней оставшейся у меня опоры. В те дни, наверное, многие, как и я, извлекли для себя первый урок возвращения домой: если ты с чем-то не согласен, покрепче прикуси язык.
В итоге рассказ в самом конце принимает тревожный оборот – рассказчица следует собственному совету, выбирая молчаливое осуждение, которое вполне можно истолковать как негласное пособничество.
* * *
В написанных от руки и напечатанных на машинке черновиках рассказов Ли оставила сделанные своей рукой редакторские пометки. Многие из них представляют собой мушиные пятнышки зачеркиваний и замен, характерные для незаконченного произведения, другие – серьезную переработку. В первоначальном варианте «Бака для воды» красной ручкой зачеркнут «округ Монро» и вместо него вписан «округ Мейбен» – первая попытка превратить родной городок Монровилл в некое воображаемое место, где нравственные преобразования могли бы стать реальностью. В «Первом сорте» Мейбен официально превращается в Мейкомб, который вскоре приобретет в американской литературе славу одного из городков, которому посвящены множество произведений.
Рукописи также проливают свет на географию другого рода. Отправляя рассказы в издания, которые, по мнению Ли, могли бы их опубликовать,– маленькие журналы вроде «Туморроу»[8] и такие литературные столпы, как «Харперс базар»[9] и «Нью-Йоркер»[10], чьи отказы она сохранила,– автор на титульной странице каждого рассказа писала свой адрес, что позволяет проследить этапы ее непоседливой жизни на Манхэттене: сначала квартира без горячей воды в доме №1540 на Второй авеню в Верхнем Ист-Сайде, затем комната в отеле «Уолкотт»[11] в Мидтауне, где когда-то жили Эдит Уортон и Марк Твен, наконец, квартирка на третьем этаже в доме № 1539 на Йорк-авеню, за которую Ли платила двадцать долларов в месяц в течение пяти лет и где написала оба своих романа: «Пойди поставь сторожа» и «Убить пересмешника».
Долгое время рассказы – плоды ее творческих мук, напечатанные на смазанных и покрытых пятнами листках формата 10 на 15 см, – лежали в архиве ее литературных агентов Энни Лори Уильямс и Мориса Крейна. К одному из рассказов на первой странице приклеен ярлык агентства Крейна. Мисс Нелл Харпер Ли, как следует из добавленной рукой неведомой секретарши приписки, передала рукопись через несколько дней после Дня благодарения 1956 года и забрала ее неделю спустя. Сам Крейн сделал пометку: «Автор – милая девчонка-южанка, из Алабамы». «Говорит „да, мэм; нет, мэм“», – написал Крейг в памятной записке. Ни один из рассказов, упомянутых в архиве, не был опубликован. Как следствие, исследователи и биографы много десятилетий гадали, что с ними стало. Четыре рассказа теперь публикуются в этом сборнике. Вместе с четырьмя другими они были обнаружены в последней квартире автора по адресу 433 Восточная 82-я улица, куда она переехала через год после выхода «Убить пересмешника» и где жила сорок лет до тех пор, пока инсульт не заставил ее возвратиться домой в Алабаму.
К счастью для потомков, Ли никогда ничего не выбрасывала. Когда в квартире наводили порядок, среди гор писем, корешков счетов, телефонных квитанций и погашенных чеков обнаружились записные книжки и рукописи, в том числе опубликованные здесь восемь рассказов и восемь эссе, в которых мы встречаем те же темы, что и в ее художественной прозе. Это воспоминания о детстве, семье и дружбе, размышления об истории Юга, интеллектуальной жизни и состоянии морали в Америке. В отличие от рассказов, все эссе были опубликованы. Ли писала для «Вог», наряду с Лилиан Хеллман, Уильямом Стайроном и Марианной Мур приняла участие в подготовке поваренной книги, иронизировала над любимым историком, была автором очерков о своих знаменитых друзьях Грегори Пеке и Трумене Капоте, рассказала журналу «О мэгэзин» Опры Уинфри, как научилась читать. Ли писала с налетом брюзгливости, свойственным роли литературной примадонны, в таком же желчном тоне, какой отличал колонку «Едкие заметки», которую она вела для студенческой газеты. «Опра, – спрашивала Ли, – Вы можете вообразить себя свернувшейся на кровати калачиком, чтобы почитать книгу с компьютера? Поплакать над судьбой Анны Карениной, глядя в экран? Подрожать от страха перед Ганнибалом Лектером? Вступить в сердце тьмы вместе с мистером Курцем? Ответить на звонок Холдена Колфилда? Некоторые вещи должны происходить на мягких страницах, а не в холодном железе».