Михаил Хлебников: Ивáнова бегство (тропою одичавших зубров)

© М. Хлебников, текст, 2025

© А. Веселов, обложка, 2025

https://litmatrix.ru/

Предисловие

В современной массовой литературе используется популярный прием: отдельный человек или группа людей внезапно перемещаются во времени или пространстве. Очень быстро переселенцы осваиваются: технический прогресс ускоряется, правители внимают наставлениям мудрых советчиков, враги после недолгого сопротивления сдаются. История нашего или иного мира начинает течь по новому руслу.

Несмотря на явную фантастичность, подобный случай «переноса» известен и в действительности. Речь идет о первой волне русской эмиграции. Ее особенность – невероятная изначальная литературная насыщенность. Если просто идти по алфавиту, то уже первые буквы указывают на имена, не нуждавшиеся тогда в представлении: Арцыбашев, Андреев, Амфитеатров, Айхенвальд, Бунин, Бальмонт, Брешко-Брешковский… Большинство из них сохранили свой вес, значение и в наши дни. Время стянуло края исторической раны, и мы сегодня говорим о едином феномене русской литературы прошлого века, имеющего различные географические привязки. Это правильно. Но следует помнить, что сами русские прозаики, поэты, критики переживали свою эмиграцию, оторванность от родины как факт, опрокинувший течение пусть и «ненормальной», но русской жизни. Несмотря на всю трагедийность революции и гражданской войны, «перенос» оказался не меньшим потрясением. 27 апреля 1920 года вышел первый номер «Последних новостей». В нем напечатан рассказ Тэффи «Ке фер?». Начинается он словами, под которыми могли бы подписаться многие русские эмигранты:

«Рассказывали мне: вышел русский генерал-беженец на плас де ла Конкорд, посмотрел по сторонам, глянул на небо, на площадь, на дома, на магазины, на пеструю говорливую толпу, – почесал в переносице и сказал с чувством:

– Все это, конечно, хорошо, господа. Очень даже все это хорошо. А вот… ке фер? Фер то ке?

Генерал – это присказка.

Сказка будет впереди».

Вопрос «que faire?» («что делать?»), сформулированный на русском языке еще Николаем Гавриловичем Чернышевским, оказался роковым не только для безымянного генерала. Русские писатели пытались ответить на на него. Мы все помним замечательный памфлет Набокова из «Дара». Его можно рассматривать и как некоторый жест отчаяния.

Так получилось, что большая часть русской литературной эмиграции оказалась в Париже. Сначала с французской столицей соперничал Берлин, но уже к концу двадцатых годов вопрос о литературном пристанище русского зарубежья был решен. Среди сорока тысяч русских парижан доля поэтов, прозаиков, критиков, редакторов, журналистов была невероятно высока. Именно в Париже выходили главные издания русской эмиграции – газеты «Последние новости» и «Возрождение», журналы «Современные записки» и «Числа».

Хочу сразу предупредить читателя. Вынесенное на обложку имя Георгия Иванова не равняется содержанию книги, хотя она посвящена именно ему. Кто-то законно укажет на то, что повествование часто уходит в сторону, формально уводя нас от жизни поэта. Более того, на первых десятках страниц Иванова попросту нет. Все это так. Все же я настаиваю, что книга рассказывает именно о великом русском поэте – его судьбе и о том, что туманно называется его творческой биографией. Я всегда являлся противником традиционных линейных жизнеописаний, начинающихся со слов: «Громкий крик младенца 29 октября 1894 года возвестил о пополнении в семье капитана полевой артиллерии Владимира Ивановича Иванова и его супруги Веры Михайловны, урожденной Бренштейн».

Жизнь Георгия Иванова – череда кризисов – больших и малых, заметных и скрытых от глаз окружающих. Кризисы имели привычное для поэта внешнее выражение – конфликты с окружающими. Уже в юные годы Иванов заработал репутацию опасного человека, склонного к передаче (а главное – к созданию) слухов и сплетен. Показательны прозвища молодого Иванова от почти нейтрального «общественное мнение» до уничижительного «модистки с картонкой, которая переносит сплетни из дома в дом» за авторством Михаила Кузмина, который сам не отличался вербальной закрытостью. Впечатление на современников эти паралитературные способности молодого поэта производили серьезное. Евгений Шварц в дневниковой записи осени 1953, вспоминая о событиях тридцатилетней давности, когда он только искал свое место в писательстве, упомянул о нашем герое так:

«Появился однажды Георгий Иванов, чуть менее жеманный, но куда более способный к ядовитым укусам, чем Кузмин».

В эмиграции поэт, избавившись от жеманности, сохранил способность к ядовитым укусам. Более того, он теперь стремился институализировать конфликты, придавая им литературное измерение и звучание. В этом отношении он оставался типичным представителем русского Серебряного века, мерящего жизнь «эстетическим аршином».

К настоящему времени «ивановедение» накопило солидный объем информации. Есть ряд интересных исследований. Почти каждый год эпистолярное наследие поэта увеличивается в объеме, открываются доселе неизвестные свидетельства современников Георгия Иванова. Но нельзя сказать, что мы приблизились к составлению даже приблизительного портрета Иванова. Уместно вспомнить название его последнего прижизненного сборника стихов «Портрет без сходства». Можно говорить о парадоксе Иванова: мы знаем о нем все больше, но знания не приближают нас к пониманию его крайне непростой личности. Это обстоятельство прекрасно отражено в одной из лучшей работ о поэте, которая принадлежит перу Андрея Юрьевича Арьева, «Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование». Труд делится на две части. Первая содержит глубокий и точный анализ поэзии Иванова, а во второй читателю предлагается краткая «погодовая» биография поэта и подробный обзор его прижизненных изданий. На мой взгляд, одна из сложностей написания биографии Иванова – невозможность выстроить ее линейно, плавно двигаясь слева направо по хронологической шкале. Частое «опрокидывание в прошлое» и нередкое «забегание вперед» – здесь необходимый прием повествования. Полагаю, он соответствует и художественной природе творчества этого неординарного человека.

Многим авторам биографий свойственно объяснять тяжелый характер своих героев влиянием внешней среды, что должно как бы снимать долю их личной ответственности. Мне представляется это неверным. Биография никогда не заслонит настоящую поэзию. Но биография зачастую помогает понять поэзию. В итоге я решил концептуализировать жизнеописание Георгия Иванова через описание череды литературных скандалов с его участием. Нужно отдать должное поэту. Как правило, он выступал не объектом, а субъектом больших и малых потрясений. При этом скандалы прошлые накладывались на текущие, которые самым неожиданным образом аукались в будущем.

В тексте будут постоянно всплывать вопросы денежных расчетов, гонораров, авансов и неизбежных долгов. Для удобства читателей, я решил в предисловии привести информацию о порядке цен во Франции. Цены даются по сведениям на 1928 год. Итак, сначала о стоимости продовольствия. Килограмм хлеба – 2,05 франка, литр молока – 1,6 франка, килограмм картофеля – 0,79 франка, килограмм сахара – 4,75 франка, килограмм риса – 4, 45 франка, дюжина яиц – 8,95. Обед a la carte (комплексный) в русском парижском ресторане «Самарканд» стоил 7 франков.

Теперь о некоторых ценах на одежду. Мужской костюм – от 185 до 305 франков, туфли обходились ровно в 100 франков, рубашка в 28 франков. Для женщин туфли стоили 49 франков, домашнее платье – от 11 до 28 франков, жакет обходился в сумму от 29 до 42 франков.

Что касается заработной платы для тех русских эмигрантов, кто не боялся физического труда, то «Вестник Казачьего Союза» в 1926 году оповещал потенциальных работников о следующих вакансиях:

«Под Парижем: фабрика по выделке телефонного кабеля. Заработная плата для мужчин 2 франка 60 сант. в час, для женщин – сдельно. Рабочий день – 10 часов. Работа нетяжелая, в закрытом помещении. Довольствие в день 7 фр. 50 сант. Квартира 17 фр. 50 с. в неделю.

Омекур. Металлургический завод и рудники. Плата первоначальная за 8 час. в день 16 фр. и один или два франка премии. Работающие боле года получают 20–25 фр. Полный пансион 7 фр. 50 сант. в день; на частных квартирах плата за комнату для одного от 40 до 80 фр. в месяц.

Лион. Работу одиночкам и небольшим группам всегда найти можно. Плата 2 фр. 50 с., 2 фр. 75 с. в час. Комната на 2–3 человека стоит в месяц 150–180 фр. Обед в русских ресторанах – 2 фр. 50 сант. – 3 фр.

Южин. Сталелитейный, механический и электрохимический заводы Поль Жиро. Заработная плата от 19 до 26 фр. за 8 часов. Средний заработок чернорабочего 21–22 фр., специалиста – от 19 до 40 фр. Паровое отопление, электричество».

Глава 1
Особенности путешествия благородной публики третьим классом

Вопрос о статусном положении русских писателей в эмиграции можно и нужно рассматривать с разных позиций. Одну из них в марксистском стиле назовем объективно-финансовой. Предреволюционные годы – эпоха зримого благополучия мастеров слова. Парадоксально, но классики русской литературы серьезно проигрывали своим младшим коллегам. Так, Тургенев зарабатывал пером 4000 рублей в год, несмотря на всю свою популярность. Годовой доход автора «Преступления и наказания» – 3000 рублей. Лесков довольствовался 2000 рублей. Если говорить о журнальной оплате – основном источнике дохода писателя, – то соответствующая картина выглядела следующим образом. В конце 50-х годов XIX века в лидерах Иван Сергеевич – 400 рублей за авторский лист. Гончаров, Достоевский, Писемский получали в два раза меньше. В восьмидесятые годы доход Тургенева несколько падает – 350 за авторский лист, а у Федора Михайловича, напротив, возрастает – 300 рублей. Думаю, что Достоевский серьезно переживал по поводу сохранившейся разницы в пятьдесят рублей. И даже не столько из-за какой-то меркантильности, сколько по причине ничтожного, но все же наглядного преимущества своего давнего литературного и экзистенциального соперника.

Ситуация кардинальным образом поменялась в начале века. Сошлось несколько факторов. С одной стороны, выросло число читающих людей – плоды просвещения. Во-вторых, писатели обрели популярность, став фигурами публичными. Русское общество искало авторов, которых оно сможет полюбить, которым будет внимать и которых по мере сил станет поощрять материально. Увы, Чехов только застал начало этой эпохи, хотя и он к концу жизни получал 1000 рублей за печатный лист. К сожалению, эти деньги пришли слишком поздно, писатель уже серьезно болел и снизил свою творческую активность. Из письма Чехова прозаику и публицисту Владимиру Дедлову от 29 февраля 1904 года:

«Я продал Марксу свои сочинения за 75 тысяч; все, что я пишу теперь, я печатаю, получаю гонорар обычным путем и затем посылаю Марксу, причем получаю от него 250 руб. за лист в первое пятилетие и по 450 – во второе. Продал я навсегда. Продажа учинена в 1900 г., когда теперешних больших (горьковских) цен на литерат<урные> произведения еще не было».

В июне того високосного года Чехова не стало. Нужна была новая фигура. Судьба выбрала провинциального прозаика, взявшего себе псевдоним со смыслом. Звезда Максима Горького стремительно взошла на небосклон русской литературы. Именно Горький преодолел отметку в тысячу рублей за печатный лист.