– Жаль, что, когда я родилась, рядом не было такого учителя. А вот и мост! Я зажмурюсь покрепче. Мне всегда на мостах так страшно. Кажется, будто он прямо посередине сложится, как перочинный ножик, и меня прихлопнет. Поэтому я закрываю глаза. Но где-то на середине моста всё равно открываю. Ведь если уж он и впрямь сложится, то я хочу это видеть. Как весело он грохочет! Мне так нравится этот звук. Разве не замечательно, что в мире существует столько всего, что может нам нравиться! Ну вот мы и проехали, теперь я оглянусь назад. Доброй ночи, Озеро Сверкающих Вод. Я всегда желаю доброй ночи всему, что мне нравится, прямо как людям. Думаю, озеру приятно. Вода словно улыбается мне.

Когда они поднялись на следующий холм и повернули, Мэттью сказал:

– Мы почти приехали, – и, собираясь указать на нужный дом, начал говорить: – Зелёные Мезонины вон…

– Ой, не говорите! – девочка, задыхаясь от волнения, схватила его за руку и зажмурилась. – Можно я угадаю? Уверена, у меня получится.

Она открыла глаза и огляделась вокруг. Они находились на вершине холма. Солнце уже зашло, но окрестности пока были отчётливо видны в мягких вечерних сумерках. На западе на фоне жёлто-оранжевого неба выделялся тёмный шпиль церкви. Внизу раскинулась небольшая долина, а за ней – длинный пологий склон, на котором уютно расположились многочисленные фермы. Горящими глазами девочка задумчиво изучала то один дом, то другой. Наконец её взгляд остановился на ферме далеко слева от дороги, вдоль которой тускло белели цветущие деревья в сумерках лесной чащи. Над ней, в чистом юго-западном небе, сияла, словно маяк надежды, огромная хрустально-белая звезда.

– Вон там? – указала она пальцем.

Мэттью радостно хлестнул вожжами по спине гнедой лошади.

– Ну смотри-ка, угадала! Видать, миссис Спенсер хорошо их описала.

– Нет, вовсе нет, честное слово! Она очень общими словами говорила. Я и представить не могла, как всё на самом деле выглядит. Но только я его увидела, как сразу поняла: это дом. Ах, я словно во сне! Знаете, у меня вся рука, наверное, в синяках: я столько раз себя сегодня щипала. То и дело меня охватывало это ужасное тошнотворное чувство, будто я сплю. И тогда я себя щипала, чтобы убедиться, что это всё наяву… Пока вдруг не поняла, что даже если это и сон, то уж лучше продолжать грезить подольше. Но всё это правда, и скоро мы будем дома.

С блаженным вздохом она замолкла. Мэттью же беспокойно заёрзал. К счастью, объяснять этой бездомной девочке, что дом, о котором она так мечтала, вовсе не станет её домом, придётся Марилле, а не ему. Они проехали через лощину возле дома Линдов, где уже сгустились сумерки, – хотя миссис Рэйчел даже так, разумеется, разглядела их со своего места у окна, – затем поднялись на холм и выехали на длинную дорогу перед Зелёными Мезонинами. Чем ближе они подъезжали к дому, тем больше Мэттью съёживался в странном, непонятном ему страхе перед предстоящим объяснением. Он думал не о Марилле, и не о себе, и даже не о тех неприятностях, которые эта ошибка, вероятно, им обоим принесёт, а о разочаровании, которое испытает бедный ребёнок. От мысли о том, как погаснет восторг в её глазах, его охватило такое тягостное чувство, будто он соучастник убийства, – такое же чувство он испытывал, когда приходилось забивать ягнёнка, или телёнка, или любое другое невинное создание.

Когда они остановились перед домом, двор уже погрузился во тьму. Вокруг мягко шелестели тополя.

– Послушайте, как деревья разговаривают во сне, – прошептала она, когда Мэттью снял её с коляски. – Какие чудесные сны им, должно быть, снятся!

И, крепко держа саквояж «со всеми пожитками», она проследовала за ним в дом.

Глава III
Удивляется Марилла Катберт

Услышав, как открывается дверь, Марилла сразу подскочила, но замерла в изумлении, стоило её взгляду упасть на странную маленькую фигурку в уродливом грубом платье, с длинными рыжими косами и горящими нетерпеливыми глазами.

– Мэттью Катберт, это ещё кто? – вырвалось у неё. – Где мальчик?

– Не было никакого мальчика, – уныло ответил Мэттью. – Там была только она.

Он кивнул в сторону девочки, лишь теперь осознавая, что даже не спросил её имени.

– Как это не было! Должен был быть, – не сдавалась Марилла. – Мы же просили миссис Спенсер привезти мальчика.

– Ну а она привезла девочку. Я спросил у смотрителя. Пришлось взять её с собой. Нельзя же было оставить ребёнка на станции, пусть и произошла ошибка.

– Вот так история! – воскликнула Марилла.

Девочка в это время молчала, её взгляд перебегал с одного на другого, а воодушевление на лице постепенно угасало. Внезапно она, казалось, полностью осознала смысл сказанного. Уронив свой драгоценный саквояж, она шагнула вперёд и, всплеснув руками, воскликнула:

– Я вам не нужна! Я вам не нужна, потому что я не мальчик! Этого следовало ожидать. Я никогда никому не нужна. Следовало понять, что этот сон слишком прекрасен, чтобы быть правдой. Следовало знать, что на самом деле я никому не нужна. Ах, что же мне теперь делать? Я сейчас разрыдаюсь!

И она разрыдалась. Упав на стул, она уронила руки на стол, уткнулась в них лицом и залилась горькими слезами. Марилла и Мэттью с осуждением взглянули друг на друга. Оба не знали, что сказать или сделать. В конце концов Марилла нерешительно нарушила тягостное молчание:

– Ну, ну, не стоит так плакать.

– Ещё как стоит! – Девочка резко подняла заплаканное лицо и с дрожащими губами продолжила: – Вы бы тоже плакали, если б вы были сиротой, приехали в свой, как вам казалось, новый дом и обнаружили бы, что вы никому не нужны, потому что вы не мальчик. Ах, это самая трагическая минута моей жизни!

Что-то вроде невольной полуулыбки, которая так давно не появлялась на лице Мариллы, смягчило его выражение.

– Ну-ну, не плачь. Не станем же мы прямо сейчас тебя выгонять. Ты останешься здесь, пока всё не разрешится. Как тебя зовут?

Девочка на мгновение замялась, а затем горячо произнесла:

– Не могли бы вы называть меня Корделией?

– Что значит «называть»? Тебя зовут Корделия?

– Ну-у-у, нет, но я бы очень хотела, чтобы меня так звали. Это же такое изысканное имя!

– Совершенно не понимаю, о чём ты. Раз ты не Корделия, тогда как же тебя зовут?

– Энн Ширли, – неохотно ответила обладательница своего имени. – Но, пожалуйста, пожалуйста, зовите меня Корделией. Вам ведь это ничего не стоит, раз я всё равно скоро уеду? Энн звучит совершенно не романтично.

– Что за вздор! – строго возразила Марилла. – Энн – это очень хорошее имя для любой благоразумной девочки. Нечего его стыдиться.

– А я и не стыжусь. Просто Корделия мне нравится больше, – объяснила Энн. – Я всегда представляла, будто меня зовут Корделией, – во всяком случае, в последние годы. В детстве я воображала, что я Джеральдина, но сейчас мне больше нравится Корделия. Но если уж вы будете звать меня Энн, то, пожалуйста, представьте, что это имя пишется с двумя «н».

– Какая разница, как оно пишется? – берясь за чайник, спросила Марилла с ещё одной тонкой улыбкой.

– Очень большая! Так оно выглядит гораздо изящнее. Разве вы, услышав имя, не представляете его в уме, словно на бумаге? Я вот представляю. «Э-н» смотрится ужасно, а вот «Э-н-н» уже куда благороднее. Если вы будете звать меня Энн с двумя «н», то я постараюсь смириться с тем, что я не Корделия.

– Ну хорошо, пусть будет Энн с двумя «н». А теперь не можешь ли ты нам объяснить, как всё это вышло? Мы просили миссис Спенсер привезти мальчика. Неужели в приюте не было мальчиков?

– Да нет, мальчиков там предостаточно. Но миссис Спенсер весьма недвусмысленно сказала, что вам нужна девочка лет одиннадцати. А воспитательница решила, что я подойду. Вы не представляете, как я обрадовалась! Всю прошлую ночь не могла уснуть от счастья, – сказала она и, повернувшись к Мэттью, добавила с упреком: – Ах, почему вы не сказали мне на станции, что я вам не нужна, и не оставили меня там? Если бы я не видела Дороги Белого Восторга и Озера Сверкающих Вод, то сейчас мне не было бы так больно.

– О чём это она? – уставилась на Мэттью Марилла.

– Ну… это мы просто по дороге разговаривали, – поспешно сказал он. – Я пойду распрягу лошадь. Поставь пока чай.

Когда Мэттью вышел, Марилла продолжила расспросы:

– Миссис Спенсер привезла ещё кого-то, кроме тебя?

– Да, Лили Джонс. Ей всего пять лет, она очень красивая и с каштановыми волосами. Если бы я была очень красивой и с каштановыми волосами, вы бы меня оставили?

– Нет. Нам нужен мальчик, чтобы помогал Мэттью на ферме. От девочки нам проку нет. Снимай шляпу. Я отнесу её и твой саквояж в прихожую.

Энн покорно сняла шляпу. Вскоре вернулся Мэттью, и они сели за стол. Но Энн есть не могла. И хотя она немного покусала хлеб с маслом и поклевала яблочное варенье из маленькой розетки, выглядела еда так, будто Энн к ней и не притронулась.

– Ты совсем не ешь, – строго, словно речь шла о серьёзном проступке, заметила Марилла.

Энн вздохнула.

– Я не могу. Я в пучине отчаяния. Вы можете есть, когда вы в пучине отчаяния?

– Я никогда не была в пучине отчаяния, так что не могу сказать.

– Да? А вы пытались как-нибудь представить, что вы в пучине отчаяния?

– Не пыталась.

– Тогда, полагаю, вы не сможете понять, каково это. Это ужасно неприятное чувство. К горлу подступает комок и не даёт проглотить даже шоколадную конфету. Я как-то ела шоколадную конфету, года два назад. Она была невероятно вкусной. С тех пор мне часто снится, что передо мной лежит целая куча шоколадных конфет, но всякий раз я просыпаюсь, как только собираюсь съесть хотя бы одну. Надеюсь, вы не обидитесь, что я не могу есть. Всё очень вкусно, но я просто не могу.

– Думаю, она устала, – сказал Мэттью, который не произнес ещё ни слова с тех пор, как вернулся со двора. – Лучше уложить её спать.

Марилла всё это время размышляла, где же уложить Энн. Для мальчика она подготовила кушетку в комнате возле кухни. И хотя та была чистой и опрятной, всё же для девочки это место казалось неподходящим. В гостевую спальню бездомного ребёнка она размещать не хотела, так что оставалась только комната в мезонине в восточной части дома. Марилла зажгла свечу и велела вялой Энн ступать за ней. Так, захватив по пути из пугающе чистой прихожей свою шляпу и саквояж, она очутилась в небольшом мезонине, который выглядел даже чище прихожей.

Марилла поставила свечу на трёхногий треугольный столик и убрала покрывало с постели.

– Полагаю, у тебя есть ночная рубашка? – спросила она.

Энн кивнула.

– Да, две. Мне их сшила воспитательница. Они ужасно тесные. В приютах вечно всего не хватает, поэтому вещи всегда такие тесные. Во всяком случае, в таких бедных приютах, как наш. Я терпеть не могу тесные ночные рубашки. Хотя сны в них могут сниться такие же прекрасные, как и в роскошных длинных рубашках с кружевными воротничками. Хоть это утешает.

– Скорее раздевайся и ложись. Я вернусь через пару минут за свечой. Сама не туши, а то ещё пожар устроишь.

Когда Марилла вышла, Энн тоскливо оглядела комнату. Белые стены были столь мучительно голыми и неприютными, что казалось, и сами страдают от своей наготы. Пол тоже был голым, если не считать круглого плетёного коврика посередине – таких Энн ещё не встречала. В одном углу стояла высокая старомодная кровать с четырьмя тёмными небольшими столбиками. В другом находился тот самый треугольный столик, на котором лежала пухлая игольница из красного бархата, такая жёсткая, что о неё запросто сломалось бы остриё самой отважной булавки. Над столиком висело маленькое, шесть на восемь дюймов, зеркальце. Между столиком и кроватью находилось окно с белоснежной муслиновой занавеской, а напротив него – умывальник. От всей комнаты веяло такой неописуемой суровостью, что по телу Энн пробежала дрожь. Всхлипнув, она поспешно сбросила одежду, надела тесную ночную рубашку и, нырнув в кровать, уткнулась лицом в подушку и натянула на голову одеяло. Когда Марилла вернулась за свечой, лишь разбросанная по полу жалкая одежка да немного смятая постель выдавали чьё-то присутствие.