– Как же, конечно, невесту! Всю в белом, с прекрасной воздушной фатой. Я никогда не видела невест, но могу представить, как они выглядят. Сама я вряд ли когда-нибудь стану невестой. Я такая неказистая, никто и не захочет на мне жениться – разве что какой-нибудь иностранный миссионер. Полагаю, миссионеры не слишком разборчивы. Но я всё же надеюсь, что однажды надену белое платье. Так я и представляю земное блаженство. Обожаю красивые наряды. А у меня, сколько я себя помню, никогда не было красивого платья. Но это даже к лучшему, ведь так есть о чём помечтать, верно? Зато я могу представлять себя в роскошных одеяниях. Когда я сегодня утром уезжала из приюта, мне было очень стыдно из-за этого безобразного грубого платья. В приюте все в таких ходят. Прошлой зимой один торговец из Хоуптауна пожертвовал триста ярдов этой ткани. Говорят, что он просто не смог её продать, но я предпочитаю верить, что он это сделал от чистого сердца. В поезде мне казалось, что все на меня смотрят и жалеют меня. Тогда я просто представила, что на мне самое изысканное платье из голубого шёлка, большая шляпа с роскошными цветами и пышными перьями, золотые часы, лайковые перчатки и изящные сапожки. Уж если воображать, то всё самое лучшее, согласны? Мне сразу стало веселее, и я от всей души насладилась дорогой. А на пароме меня совсем не укачало. И миссис Спенсер тоже, хотя обычно её всегда мутит. Она сказала, что ей было не до того, ведь всё время приходилось следить, чтобы я не свалилась за борт. Никогда в жизни, говорит, не видела такой непоседы. Но раз это избавило её от морской болезни, значит, всё к лучшему, согласитесь? Мне так хотелось всё рассмотреть, кто знает, когда ещё представится такая возможность? Ах, сколько вишен и все в цвету! Не остров, а настоящий сад! Кажется, я уже его полюбила. Как я рада, что буду здесь жить! Я много раз слышала, что Остров Принца Эдварда – это самое красивое место на земле, и часто представляла, будто я здесь живу, но никогда даже и не надеялась, что это и впрямь сбудется. Разве не восхитительно, когда мечты становятся явью? Какие необычные дороги! Когда мы отправились на поезде из Шарлоттауна и за окном замелькали эти красные дороги, я спросила миссис Спенсер, почему они такого цвета, но она ответила, что не знает, и попросила ради всего святого больше не задавать ей вопросов. Она сказала, что я уже задала, наверное, тысячу. Может, и задала, но как же возможно что-то узнать, не задавая вопросов? И всё-таки, почему же они такие красные?

– Ну, хм, я даже не знаю… – ответил Мэттью.

– Что ж, это надо будет выяснить. Разве не прекрасно осознавать, сколько всего нам ещё предстоит узнать? От одной этой мысли мне становится радостно, что я живу в таком интересном мире! Он был бы вдвое скучнее, если б мы всё на свете знали, согласитесь? Тогда бы и простора для воображения не осталось. Не слишком ли я много болтаю? Мне часто делают замечания. Я вам не мешаю? Только скажите, и я перестану. Я могу молчать, если очень сильно постараюсь.

Однако Мэттью, к своему немалому удивлению, слушал её с удовольствием. Как и большинство молчаливых людей, он любил словоохотливых собеседников – при условии, что они готовы вести разговор самостоятельно, не ожидая от него ответа. Но он никак не ожидал, что будет наслаждаться обществом маленькой девочки. По правде сказать, ему и со взрослыми-то женщинами было непросто, а уж с девочками – подавно. Он терпеть не мог то, как они боязливо прошмыгивали мимо него с косыми взглядами, словно опасаясь, что стоит им произнести хоть словечко, так он их тут же разом и проглотит. Так вели себя благовоспитанные юные жительницы Эвонли. Эта же веснушчатая чародейка была совершенно иной, и хотя его медлительному уму нелегко было поспевать за стремительным ходом её мыслей, он поймал себя на том, что ему «вроде как нравится ее болтовня», а потому, как всегда, застенчиво произнёс:

– Говори сколько угодно. Я не против.

– Ах, как я рада! Сразу видно, что мы с вами прекрасно поладим. Так отрадно говорить, когда хочется. Мне всегда говорят, что дети должны вести себя тихо и не мешать. А ещё все смеются надо мной, потому что я употребляю сложные слова. Но если в голове роятся сложные мысли, разве можно их объяснить простыми словами?

– Хм, ну вроде нет, – согласился Мэттью.

– Миссис Спенсер сказала, что у меня язык без костей. Что ж, разумеется, разве есть у кого-то в языке кости? Миссис Спенсер сказала, что ваш дом называется Зелёные Мезонины. Я у неё всё расспросила. Она сказала, что там кругом деревья. Я так обрадовалась! Обожаю деревья. Вокруг приюта их почти не было, только парочка несчастных крошечных деревец в таких выбеленных оградках. Они и сами выглядели как сиротки. При виде их мне всегда хотелось плакать. Я часто им говорила: «Ах вы мои бедняжечки! Расти бы вам в большом лесу, среди других деревьев, да чтобы у ваших корней рос мох да колокольчики, неподалёку журчал ручей, а на ветвях пели птицы – как бы вы тогда вытянулись! Но здесь вам не вырасти. Как я вас понимаю». Мне было так грустно их оставлять. Человек легко привязывается к подобным вещам, правда? А возле Зелёных Мезонинов есть ручей? Я забыла спросить у миссис Спенсер.

– Хм, ну да, прямо рядом с домом.

– Неужели! Я всегда мечтала жить рядом с ручьем, но и представить не могла, что моя мечта сбудется. Мечты ведь редко сбываются? Как было бы здорово, если бы они всегда сбывались. Сейчас я чувствую себя почти совершенно счастливой. Но не совершенно, потому что… вот как бы вы назвали этот цвет?

Она перекинула вперёд через худенькое плечо одну из своих ярких кос и показала Мэттью. Тот не очень разбирался в оттенках дамских волос, но в данном случае сомнений быть не могло.

– Ну, рыжий? – ответил он.

С тяжёлым вздохом, словно вобравшим в себя все скорби этого бренного мира, девочка выпустила из рук косу.

– Да, рыжий, – смиренно произнесла она. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть совершенно счастливой. С рыжими волосами это невозможно. Остальное я ещё переживу: и веснушки, и зелёные глаза, и худобу… Вместо этого я могу представить, что у меня нежные розовые щечки и прекрасные фиалковые глаза. Но от рыжих волос не избавишься даже в мечтах. Уж я пыталась. Я говорила себе: «У меня великолепные чёрные волосы, чёрные словно вороново крыло». Но я-то знаю, что они просто рыжие, и от этого прямо сердце разрывается. Мне предстоит мучиться всю жизнь. В одном романе я читала про девушку, которая тоже мучилась всю жизнь, но волосы у неё были не рыжие. У неё были золотые локоны, осенявшие её алебастровое чело. Что значит «осенявшие алебастровое чело»? Я так и не разобралась. А вы знаете?

– Хм, ну боюсь, что не знаю, – ответил Мэттью, у которого голова начинала идти кругом. Однажды, когда он был безрассудным юнцом, один мальчик уговорил его покататься на карусели. Так же он чувствовал себя и сейчас.

– Что ж, в любом случае, наверное, это нечто прекрасное, раз она была божественно красива. Вы когда-нибудь представляли, каково это – быть божественно красивым?

– Ну, хм, честно говоря, нет, – простодушно признался Мэттью.

– А я представляла – и много раз. Скажите, что бы вы выбрали: быть божественно красивым, необыкновенно умным или ангельски добрым?

– Ну я… я даже не знаю.

– И я не знаю. Никак не могу решить. Хотя вряд ли передо мной однажды встанет такой выбор. Ангельски доброй мне уж точно не быть. Миссис Спенсер сказала… Ах, мистер Катберт! Мистер Катберт!! Мистер Катберт!!!

Можно было бы подумать, что именно такие слова сказала миссис Спенсер, или что девочка выпала из коляски, или даже что Мэттью сделал нечто удивительное, но в действительности дорога просто повернула, и они оказались на Аллее.

Аллеей жители Ньюбриджа называли участок дороги длиной в четыреста-пятьсот ярдов, над которым раскинули свои своды огромные яблони, много лет назад высаженные одним чудаковатым старым фермером. Над головой простирался сплошной белоснежный полог благоухающих цветов, под ним царил лиловый полумрак, а вдали, в просвете между деревьями, виднелось закатное небо, сиявшее подобно витражному окну в глубине собора.

Красота этого места, казалось, лишила девочку дара речи. Откинувшись назад и сложив перед собой худенькие ручки, она в немом восторге смотрела на белое великолепие, заслонившее небо. Даже после того, как они миновали Аллею и стали спускаться по длинному склону к Ньюбриджу, она не шелохнулась и не проронила ни слова. Всё с тем же восторгом она смотрела вдаль на пылающий закат, на фоне которого в её воображении рисовались чудесные видения. Продолжила она молчать, и пока они ехали через Ньюбридж – оживлённую деревушку, где на них лаяли собаки, вслед им свистели мальчишки, а из окон выглядывали любопытные лица. Так они проехали ещё три мили. Очевидно, молчать девочка могла с тем же воодушевлением, что и говорить.

– Ты, наверное, устала и проголодалась, – наконец осмелился предположить Мэттью, не найдя другого объяснения её долгому молчанию. – Нам осталось совсем немного – всего одна миля.

С глубоким вздохом она очнулась от своей задумчивости и обратила к нему мечтательный взгляд – взгляд души, которая только что странствовала по далёким мирам, ведомая мерцанием звёзд.

– Ах, мистер Катберт, – прошептала она, – то место, где мы проезжали… то белоснежное видение… что же это было?

– Хм, ну ты, наверное, имеешь в виду Аллею, – после непродолжительного раздумья ответил Мэттью. – Милое местечко.

– Милое? Это слово совсем не подходит. И «красивое» – тоже не то. Эти слова слишком простые, чтобы описать то восхитительное – да, восхитительное! – место. Впервые в жизни я вижу нечто, превосходящее моё воображение. У меня вот здесь, – она приложила руку к груди, – всё отозвалось такой странной, щемящей болью… и в то же время это боль приятная. У вас такое бывало?

– Ну, хм, я как-то не припомню…

– А у меня такое часто бывает – всякий раз, как я вижу что-то по-настоящему прекрасное. Но как можно называть такое чудесное место просто Аллеей? Это название совсем ни о чём не говорит. Лучше бы его назвали… дайте-ка подумать… Белой Дорогой Восторга. Как вам? По-моему, очень поэтично. Когда мне не нравится какое-то название, я всегда придумываю новое и мысленно его использую. Так же с именами. В приюте у нас была девочка по имени Хепзиба Дженкинс, но для меня она всегда была Розалией де Вер. Другие пускай называют то место Аллеей, но для меня это будет Белая Дорога Восторга. Нам в самом деле осталась всего миля? Мне и радостно, и грустно. Грустно, потому что мне очень понравилась наша дорога, а я всегда грущу, когда что-то прекрасное кончается. Впрочем, впереди ведь может ждать что-то ещё более прекрасное, но кто знает наверняка? Часто бывает так, что ничего и не ждёт. Это я знаю по опыту. Но я рада, что скоро мы будем дома. Понимаете, сколько я себя помню, у меня ведь никогда не было настоящего дома. Ах, какая красота!

Они взобрались на холм. Внизу раскинулся пруд, длинный и извилистый, словно река. Посередине его пересекал мост, а за мостом и до самого дальнего края пруда, где песчаные дюны цвета янтаря отделяли его от тёмно-синего залива, вода играла множеством нежнейших оттенков: от золотистых, розовых и прозрачно-изумрудных до других неуловимых переливов, которым ещё не нашли названия. С другой стороны от моста на берегах стояли еловые и кленовые рощи, и вода под их колышущимися ветвями казалась тёмным зеркалом. Местами дикие сливы, походившие на девушек в белых одеяниях, словно становились на цыпочки, чтобы полюбоваться своим отражением. С болотистого берега доносился звонкий и заунывно-мелодичный хор лягушек. На склоне по ту сторону пруда, выглядывая из белоснежного яблоневого сада, стоял небольшой серый дом, и хотя ещё не совсем стемнело, в одном из его окон уже горел свет.

– Это пруд Барри, – сказал Мэттью.

– Нет, это название мне тоже не нравится. Я назову его… дайте-ка подумать… Озером Сверкающих Вод. Да, теперь идеально. Я это понимаю по внутреннему трепету. Он всегда меня охватывает, когда мне удаётся подобрать подходящее название. А вас когда-нибудь охватывает трепет?

Мэттью задумался.

– Хм, ну вообще да. Тот ещё трепет меня охватывает, когда я вижу этих мерзких белых личинок на грядках с огурцами. Смотреть противно.

– А, но думаю, это не совсем тот же трепет. Разве есть что-то общее между личинками и озёрами сверкающих вод? А почему этот пруд называют прудом Барри?

– Думаю, потому, что вон в том доме живёт мистер Барри. Это Яблоневый Склон. Если б не те большие кусты, то отсюда мы бы уже увидели Зелёные Мезонины. Но нам нужно пересечь мост и сделать крюк, так что это ещё добрых полмили.

– А у мистера Барри есть дочери? Ну, примерно моего возраста.

– У него есть дочка лет одиннадцати, Диана.

– Ах! – со вздохом воскликнула она. – Какое очаровательное имя!

– Хм, ну даже не знаю. Какое-то оно не христианское. По мне, уж лучше что-то вроде Джейн или Мэри. Но когда Диана родилась, у Барри жил школьный учитель, и они попросили его выбрать ей имя. Вот он и назвал её Дианой.