Александр Тамоников: В пасти «тигра»

Серия «Фронтовая разведка 41-го. Боевая проза Тамоникова»

© Тамоников А.А., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

Глава первая

– Что, дочка, приуныла?

К Шуре Гороховой, сидевшей неподалеку от танка Т–34, на котором она числилась радистом-пулеметчиком, подошел старшина Коломеец. Дмитрию Степановичу – водителю-механику, служившему на том же, что и Шура, танке, было уже сорок семь лет, так что девятнадцатилетняя Саша вполне годилась ему в дочери.

– Львов наш, – задумчиво произнесла в ответ на вопрос Коломейца Шура.

Тот рассмеялся.

– А, теперь понятно, что тебя тревожит, Катигорошек ты наш. – Коломеец сел рядом с Сашей на землю и, немного помолчав, сказал: – Это, конечно, не мое стариковское дело – молодым барышням такие вопросы задавать, но все-таки – можно я у тебя спрошу?

– Спрашивайте, дядя Митя. Вам все можно. Сами ведь знаете, что я к вам как к отцу родному отношусь.

– Знаю. – Добрая и немного грустная улыбка скользнула по губам Коломейца.

Он снова замолчал. Может, о чем-то задумался, а может, решал, стоит ли ему задавать вопрос или все-таки нет. Наконец он произнес:

– Молодая ты еще, Шура, вот что я тебе скажу. Не мне, конечно, тебя уму-разуму учить да наставлять. Хотя и говоришь ты, что я для тебя как отец родной. Война – она всех сближает, всех родными и близкими делает. Но ведь человек, Шура, как устроен… Вот когда ему тяжело и душа его мается, то хочется ему, чтобы рядом с ним был не просто друг и товарищ, а кто-то близкий. Настолько близкий, чтобы чувствовать рядом с ним себя спокойно и знать, что человек этот тебя завсегда поймет и утешит в случае нужды и дух твой поднимет. Ты согласна со мной? – посмотрел он на Шуру.

Девушка молча кивнула, все еще не поднимая глаз и задумчиво глядя на яркие язычки костерка, возле которого она сидела.

– Ты вот сейчас сидишь и думаешь о нем, о капитане, значит…

– С чего это вы, Дмитрий Степанович, взяли, что я о Шубине думаю? – неожиданно взвилась Шура и, нахмурив реденькие рыжие бровки, с возмущением посмотрела на Коломейца.

Тот рассмеялся.

– Сама только что проговорилась. Да у тебя и без того все на лбу написано, – шутливо ответил он. – Большими такими буквами. Не веришь? Иди, глянь в воды Вислы, и сама убедишься.

Александра фыркнула и отвернулась. Снова уставилась на огонь.

– Ты что же, думаешь, что твои чувства к этому капитану такой уж большой секрет? – продолжил после некоторого молчания Коломеец. – Я сразу тебя, а вернее, твое неравнодушие к Глебу разглядел, как только он к нам знакомиться пришел. Видел, как ты на него смотришь, как в глаза ему заглядываешь, как говоришь с ним…

– Что, и вправду так все было видно? – не поворачивая головы, буркнула Шура, и щеки ее вспыхнули ярким румянцем, который еще больше усилился в отблеске костра.

– А то! – по-отечески ласково улыбнулся Коломеец. – Нет, я не против того, чтобы ты влюбилась, – положил он Шуре на плечо свою широкую и горячую ладонь. – Любовь, она, конечно же, красит человека. Вот только не всегда. И твой случай – как раз такой. Смотрю я на тебя Катигорошек, и душа моя плачет.

– С чего это она плачет? – покосилась на него Шура.

– Сердцу, конечно, не прикажешь, – выдержав небольшую паузу, ответил Коломеец. – Да только высохла ты с этой своей любовью. Ты глянь – одни глазищи остались на лице, да курносый нос из-под шлема торчит. А он у тебя не сказать что большой. И о чем это говорит?

– О чем? – Шура с вызовом посмотрела на механика-водителя.

– А о том, что ты, дуреха, не ешь ничего, – с досадой ответил Коломеец. – А разве ж так танкисту можно? Тут, понимаешь ли, наступление, отдыху никакого и так нет, а ты еще и есть ничего не ешь. Скоро в обмороки голодные начнешь падать. А кто за тебя воевать тогда будет? – нарочито сердитым голосом стал он отчитывать Шуру. – Сил-то, небось, много надо, чтобы в бою не просто в танке сидеть, а работу работать. А какие у тебя силы, если ты не ешь ничего? На вот тебе хлеба. – Коломеец неожиданно для Шуры протянул ей большую горбушку ржаного хлеба. – Я и каши тебе принес. Будешь есть? А то ведь скоро наша очередь переправляться. А там как Бог даст…

Саша улыбнулась и взяла из рук Коломейца хлеб. Непонятно отчего, ей вдруг сделалось легче на душе, и раздирающая сердце тоска, которую она носила с собой уже несколько дней, вдруг отступила. Она не исчезла совсем, но сделала шаг назад и спряталась где-то в глубине души Шуры.

– Бога нет, дядя Митя, – сказала она, откусывая от горбушки.

– Это мы так думаем, – серьезно ответил Коломеец. – Ты вот сейчас немцев видишь? Нет, не видишь. А они есть. Так и Бог. Мы его не видим и не верим в него, а это не значит, что его нет и он сейчас нас не видит. – Коломеец протянул Шуре котелок с уже остывшей кашей.

– Не знала, что вы верующий, – заметила девушка, принимая котелок и ставя его к себе на колени.

– Меня мать с отцом крестили при моем рождении, – ответил Коломеец. – Революция хотя и отрицала существование Всевышнего, так ведь это дело такое… Мало ли что мы отрицаем. А оно есть независимо от нашего отрицания. Вот и ты, а вернее, твое сердце независимо от тебя взяло и влюбилось в человека с первого взгляда. А какой он, этот человек, ты знаешь?

– Знаю, – уверенно тряхнула головой Шура. – Он самый что ни есть лучший человек во всем мире.

Коломеец скрыл улыбку, скользнувшую было по губам, и серьезно ответил:

– Вот я и говорю – сердцу не прикажешь. Не скажешь ему – люби того, а не этого. Так и с Богом. Если веришь в него, так как прикажешь сердцу не любить его. Ты ведь веришь, что капитан хороший человек? Веришь.

Коломеец замолчал, прислушиваясь к суете вокруг них. Переправа на левый берег Вислы шла своим чередом.

– Ладно, Шура, ешь да на ус мотай, что я тебе скажу. А скажу я тебе вот что. Напрасна та любовь, которая остается без ответа. Она только съест тебя. Высосет из тебя весь сок жизни до самой капельки. Ты ведь не маленькая и должна понимать, что капитан Шубин, какой бы он ни был расхороший и храбрый, не пара тебе.

– Почему это не пара? – Шура оторвалась от еды и возмущенно посмотрела на Коломейца.

– А потому. Он на сколько лет тебя старше? Вот то-то и оно… – несколько сердито ответил тот.

– Ну и что? Подумаешь, старше. Возраст для любви не помеха.

– Может, возраст и не помеха, – согласился Коломеец, – да вот только он-то тебя не любит. А может, у него жена есть или любимая женщина, а тут ты со своими детскими влюбленностями. Так ты, значит, не строй напрасных надежд, а лучше выбери для себя парня попроще и помоложе. Вон их сколько в нашей бригаде на тебя посматривает. Да вот хотя бы Кольку нашего возьми. Парень тоже, не хуже тебя, скоро совсем высохнет от любовной тоски.

– Колька? – Шура удивленно посмотрела на Коломейца. – С чего это вы взяли, что он в меня влюбился? Он надо мной только насмешничать и умеет. Постоянно дразнится и побольней уколоть словом норовит.

Механик-водитель усмехнулся и покачал головой.

– Ох, Шура, Шура, – сказал он. – Это так же явно, как то, что ты потеряла голову из-за капитана Шубина. А ты вот о чем подумай лучше. – Коломеец пристально посмотрел в глаза Шуры. – Готова ли ты тому, кого любишь сейчас, отдать всю свою жизнь? Не ту, что у нас с тобой осталась на этой войне. Мы с тобой не властны над смертью, под которой ходим каждый день и каждый час, а ту часть мирной жизни, что будет потом, когда эта страшная война закончится и наступит мир, а с ним и привычные послевоенные будни. Представь себя не возлюбленной капитана, а его женой, со всеми вытекающими из этого представления последствиями…

Он замолчал, и Шура, для которой откровения Коломейца стали большой новостью, вдруг впервые по-настоящему задумалась о своих чувствах к Шубину. Она и раньше думала о любви к неожиданно ворвавшемуся в ее жизнь капитану, но думала о ней отстраненно, как о чем-то эфемерном и прекрасном. Она ни разу не представила себя в роли жены Шубина, ни разу не подумала о том, что ей придется стирать его белье или готовить ему обеды. Она не мыслила о своей любви с практичной точки зрения, представляя себя лишь в объятиях Глеба, и думала о его поцелуях…

И вдруг ее девичьи мечты стали не просто мечтами, а образами. И эти образы разительно отличались от тех, что она напридумывала себе ранее. Она видела себя в фартуке на кухне в окружении кучи ребятишек. Она пыталась представить рядом с собой Глеба и то, как она кормит его борщом или вареной картошкой… Но его фигура отчего-то расплывалась и никак не хотела вставляться в ее представления о семейной жизни. Она хмурилась, пыталась настроить себя, представить Шубина в роли своего мужа, но у нее ничего не получалось. Но зато к ней в мысли все настойчивей и настойчивей влезал образ Кольки. Она гнала его, злилась на саму себя, пыталась сменить его образ на образ Шубина, но это у нее плохо получалось. Шура от досады даже жевать перестала. Так и застыла с ложкой в руках и с полным ртом каши.

К Коломейцу и Шуре подошел двадцатидвухлетний танкист – Колька Ревунец, служивший заряжающим на танке.

– Вы чего не спите? Говорят, скоро наша очередь переправляться. Я только что от Слюсаренко, он сказал, что…

Он не договорил. Александра вскочила и, опрокинув котелок с недоеденной кашей наземь, умчалась в сторону реки.

– Чего это с Катигорошком случилось? – удивленно посмотрел Ревунец на механика-водителя, который с не меньшим удивлением смотрел вслед умчавшейся Шуре. – Мухи вроде не летают. Поздно уже.

– Зато комаров много, – хлопнул себя по шее Коломеец и тоже встал.

Он притоптал уже начинавший и без того потухать костерок и, повернувшись к Ревунцу, спросил:

– Так что там командир сказал?

– Говорит, что через час для нашей бригады уже будут готовы плоты для переброски на тот берег. – Колька все еще не отрывал взгляда от той стороны, куда умчалась Шура.

– Ну, раз так, то пойдем, подготовим машину, – отмахиваясь от ставших совсем уж назойливыми комаров, позвал Кольку Коломеец.

– Удивительно, что немцы до сих пор не бьют по переправе, – заметил Ревунец, следуя за механиком-водителем и время от времени оглядываясь на реку. – Неужели так и будем их гнать до самой Варшавы?

Едва он произнес эти слова, как вдалеке, со стороны реки, раздалась канонада. По звуку танкисты определили, что бьет немецкая артиллерия.

– Ага, держи карман шире. Можешь еще и шлем снять и его подставить, – усмехнулся Коломеец. – Немцы, пока мы в их Силезию не войдем и их заводы не захватим, будут еще нам много пакостей делать. Наверняка что-то опять задумали, раз притихли. Погоди, все еще впереди. Не думаю я, что они нас так просто к Сандомиру пропустят.

– Где это они колотят? Явно не рядом с нашей переправой, – прислушался Колька.

– Это, похоже, по архиповской пятьдесят третьей танковой бригаде бьют, – заметил Коломеец. – Они как раз правее нас по Висле переправляются. Спешат прикрыть соединения тринадцатой армии. Им на том берегу без огневой поддержки худо один на один с немцами-то.

– Все-то ты, дядя Митя, знаешь, – рассмеялся Колька. – Тебе командовать армией надо, а не на дне танка сидеть и в двигателях ковыряться.

– Не скажи. Полководцев на этой войне и без меня хватает. И они поумней меня будут в стратегиях, – проворчал в ответ Коломеец. – А вот в механизмах танка не всякий из этих полководцев сможет разобраться. Я же этот танк сам, можно сказать, по винтикам на заводе собирал и каждую детальку, какая на каком месте стоит, знаю как свою жену.

– Надо бы Шуру вернуть, – забеспокоился вдруг Колька. – Вдруг фашист и по нашей переправе бить начнет.

Он хотел было повернуть назад, чтобы сходить за девушкой, но Коломеец его остановил: